Холодное блюдо

Джонсон Крейг

Я уже хотел снова сделать то же самое, но остальные тоже присоединились к пению, и мой путь начал походить на процессию. Я не хотел первым выпадать из ритма, поэтому продолжил идти. Через некоторое время я заметил большую фигуру справа от меня. Это точно было что-то важное, но я не мог вспомнить почему. Когда я обходил эту фигуру, то ощутил резкий спуск и чуть не потерял равновесие. У меня было смутное воспоминание о том, что в прошлом эта фигура сильно меня ударила, но сейчас все казалось слишком далеким. Я встал на ровной поверхности и изо всех сил старался держаться прямо. Впереди меня что-то ждало, поэтому я снова двинулся вперед, но голоса оставались в тени позади. Они предпочли остаться

в лесу, и я бы обернулся на прощание, но у меня просто не хватало энергии. Я жалел, что не попрощался. Песня за моей спиной продолжалась, хоть и стала тише. И мне нужно было добраться до места назначения до того, как песня затихнет. Я не понимал, откуда знал это, но был в этом уверен.

Я снова двинулся вперед, наткнулся на участок, где снега было меньше, и вспомнил о данном мне обещании. Причем очень важном. Что-то об уходе. Все важные обещания так или иначе связаны с уходом. Я подумал о том, чтобы обернуться и посмотреть, от чего же ухожу, но тогда я как бы не уйду до конца и обещания не будут иметь смысла. Я продолжал идти. Песня за моей спиной была едва слышна, поэтому я встряхнул подарок, пытаясь снова его завести. Он замолчал. Я потряс его еще раз, но все без толку. Я подумал бросить его, раз он больше не работал, но тени могли все еще наблюдать из деревьев.

Видимо, они решили, что мне нужна помощь, потому что алые и кобальтовые всполохи вернулись, те самые, что освещали снег, но духи, видимо, тоже устали, потому что на этот раз огни утратили свою индивидуальность и мигали монотонно и раздражающе. Музыка стихла, ветер унес колокольчики, барабаны и голоса. Я прислушался, но услышал лишь мерзкое карканье. Я снова потряс песню за спиной, но она не поддавалась. Наверное, все это из-за холода, и какая-то часть подарка перемерзла. Надо проверить, смогу ли я его починить, когда доберусь до места назначения. Я попытался вспомнить, где оно, но мог вспомнить лишь то, что там было теплее. Я уже был готов опустить песню и отдохнуть, но ко мне вернулись тени. Некоторые из них вышли из снежных облаков справа, и я только начал рассматривать тех, что были слева, когда заметил, что новые тени летели прямо на меня. Я пришел к единственному выводу – они хотели вернуть песню себе.

Ох уж эти индейцы.

Я остановился и выпрямился. Тогда стало понятно, что я был намного крупнее их. Они тоже остановились, но их руки потянулись к песне. Я слегка развернулся, показывая, что не отдам ее. Потом я попытался заговорить, но мои голосовые связки будто замерзли, поэтому я просто зарычал и сделал несколько быстрых вдохов, готовясь к бою.

Самая маленькая тень стояла прямо передо мной; в отличие от остальных, она почти не отступила. Я всматривался в эту тень и наклонился, чтобы развеять ее. Она не сдвинулась, а просто стояла, немного согнувшись, словно большая часть веса приходилась на одну сторону, а рука лежала на бедре. Надо быть осторожным, потому что маленькие тени могут быть такими же сильными, как и большие. На самом деле мне было все равно, насколько они большие и сколько их, потому что я не собирался отдавать свою песню. Маленькая тень все еще не двигалась, и я как раз решил наступить на нее, когда она заговорила резким, неприятным, но до странности знакомым голосом:

– Охрененный прикид.

Позже, когда я повернул голову и увидел, что Генри смотрит на меня полузакрытыми глазами, пока скорая помощь медленно пробиралась через сугробы, накопившиеся за вечер и ночь, я спросил, не глупо ли было так долго петь со всеми этими внутренними повреждениями.

– Петь? – сонно переспросил Генри.

