Холодное блюдо
Шрифт:
Генри взял тарелки и положил в раковину, потом оперся о стойку и скрестил руки.
– Это ненастоящее орлиное перо.
– И что это значит?
– Не знаю. Может, индеец хочет сбить вас со следа или?..
– Или что?
– Белый хочет сделать вид, что виноват индеец. – Я думал об этом. – Или же вернемся к началу – не все индейцы смогут увидеть разницу между этим пером и настоящим, – пожал он плечами.
– Ты сильно помог.
– Это задачка посложнее, чем вино. Здесь нам придется задавать вопросы. – Генри оглядел кухню. – Тебе нужна помощь с уборкой?
– Думаю, я справлюсь. Ты уходишь?
– Мне завтра рано вставать.
Паника медленно, но верно поднималась у меня в груди, а ноги заныли
– Мы же не пойдем опять бегать?
Генри не ответил, а просто повернулся и вышел за дверь.
Я подошел к окну и наблюдал, как он заводит «Ти-берд» и осторожно разворачивает ее вокруг моей машины. Два задних фонаря подпрыгнули, пронеслись по гравийной подъездной дорожке и растворились в ночи, как красные турбины. Казалось, что погода еще не испортилась, поэтому я вынес остатки его пива на свое новое крыльцо и прислонился к одной из балок. Они были грубо вырезаны, и края на ощупь были похожи на вздыбленную шерсть. Я поднял бутылку и сделал глоток. Она оказалась почти полной, поэтому я улыбнулся. Какой подарок.
Я посмотрел на все эти маленькие точечки в небесах и подумал о записке Вик с ее крошечными дырочками. Потом я немного подумал о своей дочери и Вонни, но мои мысли все же пришли к Мелиссе Маленькой Птичке. Я снова ее увижу. Мы с ней не разговаривали с самого суда, я только один раз видел ее на реконструкции в Литтл-Бигхорн, и это было больше года назад.
Она сидела в машине своей тети Арбутус и ждала, когда можно будет уехать с одной из огороженных веревкой стоянок, которые всегда были переполнены во время этого ежегодного мероприятия. Был конец июня, и волны жары от послеполуденного солнца мешали что-либо разглядеть, но я все же увидел ее. Тогда я поднял голову и рассмеялся над шуткой Генри, пока мы тащились по этой жаре, думали о тех, кто от нее умер, и гадали, витают ли где-то поблизости их призраки. Я верил в это, потому что, когда мы поднялись на холм, мой взгляд остановился на Мелиссе Маленькой Птичке, и все произошло как в замедленной съемке.
На ней был шайеннский головной убор для танцев с бисером и перьями. Таких я раньше не видел – на нем были три петли из бисера, свисающие под глазами Мелиссы. Золотые бусины проходили по ее ушам к чокеру из раковин мидий и нагруднику из лосиной кости. На ее шее висел картонный красный номер 383. Я сразу задумался о всех тех часах, что семья готовила Мелиссу к танцевальным соревнованиям. Я надеялся на ее победу. Она повернула голову в ту сторону, где медленно ехала машина. Ее глаза были добрыми и в то же время оживленными, но они застыли, когда заметили меня. Ее рука поползла вверх по стеклу, тесно прижимаясь к поверхности. Мелисса приоткрыла губы ровно настолько, чтобы я увидел идеальную белизну ее зубов, и она исчезла.
Среди всех этих размышлений я заметил, как маленькая толстая снежинка проплыла через мое поле зрения, упала на бетонный блок и исчезла. Теперь я заметил, что были и другие, мягко плывущие в прохладном ночном воздухе. Ученые говорят, что, когда снежинки приземляются на воду, они издают шум, похожий на вой койота; этот звук достигает кульминации, а затем затихает, и все это занимает примерно одну десятитысячную секунды. Ученые заметили это, когда использовали гидролокатор для отслеживания миграции лосося на Аляске. Снежинки так сильно шумели, что заглушали сигналы рыбы, и эксперимент пришлось прервать. Хлопья плавают по воде, и снизу почти ничего не слышно; но как только они начинают таять, вода всасывается капиллярным действием. Ученые полагают, что пузырьки воздуха высвобождаются из снежинки или остаются в поднимающейся воде. Каждый из этих пузырьков вибрирует, пытаясь достичь баланса с окружением, и пускает звуковые волны – настолько тихие и высокие, что человеческое ухо не может их уловить.
