Холодные сердца

Чиж Антон

До границы недалеко. Еще чуток проехать по шоссейной дороге в Белоостров, и как раз наткнешься на Редиягульский пограничный пост. Место это отдаленное, но не такое уж и глухое, все-таки Заречная часть нашего городка. Одни горожане частенько заглядывают сюда покопаться в «Зимнике», то есть огородах сестрорецких обывателей, расположившихся по левую сторону дороги. Другие же обыватели пребывают здесь постоянно, покоясь на Еврейском и Православном кладбищах. Коляска, запряженная взмыленной лошадкой, вовремя свернула в лесок, что тянется вдоль дороги до самой Полозовой речки и дальше, за нее. Пробравшись по сухому проезду, двуколка выскочила из зарослей как раз на берег речки.

Катерина

Ивановна натянула вожжи. Лошадь фыркала, но встала послушно. Невдалеке, за кустами, стоял мужчина в летнем пальто. Он не тронулся с места, чтобы подать даме руку и помочь сойти. Даже, как нарочно, заложил их за спину, наблюдая, как она, поддернув юбку, живо и ловко спрыгнула на траву.

Катерина Ивановна сняла шарф, прикрывавший лицо от дорожной пыли, стряхнула что-то невидимое с блузы, коснулась шляпки и, найдя себя в полном порядке, подошла.

– Вы приехали раньше, – сказала она, поглаживая хлыст. – Или я задержалась?

– Не беспокойтесь. Приятно видеть вас в полном блеске вашей красоты.

– Благодарю, Игнатий Парамонович, от вас такие слова дорогого стоят.

– Да-да, конечно, – сказал Порхов и притопнул что-то в траве.

Он замялся, не зная, как начать разговор. Дама не выражала желания помочь.

– Как вы себя чувствуете? То есть я хотел узнать, как ваше здоровье?

– Благодарю, не на что жаловаться, – ответила дама. – Мне еще рано думать о болезнях. Вы не находите?

– Беспокойства не одолевают?

– О чем мне беспокоиться? У меня хорошая, спокойная жизнь.

– Сны тревожные не мучают?

– Что вы, я сплю очень хорошо. Сейчас можно держать окно открытым, ночная прохлада – это чудесно.

– Выходит, совесть чиста.

– Кристально чиста, Игнатий Парамонович. Разве может быть иначе?

Она смотрела прямо и открыто, не отводя глаз. В таком лице трудно что-то понять. Как ни пытался Порхов уловить хоть какую-то тень эмоций, так и не смог. Ничего. Полированный мрамор. А что там за ним прячется – не узнаешь. Остается действовать напрямик. Игнатий Парамонович предпочитал поступать в жизни именно так: идти напролом.

– Я пригласил вас, Катерина Ивановна, чтобы поговорить о нашем деле.

Хлыст, быть может, случайно целившийся ему в лицо, покорно опустился вниз.

– Что ж, извольте, – ответила она.

– Я бы хотел получить веские гарантии, что наши договоренности в силе.

– Какие же еще гарантии мне предоставить?

– Например, что никогда даже малейшая крупица информации, даже намек не всплывут и не причинят мне и моему семейству вреда. Только в этом случае я готов был с вами иметь дело. И вы предоставили свое слово, что не отступитесь ни на один шаг.

– Готова подтвердить это прямо сейчас, – сказала Катерина Ивановна.

– И что все обстоятельства, и сам факт нашего уговора навсегда останутся в тайне, а еще лучше – исчезнут бесследно.

– Ничего иного не может быть.

– И непременная гарантия исполнения взятых вами обязательств?

– Целиком и полностью в силе.

Порхов посмотрел на речку. Небыстрая вода горела предвечерним золотом. Все заботы уносит, все печали и грусть. От такого вида в душе должен воцариться мир и покой. Но ничего подобного не случилось. Игнатий Парамонович сгорал от желания влепить прямиком один вопросик. Простой, но такой важный, что от него зависело не только его спокойствие, но жизнь семьи. И ведь как спросишь? Она и глазом не моргнет, как соврет. Уж больно умна. Не за что зацепиться. А по-другому из нее не вытянуть. Не просить же Матвея. Его в эти дела впутывать совсем нельзя. И так слишком много знает.

