Холодные сердца
Шрифт:
– Вы подробно обо всем рассказывали, а про сердце – ни полслова. Что там?
– Его нет, – ответил Асмус.
– То есть вырезано?
– Да, грубо вырвано. Буквально выдрано. Ошметки. Я не знаю, что об этом думать.
– Главное, приставу не сообщайте эту новость. А то, боюсь, разум его не выдержит, и начнет он повальную облаву на оборотней. Могут пострадать мирные дачники.
– Даю слово. Сохраню, как врачебную тайну.
– Сердечно признателен… – встав, Ванзаров накинул пиджак на плечи, как настоящий беззаботный дачник, и протянул руку. Доктор ответил на рукопожатие с большой охотой. – Вы очень
– Не о чем говорить, Родион Георгиевич. Мне до сих пор стыдно за свою глупость.
– За ваши хлопоты – с меня обед. Или ужин. Выбирать у вас не из чего, так что сойдемся на Фомане.
– С огромным удовольствием! Рассчитывайте на меня. Все, что смогу…
– Вот это кстати. Не затруднит проверить затылок Жаркова на предмет удара? Может, определите орудие? Это было бы важно. Расскажете завтра…
Ванзаров помахал шляпой и удалился.
Повивальное искусство, помогающее родиться истине, и манера разговора, в котором дерзкий юноша вел многоопытного доктора на поводке, произвели на Асмуса впечатление. Настолько глубокое, что ему потребовались новая папироска и полчаса на свежем вечернем воздухе, прежде чем он вернулся в прозекторскую.
Она каталась долго. Лошадь хрипела и дергала мордой, но Катерина Ивановна хлыстом добивалась своего. Двуколка объехала весь город, прокатилась за Гагарку и Новые места, и даже восточнее, словно ей захотелось добраться до столицы. Отъехав верст десять от города, Катерина Ивановна заставила лошаденку повернуть и доехала чуть не до финской границы. Но и тогда не дала животному покоя, а, натянув поводья, отправила на Выборгскую улицу. И дальше кружила по городку, раза два проехав мимо Оружейного завода. Могло показаться, что барышня совершает прогулку, набираясь сил. Однако Катерину Ивановну занимали мысли, далекие от езды. Она рассеянно не отвечала на поклоны, чуть не задавила городового, шарахнувшегося из-под копыт, и проехала мимо Фёкла Антоновича, обдав его пылью. Предводитель отряхнулся и простил по доброте душевной шалости первой красавицы. Чего не бывает, когда кровь молода, а в мыслях ветер.
Катерину Ивановну смущало, что выглядело все уж слишком просто, на что она никак не рассчитывала. А ей было хорошо известно: если случайность оказывает услугу, жди больших неприятностей. Всего лишь мелкая деталь, не больше пылинки, что отказывалась встать в простую схему, заставила ее кататься без видимой цели.
Но и езда ей наскучила. Лошадь ощутила, что дорога ведет к родной конюшне, пошла бойче и доставила хозяйку от Разлива до Курортной улицы не хуже молодого рысака.
Авдотья вышла с ворчанием, дескать, самовар уже два раза ставила. Катерина Ивановна проявила строгость и потребовала убраться с глаз долой до самого вечера. Кухарка обиделась и, не простившись, ушла из дома, только платок на плечи накинула.
С Петром хозяйка поступила мягче: вручила три рубля и разрешила не показываться до утра. Петро – работник хоть и непьющий, но с такими деньжищами кто хочешь запьет. Шутка ли дело – на целое ведро водки подарочек. Петро уговаривать себя не заставил, схватил шапку и отправился в народную чайную, где знакомым наливали в чайник вовсе не скучную заварку.
Оставшись одна, Катерина Ивановна обошла дом, закрывая окна, и заперла двери – входную и веранду. Этого показалось мало. Она еще и шторы задернула.
А что же пристав? Наш милый Недельский времени даром не терял. Городовые сообразили, что ждет их долгая морока и голодный желудок. И хоть они обменялись понимающими взглядами, – все-таки они имели большой опыт общения с начальством, – все вышло, как и чувствовали. Пристав взял такой аллюр, что здоровенные мужики задохнулись.
Сначала Недельский побежал к Оружейному заводу, обежал вокруг и неожиданно ринулся к железнодорожной станции. Наведя легкий переполох на пассажиров, он устремился к Разливу, где прочесал прибрежную линию, и так же внезапно повернул к границе.
В марафоне пристав не чувствовал усталости. Жар пек его голову. Сергей Николаевич точно не знал, куда и зачем бежит, но был уверен, что в движении к нему придут спасительные идеи. Все казалось ему, что вот-вот поймает правильную мысль за хвостик, стоит только поднажать. Ноги работали без устали, но вместо умных мыслей в голову забредала удивительная ерунда. Настолько сочная, что даже он понимал, что это сны наяву. И следовать за ними не стоит. Пристав мчался, как гончая, надеясь напасть на след, только на чей след, он и сам не знал. Сколько ни понукал чувства, сколько ни воображал картины убийства, стараясь разглядеть их внутренним взором, ничего не помогало. Напрасно загонял себя и городовых в придачу.
Как вдруг вожделенное чудо случилось. На всем ходу он замер, да так неожиданно, что городовые могли сшибить своего командира, если бы очень захотели. К счастью, они так устали, что на мелкую пакость сил не осталось. Пока Недельский стоял, выпучив глаза на электрическую станцию, городовые согнулись пополам и, плюясь густой слюной, раздували легкие до предела.
– Ну конечно! – вскрикнул пристав и вскинул руку, как памятник самому себе. – Звезда… Одинокие фигуры… Черта небес… Удар судьбы… Внезапное прозрение…
– Чтоб тебя… – просипел городовой, а напарнику его хватило сил только кивнуть.
– За мной! На пляж! Песок и волны! – и пристав снова побежал.
Городовые крепко приложили нелегкую судьбу, что выпала им, но делать нечего, служба. Они затопали следом.
Петрусев, стоявший на посту около тряпичного шалаша, вытянулся по стойке смирно. Пристав даже не взглянул на него, увязая сапогами в мокром песке. Он бежал по самой кромке прибоя. За ним неслись двое несчастных. Один из них успел покрутить пальцем у виска. Городовой все понял и обрадовался, что несет службу на солнышке без беготни.
Господа в шезлонгах и в полотняных кабинках проводили странную процессию понимающими взглядами. Ах, как это романтично: вот так преследовать убийцу. И верные товарищи рядом. Вот, оказывается, как: кто-то отдыхает, а кто-то несет нелегкую службу. И с каким блеском несет!
Пристав не знал, как высоко он поднялся во мнении пляжного общества. Он уже стучал кулаком по деревянной будке, выкрашенной когда-то в голубую краску, что торчала на берегу у основания мола. Сооружение ходило ходуном и грозило вот-вот рассыпаться на доски. Городовым было все едино: пусть хоть весь пирс разнесет.