13

– Что значит «ты сам себя отпустил»?

– Я несколько раз нажал

на звонок, но никто не пришел, – ответил я, стараясь выглядеть серьезно, но в моей одежде это было нелегко.

– И ты просто уехал? – Мы стояли и смотрели друг на друга. – Мне звонят и хотят знать, где ты!

Руби была права, и да, я действительно поступил безответственно. Я переложил несколько бумажек на столе и напустил важный вид.

– Ну так скажи, что я здесь.

– Сам скажи. И объясни своему врачу, почему он не может найти тебя в больнице.

Я уставился на мигающий красный огонек; надо бы сменить этот цвет. Было еще рано, и на востоке небо начинало желтеть. Завершающаяся буря приближалась к Паудер, но небо оставалось в основном серым. Мне сказали, что буря закончилась, но она словно преследовала меня. Я ненадолго замер, не позволяя боли в пальцах и ухе взять надо мной верх. Люциан тихо посмеивался про себя в коридоре. Смена караула. Я плохо рассчитал время; надо было приехать раньше, и тогда я бы все сделал и уехал до того, как Руби пришла на дежурство.

Я проснулся очень рано и не мог снова заснуть, поэтому лежал и думал о Генри. Я нажал на кнопочку вызова ночной медсестры и подождал около пяти минут. Потом еще раз, а потом еще. Через полчаса я решил найти Медведя сам. Капельницы были самой противной неприятностью, но иголки извлеклись довольно легко, и пластыри перекрывали проколы, так что кровь не пошла. Я решил не тащить капельницу с собой, потому что она бы препятствовала моей скрытности в этой миссии. Медсестра спрятала мои вещи, но я нашел их в шкафчике рядом с ее постом, где, как я потом понял, скрываться от нее было разумнее всего. На столе стояла картонная табличка с надписью: «В СЛУЧАЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ ИДИТЕ ДАЛЬШЕ В БОЛЬНИЦУ ИЛИ НАЖМИТЕ НА ЗВОНОК». Я не поддался на провокацию и не стал звонить и идти дальше.

Когда я вернулся в свою палату, чтобы переодеться, в коридоре мыл полы мужчина, который, судя по всему, был из кроу. У него был болезненный вид, как и у всех людей, которые работают по ночам; у меня раньше тоже такой был.

– Привет.

Уборщик уставился на мой халат и одежду, которую я прижимал к груди, но ничего не сказал. Он оперся на швабру и продолжал на меня смотреть.

– Ты не знаешь, где держат Генри Стоящего Медведя? – Уборщик указал ручкой швабры на комнату напротив моей: 62. Мы постояли еще немного. – Спасибо.

Он продолжил мыть полы, а я нырнул в свою палату, чтобы переодеться. Мои руки распухли и начали покрываться волдырями, и рубашку удалось расстегнуть только с большим трудом. Резиновые сапоги были самой трудной задачей, поэтому я не стал их шнуровать. Моей шляпы там не было, и я задумался, когда видел ее в последний раз. Наверное, еще на горе, но это не точно. Я потрогал кусочек повязки, прикрепленной сбоку к голове, и нащупал что-то болезненное – видимо, ухо. Оно болело больше всего, но его хотя бы не отрезали.

К тому времени, как я вышел из палаты, уборщик перебрался в другой коридор или пошел звать неуловимую медсестру. Я быстро зашел в палату напротив, надеясь, что не ошибся. Мне пришлось немного постоять, пока глаза привыкали к темноте. Палата была такой же, как у меня, только окна выходили не на парковку. С кровати слышалось тяжелое, ровное, знакомое дыхание. Я тихо подошел к ней и опустил взгляд. Казалось, все его части тела были на месте, и если не учитывать рану под простыней, с ним все было в порядке. Из него тоже торчала парочка капельниц, но рядом не стояло мониторов, что радовало. Я оглянулся в поисках планшета в ногах кровати, чтобы проверить его состояние, но там ничего не было. Больница Дюрана не очень соответствовала моим подростковым ожиданиям после просмотра «Бена Кейси».