Homo Ludens

Хейзинга Йохан

Если бы здесь речь шла о понимании загадки как формы вообще — вместо того чтобы говорить прежде всего об игровом качестве и функции загадки, тогда следовало бы углубиться в этимологические и семантические соотношения, которые связывают слово raadsel [загадка] с raad [совет], raden [советовать; отгадывать], имеющими, казалось бы, двойной смысл: и ееn raad geven [дать совет], и ееn raadsel opiossen [разрешить загадку]. Подобным же образом греческое olvoc — изречение, высказывание, пословица — связано с энигмос, — ма — загадка. С точки зрения истории культуры, такие формы выражения, как raad [совет], raadsel [загадка], мифологический эпизод, басня, пословица, очень близки друг другу. Обо всем этом, однако, мы упоминаем здесь лишь pro memoria [для памяти], чтобы затем наметить линии загадки еще и в других направлениях.

Можно было бы сделать вывод, что загадка по сути и изначально является священной игрой, то есть что она лежит поверх границ, разделяющих игру — и серьезное, она чрезвычайно весома, нисколько не теряя при этом своего игрового характера. И если впоследствии мы видим, что она разветвляется в направлениях чистой забавы — и сакральных учений, нам не следует говорить ни о серьезности, опускающейся до шутки, ни об игре, возвышающейся до чего-то серьезного. То, что здесь происходит, можно было бы описать не иначе, как процесс, в ходе которого жизнь культуры мало-помалу приводит к размежеванию между этими двумя сферами, которые мы различаем как сферы игры — и серьезности и которые, однако, в своей начальной фазе формируют некую нераздельную духовную среду, где и возникает культура.

Загадка, или, говоря вообще, задаваемый кому-то вопрос, остается, вне своего магического действия, весомым агональным элементом социального общения. В совместных играх загадка сочетается со всевозможными литературными схемами и ритмическими формами — таковы, например, вопросы, задаваемые по цепочке и в нарастающей степени следующие друг за другом, или вопросы о том, что превосходит все на свете, — по известному типу: что слаще меда? и т. п. У греков придумывание апорий, то есть вопросов, на которые нельзя дать окончательного ответа, как игра — было одним из излюбленных совместных занятий. Апории могут рассматриваться как ослабленная форма смертельной загадки. Роковой вопрос Сфинкса проступает словно бы все еще сквозь игру: ставкой принципиально продолжает быть жизнь [334] . Красноречивый пример того, каким образом позднейшая традиция претворяет мотив роковой загадки, так что сакральная основа ее дает о себе знать со всей очевидностью, может поведать нам история о встрече Александра Великого с индийскими гимнософистами [335] . Овладев одним городом, который оказывал ему сопротивление, Александр велит привести к себе Десятерых мудрецов, давших совет воевать против него. Он будет зада-вать им неразрешимые вопросы. Кто ответит хуже всех, первым простится с жизнью. Один из них будет в этом судьею. Если он будет судить хорошо, то спасет себе жизнь. Вопросы большей частью носят характер космологических дилемм, игровых вариантов священных загадок ведических гимнов. Кого больше: живых или мертвых? Что больше: земля или море? Что было раньше всего: день или ночь? Ответы на вопросы содержат больше логических уловок, чем мистической мудрости. Когда же наконец один из мудрецов на вопрос, кто же дал наихудший ответ, молвит: один был хуже другого, — то тем самым весь план обесценивается: никто не может быть предан смерти [336] .

334

Согласно греческим мифам, богиня Гера наслала на Фивы за нечестие тамошнего царя Лая чудовище женского пола по имени Сфинкс, с лицом и грудью женщины, телом льва и крыльями птицы. Она задавала всем проходившим вопрос: "Какое живое существо утром ходит на четырех конечностях, днем — на двух, вечером — на трех?" — и не ответившего убивала. Эдип разрешил загадку, ответив: "Человек" (на заре жизни — во младенчестве — он ползает на четвереньках, затем — в расцвете сил — ходит выпрямившись, на закате — в старости — опирается на палку), и Сфинкс бросилась в пропасть.

335

См. примеч. 36* к гл. III.

336

Wilcken U. Alexander der Grofie und die indischen Gymnosophisten // Sitzungs-ber. PreuB. Akad. 1923. 33. S. 164. В рукописи есть лакуны, приводящие к неясностям, которые Вилькен, на мой взгляд, толкует не вполне убедительно.

