Холодные сердца

Чиж Антон

– Но прошу вас, никому, – добавил он.

Ванзаров обещал хранить чужую тайну, как свою.

– Значит, Жарков деньги тратил без счета.

– Я такого не говорил, – ответил Стася. – Жалованье, конечно, прогуливал. Но вещи не закладывал. У меня частенько занимает.

– Добрый друг – главное богатство. Под веселье не рассказывал, что торгует секретами Оружейного завода?

Стася не понял, о чем спрашивают. Пришлось растолковать напрямик.

– Иван? Шпион? Полная глупость…

– Не сомневаюсь, – ответил Ванзаров. – К вам, Стася, будет большая просьба. Если что-то вспомните о господине Жаркове, может, среди застолья вдруг что-то такое вырвалось, или еще какая-то странность, дайте мне знать. Я в участке остановился…

Ванзаров

поднялся, чтоб распрощаться, но тут за забором появилась фигура, которая отчаянно махала фуражкой, словно подавала сигнал бедствия. Студенческий сюртук был распахнут во всю ширь.

– Ваш приятель?

Стася только взглянул и отвернулся.

– Не знаю, кто это. Понятия не имею. Ошибся, наверно. Это не ко мне…

Сигнальщик намерился перемахнуть через забор, приподнялся на руках, но тут разглядел в саду крепкого господина в светлом костюме. Тут же присел, как от выстрела, и побежал, неудобно согнувшись, будто редкие доски могли его скрыть.

– Опять резво пошел, – сказал Ванзаров. – Чего доброго, не угонишься. Какой забавный. Жаль, что не знаете его фамилию.

– Не знаю, – согласился Стася. – Простите… Господин… Лазарев… А зачем вы расспрашивали о Жаркове? Неужели юноша на него жалобу подал?

– Мелкие неприятности… Ну, вы знаете, где меня найти.

В Нижнем парке настал час послеполуденных гуляний. Дамы с детьми, дамы с подружками и просто дамы с зонтиками расхаживали по дорожкам, делая вид, что их больше всего на свете интересуют листочки в ореоле солнечного света и лоскутки голубейшего неба, что разбросаны меж ветвей. На самом деле наблюдения за прелестью природы их не интересовали. Истинной целью было выяснить, не появилось ли, не дай бог, какое новое платье у знакомых, малознакомых или просто столичных барышень, отдыхавших в их городке. Далее – оценить его со всей строгостью и вынести суровый приговор. А если дама сама появлялась в обновке, то ее, конечно, страстно интересовало: сколько завистливых, восторженных или просто неравнодушных взглядов собрало это новое произведение портнихи или модистки. Дамы мило кивали друг дружке, улыбались, приятно беседовали, но за этой мирной картиной так и чудился звон скрещенных мечей, полыхала невидимая битва. Жертвы, получив удар по самолюбию, кусали губки, еле сдерживали слезы зависти и поскорее сворачивали прогулку, а на лавочках и тропинках оставались только победители. Парк принадлежал им.

Настя Порхова была фаворитом. Она не знала, что это такое – вырывать новое платье у мужа, экономя на обедах детей. Царить в парке было для нее так же просто, как дышать. Новые фасоны и шляпки, только появившись в последнем журнале, через неделю оказывались в гардеробе Анастасии Игнатьевны. Ради этого обкалывали пальчики местные модистки. Но и петербургские салоны, даже салон мадам Живанши, известный более как «Смерть мужьям», были рады дорогой гостье из уездного городка. Настя надевала новое платье с таким же спокойствием, как офицер мундир. Она знала, что снова будет лучшей и все взгляды в Нижнем парке будут устремлены на нее. И, конечно, похвалы – лживые, неискренние, но такие приятные. Настя любила прогулки в парке, как лекарство от хандры. Когда у нее делалось плохое настроение, она шла к гардеробу, занимавшему целую комнату, выбирала что-нибудь из последних приобретений и шла в парк. Благо от дома до целебного источника хорошего настроения было совсем недалеко. Даже коляску брать не надо.

Оправившись от вчерашних слез, она ощутила потребность развеяться и взбодриться. Позвав горничную, Настя долго выбирала между белым в цветочек, кремовым в полоску и светло-голубым с кружевами. Наконец остановилась на нежно-розовом с воланами и приказала одеваться. Велев передать маменьке, чтобы к чаю ее не ждали, она вооружилась шелковым зонтиком и отправилась в парк.