– Катерина Ивановна, ничего не желаете мне сообщить?

Порхов сам удивился, что спросил. Не то,

конечно, но все же.

Красавица и бровью не повела.

– Что мне вам сообщить? Когда все будет сделано, вы первый узнаете.

– Срок?

– Как и договаривались. Осталось совсем немного.

– Значит, уже все у вас готово?

– Конечно. Зачем бы мне браться?

– Ну, прощайте, – сказал Порхов, поклонился и ушел в лесок. Вскоре его фигура растворилась в зелени.

– Надо торопиться, – произнесла Катерина Ивановна тихонько. Так, что и пролетающий комар бы не услышал. А если кто и прятался в кустах, прижавшись к самой траве, чтобы макушка была не заметна, так ведь и не разобрать ничего. Ветерок прошелестел, и только. Осталось только наблюдать, как барышня ловко управилась с коляской. Когда она исчезла из вида, тот, кто прятался, поднялся во весь рост и побежал вдоль дороги, придерживаясь стороны леса.

Предчувствия не обманули. Сестра раньше времени пришла с пляжа и, пряча глаза, попросила ее выслушать. Можно подумать, хотела извиниться, просить мира и покровительства. Но Стася уже знал, что тут дело в другом. Он сжался, готовясь принять неизбежное. Когда сестра сказала, что весь город только и говорит, что об убийстве Жаркова, Стася принял это со всем мужеством, на какое был способен в такой неудачный день. Он торопливо поблагодарил и стал собираться. Ушел в свою комнату, надел на сорочку пальто, тут же сбросил, нацепил какой-то пиджак и уже на крыльце обнаружил, что стоит в кальсонах и тапочках. Потом ноги не хотели попадать в брюки, или наоборот, он уже плохо помнил, ботинки лезли мимо ступней, шнурки не хотели завязываться и довели Стасю до исступления. Стася выскочил на улицу, горя желанием действий. Но, как быстро выяснилось, делать ему особенно нечего. Куда идти? Куда бежать? За что хвататься? – было решительно неясно. Чем больше Стася думал над своим положением, тем меньше понимал. Первым движением было бежать в полицию. Но что он там расскажет? Какие факты? Нет у него никаких фактов. Но тогда надо помочь родным Жаркова? Нет у него родных, одна домохозяйка. Или все-таки подумать о себе? Но он-то в чем виноват… Нет, теперь точно поволокут. Вот когда пригодится его план. Надо только выждать… Но Усольцев как хорош! Это же надо… А может, не дожидаться, пока за ним придут?

Редкие прохожие оборачивались, с ним здоровались. Стася ничего не замечал. Шевелил губами, пальцы его скручивались замком, взгляд был туманен. Наконец, он воскликнул «так вот же!» и припустил в сторону Выборгской улицы. Кажется, он намеревался явиться в участок и сделать заявление, что к этому случаю не имеет никакого касательства. Пусть на него не рассчитывают. Или что-то подобное. Стася не был уверен точно. Он все время придумывал новое и тут же забывал, что хотел. Шагая все быстрее, Стася яростно спорил с собой, говорил дельно и много, вот только не мог задержать в голове хоть одну из гениальных мыслей.

В такой горячке он оказался на углу Крещенской улицы, что показалось ему глубоко не случайным, а, напротив, символическим знаком. Стася все же огляделся, чтобы четче уяснить, куда вышел. На другой стороне он заметил черный студенческий мундир. Усольцев вел себя странно. Оглядывался, словно опасался слежки, и в лице его, всегда наглом и уверенном, читалась растерянность. Чего раньше не случалось. Стася замер, боясь шелохнуться. Как будто от этого зависела его судьба.

Усольцев его заметил. Всегда аккуратный Стася выглядел как петух, спасшийся от ножа мясника. Они смотрели друг на друга. Между ними была улица, залитая теплом и заходящим солнцем. Слишком близко. Слишком далеко. Где-то поблизости играли на гитаре, стучали колеса о брусчатку, детский голосок выводил песенку.