Холодная зона
Шрифт:
Вечер,
*
Стихи Ады Якушевой.
Петь уже надоело, над костром вспыхивали и затухали разговоры — то здесь, то там. Костер был слишком большим, чтобы в разговоре участвовали все. Но вокруг Ли сидели ее друзья, самые близкие друзья. Родные. Ее единственная семья.
— Я думаю, наше поколение уже увидит дальние полеты, — говорит Сергей, — я даже уверен. Сейчас уже идут работы по сверхсвету. Но даже если это не получится, то можно послать экспедицию хотя бы на Альфа Центавра…
— Да чего там делать-то, на Альфе этой? — пренебрежительно отвечает Ринат, — сканеры там никаких следов жизни не нашли. Вот на 61 Лебедя бы…
— Туда далековато. Надо ждать, пока сверхсвет откроют.
— А представляете, ребята, — говорит Таня, — лет через сто мы заселим другие планеты. Появятся земные колонии. Будем летать друг к другу в гости.
— Тут свою бы как-нибудь спасти, — возражает Гуля, — с Землей-то еще ничего не сделано.
— Сделаем, — отвечает Леша, — и с Землей сделаем. Построим везде красивые города, как Донецк и Ленинград. Москву и Киев восстановим опять. Даже Японию поднимем со дна моря и восстановим, жалко ведь Японию, классная страна была!
— Для этого надо еще ФТА сначала разрушить, — замечает Ли. Сергей пренебрежительно машет рукой.
— Она исторически обречена.
— Не скажи, — качает головой Юлька, — автоматически история не движется, ее делают люди. А пролетариат в ФТА — он, конечно, страдает, но ведь как хорошо они его контролировать научились!
— Ну мы тоже поможем… немного, — заметила Ли.
— Все равно этот монстр еще кусается.
— Мы тоже не без зубов!
— Вот вы все говорите, — начала Гуля, — о покорении космоса… о сверхспособностях, бессмертии, о красивых городах, чистой планете… это все здорово. А я знаете о чем мечтаю в будущем? О других отношениях. Отношения между людьми — они в будущем станут совсем другими. Когда практически не будет индов. Не понадобятся ЗИНы, да и по мелочам люди никогда не будут вести себя, как инды. И тогда можно будет думать о развитии телепатии. Даже эмпато-телепатии, если точнее. Чтобы вот подойти к любому человеку, посмотреть в глаза — и понять до конца. Чтобы люди понимали друг друга, были друг для друга открытой книгой. И тогда они будут любить друг друга, по-настоящему, жить в гармонии. Ссоры будут немыслимы, как и обиды, любая, даже самая незначительная душевная боль тут же вызовет всеобщее сочувствие. И все это будет взаимно. Каждый будет отдавать себя полностью другим людям — но и получать все это тысячекратно назад, от других. Мне кажется, ребята, это самое главное в жизни. Это и есть смысл. Это то, для чего нужен коммунизм… Коммунизм — это только первая ступень всеобщего братства. Самая примитивная еще.
— Ну нет, смысл — в развитии, — возразил Валера, — в поиске нового, в познании Вселенной!
Гуля улыбнулась ему, как мать — ребенку.
— А разве познание нужно не для самого же человека? Не для человечества? Для чего абстрактное познание?
— Но может быть, есть нечто выше самого человека? — возразил Леша.
— А что? Бог?
— Ну насчет Бога мы ничего сказать не можем, не видели. Но принцип…
— Абстрактный принцип? Вне человека? Вне человечества? Ну ты даешь, диалектический материалист!
— Э-э, у меня по диалектике пятак, — защитился Леша, — я диалектик хреновый.
— Лийка, а ты как думаешь? — спросил Валера негромко, — в чем смысл жизни?
Ли выпростала нос из его куртки. Посмотрела в огонь.
— В том, чтобы люди не причиняли друг другу боли.
— Чеканно выразила, — фыркнул Леша. Но Гуля смотрела на подругу серьезно, и в ее черных глазах светилось понимание и сочувствие.
— Она правильно говорит. Точно.
— Но очень уж односторонне, — Валера поймал тонкую руку Ли, покачал в своей ладони, — и мрачно как-то. Лийка, ты мрачно смотришь на жизнь! Для твоих лет это несколько рановато.
— Мне уже сто пятьдесят лет, — буркнула Ли.
— Сыграй лучше, — Леша потянулся за гитарой. Валерка покачал головой.
— Нет уж, хватит. И потом — вон народ играет, мешать будем.
С той стороны костра кто-то наяривал на гитаре «Хайнаньский десант», нестройные голоса подпевали.
— Пойдем, Лийка, лучше погуляем.
Они целовались над темным озером, отойдя от лагеря подальше — отсюда он выглядел световым пятном. Ли зябко куталась в куртку Валеры. Звезды отражались в спокойной воде.
— И над нами бездна, и под нами — бездна, — процитировал Валера известную песню, — ну вот, Лийка, мы больше не школота. Вся жизнь впереди… ты рада?
— Не знаю, — она повела плечами, — даже не знаю, Валер, стоит ли радоваться. Что там впереди-то будет.
— Завтра с тобой напишем заявления… а давай может, в Грецию попробуем? Я давно хотел там побывать, а ты же там была? Я учил греческий, а тебя, может, и так возьмут.
Ли глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду.
— Валер… вместе не получится. Со мной Ресков говорил. Я пойду служить в разведку.
— Но как же…
— Да ты не расстраивайся, Валер. Это же всего два года, — фальшиво сказала Ли.
— А потом что — школа КБР?
— Да, — кивнула Ли, — я не говорила об этом, потому что не считала реальным. Но Ресков уверен, что это реально. Помнишь, я же была ранена, я тебе даже шрам показывала.
— Ну да. И это…
— Дело не в ранении, а в том, что тогда кобристы в Кузине накрыли всю банду нациков. И я… ну как бы помогла. За что в меня и стреляли, собственно. Так что в КБР меня возьмут, но сначала надо отслужить в правильном месте.
Валера выпустил ее руку. Уставился на темную воду.
— Но если ты будешь учиться на кобристку, то я… у нас же не будет времени. Совсем. Ты это понимаешь?
— Ты тоже можешь поступить в Ленинграде. Там же отличная биологическая школа.
— И у нас будет время встречаться? И может быть, жить вместе? — с иронией спросил он.
— Жить, наверное, нет, у кобристов условие жить в казарме. Но встречаться… ну у меня же будут увольнительные!
— Да зачем тебе это нужно, Лийка? — с горечью спросил Валера.