Холодная месть

Престон Дуглас

Возбужден. Да, пожалуй, это слово уместно. И дело не только в удивительной красоте Констанс, но и в ее необычности, отчужденности от мира. В Констанс Грин виделось нечто несводимое к ее очевидному безумию. И это «нечто» подталкивало Фелдера, заставляло искать понимание. Сам не зная почему, Фелдер ощущал глубинное, мощное желание помочь ей, излечить ее. И желание это лишь обострялось отсутствием у Констанс интереса в какой-либо помощи.

Вот такую странную горючую смесь чувств и побуждений разворошил только что доктор Эрнест Пул. И доктор Фелдер испытывал к нему неоднозначные чувства. Фелдер считал случай Констанс своим полем исследований. И мысль о том, что другой психиатр уже приложил к нему руку, раздражала и злила, причем на удивление сильно. Вместе с тем опыт Пула, наверняка подходившего к

общению с Констанс иначе, чем Фелдер, мог оказаться решающим в разгадке. Пул пришел к настолько иным суждениям о ее заболевании, что это озадачивало — но и внушало надежду. Взгляды и подходы Пула могли помочь в составлении всесторонней картины того, что, по ощущению Фелдера, станет главным результатом его врачебной и исследовательской карьеры.

Фелдер коснулся пальцами клавиатуры — и снова замер. Констанс искренне считала, что родилась в 1870-х годах в Нью-Йорке, на Уотер-стрит. Забавно: сила ее убежденности плюс фотографически точное, необъяснимое пока знание старого Нью-Йорка почти заставило и доктора поверить в это. Подумать только, он едва ли не стал считать всерьез, что ей сто сорок лет. Но здравые мысли Пула об избирательной амнезии и диссоциативной фуге вернули его к реальности. И все же он считал себя обязанным разыскать решающее, убедительное доказательство.

Он быстро ввел нужные команды и вошел в базу данных по газетам. Следует поискать газеты начиная с девятнадцатого столетия и более поздние, до времени, когда Констанс родилась в действительности, а также, на всякий случай, современные — и открыть источник ее познаний.

Фелдер передвинул курсор к графе «Параметры поиска» и заглянул в свои заметки. «Когда умерли родители и сестра, я осталась бездомной сиротой. Нынешний дом мистера Пендергаста на Риверсайд-драйв тогда принадлежал человеку по имени Ленг. В конце концов он опустел. Я жила там». Значит, искать нужно по трем ключевым словам: Грин, Уотер-стрит и Ленг. Но по опыту прежних поисков доктор знал: лучше ключевые слова оставить как можно более неопределенными, поскольку сканы газет изобилуют опечатками. Поэтому он составил команду поиска, используя логический оператор «И» и не записывая название улицы целиком:

SELECT WHERE (match) = = ‘Грин*’ && ‘Уот* ст*’ && ‘Ленг*’

Поиск немедленно выдал единственный результат: статья трехлетней давности, и не где-нибудь, а в «Нью-Йорк таймс». Надо же…

Пара нажатий на клавиши — и статья появилась на экране. Фелдер вчитался, и у него перехватило дыхание.

Недавно обнаруженное письмо проливает свет

на убийства XIX века

Уильям Смитбек-младший

НЬЮ-ЙОРК, 8 октября. В архивах Американского музея естественной истории обнаружено письмо, способное пролить свет на загадку ужасающего захоронения, найденного в начале прошлой недели в Нижнем Манхэттене.

Рабочие, ведущие строительство высотного жилого дома на углу Кэтрин-стрит и Генри-стрит, откопали подземный тоннель, в котором оказались останки тридцати шести юношей и девушек. Останки были замурованы в двенадцати нишах угольного тоннеля, сооруженного, видимо, в середине девятнадцатого века. Предварительный судебно-медицинский анализ показал, что жертвы были препарированы, а затем расчленены. По заключению доктора Норы Келли, археолога Американского музея естественной истории, убийства произошли в период между 1872 и 1881 годами. В то время на углу стояло трехэтажное здание, в котором размещался частный музей «Кабинет природных диковин и редкостей Шоттама». Музей сгорел в 1881 году, а Шоттам погиб при пожаре.

