Холодная зона
Шрифт:
— А я и не тороплюсь, — заметила Мо, — чего там наверху делать-то. Меня обратно в Нигерию вышлют.
Мо приехала в Европу с семьей в пятилетнем возрасте. Отлично освоила язык, проучилась несколько классов. Но теперь ее семью, в связи с ужесточением законодательства, выслали обратно в Зону Развития, а сама Мо умудрилась сначала прожить несколько лет нелегально, а потом вот завербовалась сюда.
В случае чего, ее никто не будет искать, подумала Леа, и эта мысль обожгла ее, как серная кислота. А меня? И меня никто не будет — родных нет, даже близких друзей нет. А остальных? Она посмотрела на Ренату — тощая фигура и лицо, сморщенное
Их тоже никто не будет искать, никто не заинтересуется их судьбой.
Как и Рея, вспомнила девушка. Да и вообще — у кого теперь есть любящие родственники, друзья, партнеры не по постели, а такие, чтобы в огонь и в воду друг за друга? Все это бывает только в книгах. Дети воспитываются, как правило, у профессиональных матерей — а если даже кто-то растет у собственной матери (отцы вообще бывают только у хорошо зарабатывающей прослойки), это мало что меняет: в возрасте шестнадцати лет дети, как правило, начинают жить самостоятельно, и отношения с матерью становятся очень отдаленными. Леа пыталась вспомнить — кажется, встречались ей в жизни подобные отношения. Сердце помнило что-то такое и даже трепетало внутри. Но — не припоминалось. Мать? — да нет, с ней отношения были холодными. Наверное, это было не в ее жизни. А в чьей?
В любом случае, родственники и друзья, которые заступятся и будут искать — это скорее исключение. «Добровольцев» для испытаний ХАББы найти проще простого.
На ужин Леа с трудом проглотила бутерброд с сыром. Есть все еще не хотелось. Ноги по-прежнему не болели, но повязку Леа не решалась снять. Рей сегодня не участвовал в экспериментах, был относительно весел и бодр. Если не считать того, что с момента похода на край местной ойкумены он постоянно выглядел пришибленным. Но сегодня он собирался вместе с соседями посмотреть запись Большой Европейской Игры и казалось, совершенно забыл о проблемах.
Это всегда удивляло в Рее. Вроде бы он мог все правильно понимать и чувствовать. Мог учиться новому. Бывал серьезным. Но стоило ему отвлечься на какую-нибудь ерунду — игрушки, интерэки — он совершенно забывал о серьезных вещах и даже о собственной судьбе и окунался в развлечения с головой. Наверное, это инфантильность, думала Леа, с трудом жуя бутерброд.
— Еще они сказали, что у меня высокая латентность, — вспомнила она, — как ты думаешь, что это такое?
— Кажется, латентность — это время сопротивления. Ну сколько ты сопротивляешься их внушениям, когда ты под медикаментом, — вспомнил Рей.
— Я тоже так подумала. Но почему она у меня высокая?
— Не знаю. Может, ты агент спецслужб? — сострил Рей. Леа слабо улыбнулась.
— По-моему, это хорошо, — глубокомысленно заявил Рей, разминая вилкой котлету, — будут тебя изучать отдельно. В особые условия поместят…
Он быстро доел, рассуждая о тонкостях предстоящего матча между национальными командами Франции и Швейцарии. Попрощался и убежал. Леа осталась сидеть со стаканом чая. Просто не хотелось вставать, идти куда-то. Особые условия, думала она с горечью. Отдельная лаборатория, углубленное ментоскопирование, наркотики, а потом — патолоанатом. Надо же выяснить, какие свойства моего мозга позволяют так долго сопротивляться.
– Ле!
Маленькая чернокожая Мо стояла перед ней.
— Тебе чего? — равнодушно спросила Леа.
— Там тебя спрашивает один… Иди посмотри!
Леа вздохнула и встала.
— Куда идти-то?
Мо указала куда-то за бараки.
— Там! — сообщила она таинственно, — один тип оттуда! Сверху!
Заинтригованная Леа пожала плечами и двинулась к выходу из кантины. Она миновала барак-кухню и свернула за угол — здесь высокая стена подземелья смыкалась с глухим пластиковым забором, огородившим общественные помещения женских палат.
Около стены неприметно ждал кто-то незнакомый в салатовом комбинезоне — значит, и правда сверху, он был одет как те рабочие, которые привозили оттуда грузы. Впрочем, когда Леа взглянула внимательнее, стало ясно, что не так уж он незнаком — это был, кажется, тот самый кореец, которого они видели во время недавней вылазки. Леа запомнила тот эпизод, потому что Рей еще расспрашивал ее о различиях азиатских народов.
Кореец отлепился от стены, шагнул ей навстречу и широко, обезоруживающе улыбнулся.
— Привет, Леа, — сказал он.
— Откуда ты знаешь мое имя? — удивилась она. Мужчина шагнул ближе, резко нарушая ее личное пространство, Леа хотела отшатнуться, но кореец легко положил ей ладони на плечи, словно удерживая. И Леа послушалась этих ладоней, потому что в этот миг ее едва не сшибло с ног сильнейшее дежа вю.
— Нет времени, — сказал кореец, — я сейчас все объясню. Смотри мне в глаза, и слушай внимательно. Семь. Десять. Девятнадцать. I had a dream, which was not all a dream. The bright sun was extinguish'd, and the stars did wander darkling in the eternal space, rayless, and pathless, and the icy earth swung blind and blackening in the moonless air ** ; четыреста тысяч сто восемьдесят пять…
**
Lord Byron, „Darkness”.
Он говорил, называя неясные цифры, слова, отрывки из стихов. И хотя Леа не могла толком уследить за произносимым, в голове нарастал шум. Наконец он стал почти невыносимым, и Леа оказалась у Барьера.
На этот раз чувство Барьера было сильнее, чем когда-либо. Леа словно ударилась всем телом в невидимую преграду, и та прогнулась, подалась, она прогибалась все сильнее под тяжестью, и отдавалась в висках — заболела голова. А руки корейца все сильнее сжимали ее плечи. Наконец он договорил — и упругий Барьер лопнул.
Леа тихо вскрикнула и повалилась, ничего не видя и не чувствуя вокруг. Незнакомец удержал ее, и Леа со всего размаху ткнулась носом в его грудь.
— Бинх! — прошептала она и заплакала.
— Ли! — он сжал ее в объятиях. Нашел губами ее губы. Потом она оторвалась и взглянула с расстояния на любимое, родное лицо.
— Мы потеряли тебя, — прошептал Бинх, — хорошо, что я нашел тебя здесь! И еще пока я запрашивал твой ключ…
— Спасибо, — с трудом произнесла Ли. В совершенно пустой голове гудел большой медный колокол. Девушка выпрямилась.