Я поднял взгляд на несколько оставшихся звезд. Казалось, в
Я достал карманные часы, чтобы проверить время – 00:01.
7
У всех у нас есть список автомобилей, которых мы ненавидим. Мой начинается с тускло-желтого «студебеккера» 50 года, на котором я учился водить. У него была идеально отточенная подвеска и управляемость булыжника. Следующим в списке был джип «виллис» M-151A1, на котором меня заставили ездить во Вьетнаме, он часто переворачивался и имел отвратительную привычку бить меня по колену каждый раз, когда я переключался на третью скорость. Но вечной занозой в моей автомобильной заднице всегда был семьсотпятидесятикилограммовый пикап 63-го года, которым управлял Генри. Я был с ним в тот день, когда он его купил. Мы смотрели футбол в Денвере в маленьком мексиканском ресторанчике за стадионом Майл Хай, который, как ни странно, не был похож на торговый центр. Я читал спортивный раздел в «Пост», а Генри читал объявления.
Семьсот пятьдесят килограммов, восьмицилиндровый двигатель, четыре скорости, ручная ступица колеса, решетчатое ограждение, отвратительная надставка, седловидный бак и самая тяжелая подвеска, которую когда-либо делали. Ценник в тысячу долларов казался слишком подозрительным, и не зря. Нам сказали, что на машине перевозили ели с фермы у перекрестка; но не сказали, что на ней же их валили. На этом пикапе словно въехали в уродливый лес и врезались в каждое уродливое дерево. Если на нем и был прямой кусок металла, я не знал где. Эту машину словно плохо нарисовали детскими фломастерами. Она была в основном зеленого цвета, но ограждение и надставка были флюоресцентно-оранжевыми. Он назвал этот пикап «Танк», а я назвал его «Убожество». На каждой нашей поездке он ломался, вставал, перегревался или неожиданно загорался.
– Залезай.
– Нет.
Генри заставил меня бегать. По снегу.
– Залезай.
– Нет.
Он хотел пораньше поехать в резервацию, поэтому мне пришлось отложить суд и отменить обед с судьей.
– Залезай.
– Нет.
А еще он заставил меня переодеться. Дважды.
– Слушай… – Его руки сжимали руль, а почти все лицо скрывали волосы. – Мы же работаем под прикрытием.
Я с тоской посмотрел на свой сравнительно новый пикап с рабочими мотором, подвеской и обогревателем; но еще на его дверях были большие золотые звезды. Они были красивыми, с заснеженными горами Бигхорн, возвышающимися над открытой книгой, но уж точно не были неприметными.
Генри открыл пассажирскую дверь, и я смотрел сквозь дыры в полу на тающий снег. Часть приборной панели была бирюзовой, часть – белой, а большой микрофон устаревшего радиоприемника был прикреплен к переднему краю над рычагом передач. В этом корыте были переключатель, рычаг раздаточной коробки, изношенный белый руль и бесконечное число хромированных ручек и рычагов, которые однозначно покалечат, ударят или обожгут все, к чему прикоснутся. Большинство окон были разбиты, а ремней безопасности не было вовсе. На вершине антенны, которой не мешало отсутствие радио, торчал грязно-белый шарик из пенопласта с надписью «КАПИТАН АМЕРИКА».
– Он сломается.
– Он не сломается. Садись, мне холодно.
Пар от дыхания Генри оседал на стекле, и я посмотрел на обогреватель, держащийся исключительно на скотче.
– Насколько я помню, обогреватель, как и все остальное, не работает.
– Я его починил. – Генри действительно подготовился к прикрытию: оделся в серую худи, армейскую куртку и бейсболку цвета хаки с надписью «ФОРТ-СМИТ, МОНТАНА, РЫБОЛОВНОЕ СОРЕВНОВАНИЕ БИГ-ЛИП». – Садись уже.
Я сдался и залез на многослойное сиденье, недавное заклеенное эластичными шнурами и старой занавеской для душа.