В ходе дальнейших исследований доктор Келли обнаружила письмо, написанное незадолго до смерти самим Шоттамом. В письме он рассказывает о том, как узнал о характере медицинских опытов, проводившихся его жильцом Енохом Ленгом, таксидермистом и химиком. Шоттам утверждает, что Ленг проводил эксперименты на людях

с целью продления собственной жизни. <…>

Останки были направлены в Бюро судебно-медицинской экспертизы и стали недоступны для независимого обследования. Подземный тоннель уничтожен в ходе строительных работ фирмой «Моген — Фэрхейвен». <…>

Из захоронения удалось спасти лишь один предмет одежды — платье. Платье было доставлено в музей, и доктор Келли, внимательно его исследовав, обнаружила под подкладкой листок бумаги. На листке имеется короткая запись, сделанная молодой женщиной, которая, по всей видимости, считала, что жить ей осталось совсем немного. «(Ме)ня завут (sic) Мэри Грин, взраст (sic) 19 № 16 Уоттер(sic) — стрит», — написала девушка кровью, скорее всего собственной.

К делу проявило интерес Федеральное бюро расследований, о чем свидетельствует появление специального агента ФБР Пендергаста. Агент Пендергаст постоянно работает в Новом Орлеане, но представители ФБР Нового Орлеана, как и их коллеги из Нью-Йорка, воздержались от комментариев по поводу его деятельности.

Дом 16 по Уотер-стрит. Мэри Грин неправильно записала название улицы, и потому Фелдер не смог отыскать статью раньше.

Доктор перечитал статью раз, другой, третий. Затем очень медленно откинулся на спинку кресла, стиснув подлокотники с такой силой, что заболели пальцы.

Глава 46

Девятью этажами и в точности ста шестьюдесятью футами ниже места, где сидел в библиотеке доктор Фелдер, специальный агент Алоизий Пендергаст внимательно слушал престарелого библиофила, известного как Рен. Все звали его только так. Если у Рена и было имя, никто посторонний, включая Пендергаста, его не знал. Жизнь его тоже была загадочной. Где он жил, откуда явился, зачем проводил каждую ночь и большинство дней на самых нижних подвальных этажах библиотеки — оставалось тайной. Годы без солнца обесцветили его кожу, сделали похожей на пергамент. От Рена слегка пахло переплетным клеем и пылью. Седые волосы торчали во все стороны, словно нимб, глаза были пронзительной птичьей черноты. Но, несмотря на странности, Рен обладал парой весьма ценимых Пендергастом качеств: уникальной способностью к архивным исследованиям и глубочайшими познаниями необъятных фондов Нью-Йоркской публичной библиотеки.

И вот, усевшись на огромную стопку бумаг подобно отощавшему Будде, Рен заговорил быстро и оживленно, акцентируя речь внезапными резкими жестами:

— Я выяснил ее родословную. Изучил со всем тщанием, я ведь образчик hypocrite lecteur. [10] И непросто, да, непросто: семья очень постаралась, скрывая свою родословную. Слава богу, есть «Хайлигенштадтский компендиум».

— «Хайлигенштадтский компендиум»?

— Ну да. Объемистая коллекция родословных со всего мира. Подарена библиотеке чрезвычайно эксцентричным исследователем генеалогии из немецкого города Хайлигенштадт. Библиотека не слишком хотела принимать коллекцию, но исследователь пожертвовал миллионы на «обустройство» своего творения, и «Хайлигенштадтский компендиум» приняли в фонд. Само собой, опус немедленно запихнули в самый дальний темный угол. Но вы же знаете, как я отношусь к дальним темным углам.

10

Лицемерного читателя (фр.). Выражение из стихотворения Шарля Бодлера «К читателю», служащего предисловием к его сборнику «Цветы зла».

Он хихикнул и похлопал ладонью по четырехфутовой высоты стопке распечаток.

— Компендиум особенно подробно описывает семейства немецкие, австрийские и эстонские. И это оказалось весьма кстати.

— Очень интересно, — заметил Пендергаст, не скрывая нетерпения. — Быть может, вы все же прольете свет на ваши удивительные открытия?

— Конечно, но… — Рен замялся. — Боюсь, вам они не понравятся.

Пендергаст чуть сощурился — едва заметная гримаска разрастающейся злости.

— Моя реакция, право же, не важна. Прошу, расскажите.