Холодные сердца
Шрифт:
Кто же его так? За что? Ведь было что-то, ради чего он полез в драку. Пристав был уверен, что была битва, и была сеча, и он что-то такое совершил великое, не иначе. Как бы в другом случае его сюда запустили? Тихо, слишком тихо. Опять не было бы измены. Пристав осмотрелся, и точно – измена была рядом. Он схватился за шашку, что должна быть на боку, но вместо шашки оказалась ветка, что Ванзаров ему отдал на сохранение. Ну, ветка так ветка. Пристав стал отмахиваться, наваждение росло. Оно пузырилось, как сбежавшая каша. В каждом пузыре вспыхивали бордовым пятна, что обнаружил на рубашке инженера
Пузыри лопнули, и пристава обдало жаром, который закрутился вихрем. Его подхватило, как пушинку, и сколько ни цеплялся, ни кричал, завертело, закружило и бросило в воронку. Пристав падал и понимал, что падает туда, где и дна нет. Там его городовые точно не найдут. Надо хвататься. И он схватился. Оказалось, что пристав держится за чей-то нос. За самый кончик. Нос был знаком. Нос показывал ему нос. Что, мол, пристав, обманулся, обделался, вот теперь и падай в бездонную кромешность. Поделом тебе, неразумный. Надо было раньше видеть. Ведь столько знаков тебе дано было, ничего не заметил, все пропустил, как слепой был. Теперь доберутся и до твоего Ванзарова. Узнает, почем фунт лиха. Ты в этом виноват.
Потом возникло и все лицо. Пристав узнал его и закричал. Что же не слышат? Вот же он – враг! Вот злодей! Надо спасать Ванзарова. Как же он сразу не понял… Пристав кричал, но темнота вернулась. Нос скрылся. Он соскользнул и полетел. Падая, он думал об одном: как же теперь из-за него погибнет хороший человек Ванзаров. Пристав не сомневался, что погибнет. Он теперь знал наверняка.
Пахло стружками и смолой. Битюги тащили связки бревен, как бурлаки баржу, нагнув шею и тяжко переставляя мощные копыта. От бревен в песке оставалась глубокая борозда, так, что нога проваливалась. Ангар, где хранился лес, раскрылся темным нутром. Огромные ворота были распахнуты настежь. Въезжали пустые телеги, а выезжали груженные досками. Лесопилка тоже была здесь. Лесная биржа бурлила и напряженно трудилась, и дела ей не было до отменного денька с пляжными забавами. Мужикам на хлеб надо зарабатывать, а не на солнышке прохлаждаться.
На Ванзарова погладывали искоса. Даже ненароком толкнули. Не место здесь чистому господину. Тут пот да пыль. И чужим здесь делать нечего. Ванзаров, наконец, поймал какого-то мужика в московке, по виду приказчика, и спросил, где найти Матвея Ингамова. Его оценили с ног до головы на предмет, позволительно ли всякому чужаку беспокоить важную персону. Пришлось прибегнуть к вескому аргументу. Все-таки на уездного человека слово «столица» имеет магическое действие, а уж «чиновник особых поручений» – и подавно. Приказчик скрылся в ангаре.
Время шло. Ни приказчик, ни Ингамов не показывались. Ванзаров уже собрался на розыски, когда в проеме объявился Матвей. Всем видом он показывал, как занят, на ходу проверяя конторскую книгу.
Подойдя, Ингамов сунул книгу за спину, чтобы руки не подать.
– Чего вам? – буркнул он.
– Помешал? Или от дел оторвал? – спросил Ванзаров, помахивая шляпой, и добавил: – Пахнет у вас здесь замечательно. Санаторий на смоле.
– Да, помешали. И от дел оторвали. Еще что надо?
– Вот хотел узнать: вы ведь любите ночные пожары посещать?
Ингамов фыркнул.
– Какие пожары? О чем вы, господин Ванзаров?
– Вчера сгорел дом, а вместе с ним хозяин с родственниками, некий Стася Зайковский. Не знали такого? Он о вас тепло отзывался. Говорил: лучшие друзья. Буквально делили все поровну.
– Что врете, не мог заморыш такого сказать. Не друг он мне, и другом быть не мог.
– Вот я и думаю об этой странности, – подхватил Ванзаров. – Вроде бы живете по соседству, друг друга знаете, вместе делишки обделывали, а в деле о вас ни полстрочки. Как же так?
Ингамов насторожился, отчего лицо его сжалось, скулы резко выступили.
– Это вы про какое дело толкуете?
– Все про то же: убийство девицы Анюковой в прошлом году. Такая странность: все друзья ваши в свидетелях: и Жарков, и Стася, и даже Усольцев, особый ваш приятель. А вас как будто и нет. Неужели ничего про смерть Аньки-модистки сказать не могли?
– С чего мне со всякой шалавой знаться? Напутали вы, господин полицейская ищейка.
– Например, для того, чтобы выгородить вашего хозяина, господина Порхова. Чем не повод? Неплохо заработали на верности?
Ванзаров еле успел. Ингамов выбросил руку, но вместо ванзаровской шеи наткнулся на крепкий захват. Поймав, Ванзаров с усилием нагнул противника, пользуясь пойманной кистью, как рычагом. Ингамов прошипел:
– Слышь, ты, щенок столичный, ты следи за языком. А то ведь не посмотрю, что из полиции… И не таких бойких ломали.
– А ты попробуй, – сказал Ванзаров, глядя ему в глаза. – Храбрый только старух по затылкам бить. А правду сказать кишка тонка, мичман? Где же твоя флотская честь?
– Да пошел ты! – рыкнул Матвей, вырывая руку. – Пусти, иначе прикончу, не посмотрю, что народ кругом…
– Свидетелей не боишься?
– Это тебе свидетели, а для меня работники. Пусти, говорю! Закатаем под бревна, век не найдут, слизняк столичный.
– Может, под бревнами поискать тело Анны Аникиной? Там ее схоронил?
Матвей бросил конторскую книгу и свободной рукой метил удар в челюсть. Но и этот удар перехватили. Они сцепились крепко. Проходящие мужики поглядывали и шли дальше. Не принято здесь совать нос в хозяйские дела. Лица противников стали багровыми от натуги, на виске Матвея вздулась жилка. Уступать никто не хотел. Сила шла на силу, не хватало капельки для победы. Как вдруг Ванзаров резко ослабил хватку. От неожиданности Ингамов подался вперед, увлекаемый собственной силой, и тут же был пойман. Его обхватили, подкинули и со всей силы шмякнули на землю, покрытую ковром из хвои.
– Туше! – прохрипел Ванзаров и применил удушающий прием. Ингамов вертелся под ним, как пойманная змея. Но замок держал крепко. Мичман задыхался, глаза его выкатились, налились кровью. Он шарил у голенища, пытаясь выхватить финку, но пальцы только касались черенка. На последнем усилии Матвей выгнулся мостиком, чтобы перекинуть соперника. Ванзаров не позволил уйти, надавил всем весом. Ингамов еще раз дернулся и затих. На этот раз по-настоящему. Поединок слишком близко подошел к опасной черте. Он задыхался.