Настя шла по главной аллее, раскланивалась и наполнялась хорошим настроением. Платье произвело нужный эффект. В этот день гуляющие почему-то предпочли белый цвет. Появление

Насти в розовом платье, да еще в широкополой шляпке, какую позволяли себе немногие, было встречено единодушным порывом зависти. Даже парочка столичных штучек были неприятно удивлены, что в заштатном городе, оказывается, понимают в моде не хуже их. Настя стремительно приближалась к окончательной победе, с каждым косым взглядом набирая очки. Еще немного пройдясь по тенистым дорожкам, она поняла, что никто не может сравниться с ней. Это было чудесное, легкое и беззаботное ощущение заслуженного счастья. Немного утомившись, она присела на скамейку. Отсюда открывался дивный вид на парк. Победительница могла искренне наслаждаться пейзажем. А что еще делать барышне, когда соперницы разгромлены, а мужских взглядов в таком месте ждать не приходится?

Она лениво вертела головкой. К скамейке приблизилась парочка в скромных платьях, кажется, дочери какого-то чиновника. Настя не помнила их фамилию, и тем более имена. Барышни-сестрички выразили полный восторг модному шедевру, чем заслужили право присесть рядом. Началась милая женская болтовня, в которой трудно уловить смысл, – кажется, что сами участницы не понимают, о чем речь, наслаждаясь звуками, как птички – чириканьем. Разговор шел о мелких городских сплетнях, кто на кого имеет виды и какие симпатичные дачники обнаружены в городке. Между делом одна из дочерей спросила, что Анастасия Игнатьевна думает об ужасном происшествии. Настя ничего не думала, и даже ничего не знала, потому что целый день не вылезала из кровати. В чем и призналась с милой улыбкой.

– А что случилось? – спросила она.

Сестры переглянулись, словно решая, кому достанется жребий. Жребий выпал старшей. Перейдя на шепот, барышня сообщила, что совершено ужасное и таинственное преступление, на пляже найдено растерзанное тело. Подробности были опущены, однако было замечено, что убийца действовал каким-то невероятным образом, о чем пристав запретил болтать, но весь город уже знает. Насте были глубоко безразличны таинственные убийства. Она знала, что отцовский дом надежнее любого пристава. Но для приличия и чтобы не обидеть девушек, и так обиженных судьбой, лишившей их новых платьев, Настя спросила, кто же пострадал. Наверно, какой-нибудь бедный человек или дачник. На что получила еле слышный ответ: оказывается, жертва вовсе не пьянчуга или нищий, а уважаемый инженер Оружейного завода, к тому же молодой и довольно симпатичный. Младшей этого показалось мало, и она доверительно сообщила, что инженера зовут Жарков, личность известная хотя бы тем, что не женат.

Настя вцепилась в ручку зонтика. Она резко встала, извинилась, что ей стало дурно, наверное, перегрелась на солнце, и быстро пошла в сторону дома, не замечая взглядов. Она стиснула губы и опустила голову, стараясь смотреть только под ноги. Казалось, что сердце сейчас выпрыгнет или она на самом деле упадет в обморок. Этого нельзя допустить, надо дойти до дома. А там уж…

Она не замечала, что бежит. Подол путался в ногах, в любую секунду она могла зацепиться и упасть, зонтик бился, как парус в шторм, шляпка съехала набок. На нее оглядывались, удивляясь такому странному поведению порховской дочки. Но никто не смел предложить ей помощь.

Ей показалось, что прошло не меньше часа. Столько сил потребовалось, чтобы одолеть два квартала до Лиственной улицы. Стоило появиться особняку, как зонтик выпал. Заплетаясь в ногах, она прошла еще пару шагов.

– Убийцы… – сказала она.

Никто не слышал, так тихо это было сказано. Настя оглянулась, ища поддержки. Вокруг было пусто. Соседей не видно. Только из дверей особняка вышла мать. Мадам Порхова заметила дочь и удивилась, что дитя стоит посреди улицы. Настя протянула к матери руки, как это делала в детстве, когда хотела, чтобы ее покатали на плечах, и тут же поднесла их к лицу и зажала рот. Мадам Порхова не понимала, что происходит. Вроде бы с дочкой все в порядке, только шляпка покосилась. Опять какие-то причуды. Ах, надо быть построже.