Холодные сердца
Шрифт:
– Хороший ты человек, Родион. И как это Иван про тебя ничего не рассказывал?
– Марья Сергеевна, я должен вам кое-что объяснить, – сказал Ванзаров, готовясь к самому трудному. Он как-то не подумал, что за весь день никто так и не сообщит ей новость, о которой знал весь город.
Лукьянова ничего не подозревала. Она ждала приятной беседы с симпатичным господином из столицы. Тронула волосы у виска. И даже поправила вырез кофты.
– Дело в том… – начал Ванзаров и запнулся.
Марья Сергеевна улыбнулась, как девушка, ожидавшая признания в любви, прощая милую неловкость кавалера. Нелегко произнести важные слова.
– Дело в том… – повторил он. – Дело в том, что господин Жарков направлен в срочную командировку. Того требовали обстоятельства.
– Да как же это! И вещей не захватил?
– Так было надо. Дело касается военных секретов. Сегодняшнюю ночь я проведу в его комнате. На всякий случай. Надеюсь, не возражаете.
– Ой, да чудесно! – Лукьянова заторопилась к плите. – Сейчас обедать будем. Раз он таков, что словечка не передал… Ну, и пусть себе едет. Мы и без него сыты будем…
Как ни голоден был Ванзаров, как ни пахло соблазнительно из супницы, он отказался. Ложь была необходима, но завтра, когда она узнает… Стоит представить, и кусок в горло не полезет.
Он согласился только на чашку чая и прошел в комнату Жаркова. Здесь все было по-прежнему. В беспорядке трудно обнаружить свежие следы. Однако кое-что все-таки изменилось.
Вот, явно: коврик при кровати сдвинут, ящики рабочего стола закрыты неплотно, дверца платяного шкафа чуть приоткрыта. И еще кое-какие мелочи. Обыск делался поспешно. Искали что-то, что могло храниться в доме, не привлекая внимания. Это что-то не надо зарывать в саду или прятать в сейфе. Вещь простая и непритязательная. Для кого-то очень важная. Причем некрупная, могла, по мнению ищущего, поместиться в письменном столе. Можно предположить, что обыск закончился ничем.
На кухне Лукьянова нарочно гремела посудой. Обида на остывший обед, который остался на столе, и зря потраченный день затухала. Хозяйка повозилась еще немного, хлопая ставнями и дверью, спросила, не надо ли чего, и, тяжко вздыхая, чтобы гость непременно слышал, отправилась спать. Старенькие пружины скрипели, пока она укладывалась. Вскоре и они затихли.
За окном опустились белесые сумерки. В комнате белая ночь казалась густой и плотной.
Ванзаров придвинул керосиновую лампу и спички, чтобы были под рукой. Он пристроился рядом с платяным шкафом, – за такой громадой сразу не заметишь, кто прячется в темном углу. Он снял пиджак и жилетку, чтобы не сковывали движений, развязал галстук, закатал рукава сорочки. На левую руку накинул скрученный ремень, который нашел в шкафу. Оставалось только усесться так, чтобы не скрипеть, и ждать.
Часы отбили полночь. Лукьянова ворочалась и постанывала во сне. Из сада доносились звуки ночных птиц, шелестели ветки, вдалеке проехала телега. Благостный покой, от которого клонит в сон. Ванзаров поборол дрему. Он медленно вертел головой, разминая шею, и страдал только от неподвижности да затекших коленей. Лишний раз шелохнуться – выдать себя. Окно распахнуто, шторы не задвинуты. Если кто-то выжидал в саду, любой скрип в пустой спальне мог выдать. И спугнуть.
Тягостно и неторопливо утекло еще полчаса. Ночь шуршала и вздыхала, и не было ей дела до чьих-то страданий.
Из сада донесся отчетливый треск. Кто-то неудачно перепрыгнул через забор. Трава немного приглушала шаги, кто-то явно приближался. Ночной гость изрядно торопился. Ванзаров напряг мышцы и приготовился. Бросок из сидячего положения труден. Теперь некогда принимать удобную стойку.
За подоконник схватились руки. В проеме появилась тень, перегнулась и легла на живот. Гость лез с такой беспечной наглостью, словно к себе домой. Он спрыгнул с подоконника, на котором остались отпечатки грязных сапог, и осмотрелся. Было достаточно темно, чтобы что-то увидеть. Особенно за шкафом. Послышалось шуршание коробка, чиркнула спичка. Яркая вспышка ослепила. Он зажмурился и отодвинул руку с горящей спичкой. Хилый язычок не справлялся с темнотой.
Ванзаров перехватил руку незнакомца и поднял ее вверх. Человек почти повис в воздухе, даже на цыпочки встал. Он был скорее удивлен, чем напуган.
– Какая встреча! – сказал Ванзаров. – Не советую бежать или оказывать сопротивление. Это может плохо кончиться.
Ночь была теплой. Ветерок не шалил. Городовой Петрусев, заступив на пост еще днем, встретил вечернюю зорьку над заливом и теперь наблюдал, как серое небо медленно темнеет и гаснет, вдруг расцвечиваясь багряными и нежно-алыми разводами. Других развлечений не полагалось. Тоска и скука надрывали душу. Петрусев не понимал, зачем приказано дежурить на пляже, охраняя песок и тряпки на жердинах. Чего тут стеречь? Кто на это добро покусится? Мало того, сам пристав пробежал по пляжу, словно не в себе. А за ним ребята из участка.
Все беды городовых начались с этого господинчика из столицы. Свалился на их головы, и нет теперь покоя. Петрусеву хоть ночное дежурство выпало, так не надо по улицам мотаться. Другие всю ночь будут чего-то патрулировать. Чего бродить без толку, когда и так ясно: убивец уже давно убег. Нету его в городе. Да и не было никогда. Наверняка какой-нибудь дачник от лени с ума сошел и порешил инженера. Понял, что натворил, и сбежал в столицу. Это было совершенно ясно городовым. Искать некого. И так все утрясется.
Петрусев уселся на землю, зачерпнул песок ладошкой и пустил струйку из кулака. Песчинки сыпались с тихим шорохом времени. Да который же час уже?
Городовой вынул из кармана платок, в который заворачивал часы с цепочкой, простенькие, но важные. На циферблате было без пяти два. Вот это приятно. Смена его считай, что кончилась. Пролетела незаметно. Сейчас вернется в участок, напьется чаю и спать ляжет. Пусть пристав хоть из орудий палит. Ни за что с места не двинется.
За спиной послышался тихий шорох. Петрусев отлично знал, что в такой час никого на пляже быть не может. Не иначе еж пробежал, а то лисица забрела из леса. Он обернулся. Дальние кусты, что подступали к песку, стояли неподвижно. Ничего там нет. Конечно, зверь шумел.
Отряхнув ладонь, Петрусев встал, чтобы заприметить сменщика. Поправил ремень, на котором болталась шашка с кобурой, одернул мундир и выпрямил фуражку по козырьку. Старший городовой Макаров любит иногда к мелочам придраться. Вроде порядок блюдет, а вот сам опаздывает.
Послышался тихий свист. Будто подзывает кто-то. И кому вздумалось в такой час забавляться? Свист шел от кустов. Петрусев грозно хмыкнул, чтоб напугать шутников, и направился к кустам. Он успел сделать шага два, как ощутил за спиной движение, но оглянуться не успел. Что-то ударило в затылок. Тело стало мягким, и городовой потек, теряясь в пространстве, пока не упал ничком. В щеку воткнулись песчинки, ставшие вдруг острыми. И его поглотила тьма.