Расчет на то, чтобы одурачить противника, прибегнув к загадке, существенно важен в дилемме, вопросе, ответ на который всегда будет во вред тому, кто отвечает. Это же верно и для загадок, имеющих двойное решение, причем первым приходит в голову одно из них, непристойное; такие загадки мы находим уже в Атхарваведе [337] . Среди множества сложных образований, в которых загадка обретает литературную форму, будь то для забавы или для назидания, есть некоторые, заслуживающие особого внимания, поскольку они с чрезвычайной ясностью являют нашему взору связь между игровым и сакральным. Прежде всего это беседа в форме вопросов и ответов религиозного или философского содержания. Она присутствует в самых разных культурах. Ее тема, как правило, — мудрец, вопрошаемый одним или несколькими мудрецами. Заратустра предстает таким образом пред шестьюдесятью мудрецами царя Виштаспы [338] . Соломон отвечает на вопросы царицы Савской [339] . В литературе брахманов нередок мотив, когда юный брахмачарин [340] , явившись ко двору царя, отвечает на вопросы или сам задает их и так из ученика делается учителем.

337

Atharvaveda, XX, 133, 134.

338

Заратустра (правильнее — Заратуштра, древнегреч. Зороастр) — древнеиранский пророк, основатель зороастризма, религии, признающей существование в мире двух равноправных высших божеств — доброго (Ахура-Мазда, древнегреч. Ормузд) и злого (Анхра-Майнью, древнегреч. Ариман); борьба между ними пронизывает весь космос и земную историю. Согласно традиции, Заратустра жил в VII–VI вв. до н. э., анализ наиболее древних текстов священного писания зороастризма — Авесты (важнейшей частью ее является Ясна — Книга ритуала, а в Ясне — Гаты — Гимны, написанные, по преданию, самим Заратустрой) показывает, что Авеста составлена в XII-Х вв. до н. э. Если верить Авесте, первым принял учение пророка, обеспечил ему приют и покровительство и позаботился о распространении его религии мудрый царь Виштаспа. Ученые доныне спорят, стоит ли за образом этого идеального венценосца какое-либо реальное лицо.

339

По Писанию (3 Цар. 10, 1 — 13, 2 Пар. 9, 1 — 12), царица Савская (Сава, также Саба, или Сабейское царство — государство на юге Аравии, в районе нынешнего Йемена), "…услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками… И объяснил ей Соломон все слова ее, и не было ничего незнакомого царю, чего бы он не изъяснил ей" (3 Цар. 10, 1, 3, почти дословно 2 Пар. 9, 1, 2).

340

Брахманы — это и жрецы в индуизме (и высшая каста, из которой только и могли рекрутироваться священнослужители), и священные книги, созданные в VIII–VI вв. до н. э., дополняющие Веды и содержащие в основном описание и толкование ритуала. Обучение брахманов-жрецов представляло собой длительную подготовку, дающую не только умение правильно совершать ритуальные действия, но и духовное совершенство. Первая стадия совершенствования называлась брахмачарья, а человек, пребывающий в этом состоянии и стремящийся подняться выше по лестнице совершенствования, — брахмачарин.

Едва ли требуется доказательство, что подобная форма самым тесным образом примыкает к архаическому священному состязанию в загадках. Характерен в этом отношении один из рассказов Махабхараты [341] . Блуждая по лесу, Пандавы оказываются у прекрасного пруда. Водяной не позволяет им напиться оттуда, покуда они не ответят на его вопросы. Все, кто тем не менее пытаются попить, падают бездыханными наземь. В конце концов Юдхиштхира говорит, что готов ответить на вопросы водяного. После этого начинается игра в вопросы и ответы, которая великолепно иллюстрирует переход от космологической священной загадки к игре ума и излагает чуть не все индийское учение об этических нормах. Здраво рассуждая, религиозный диспут времен Реформации, такой, скажем, как между Лютером и Цвингли в Марбурге в 1529 г. или между Теодором де Безом и его коллегами — с католическими прелатами в Пуасси в 1561 г., прямо продолжает старый, священный обычай [342] .

341

Mahabhirata, III, 313.

342

Реформация остро поставила перед каждым верующим вопрос о путях спасения, о выборе религии, поэтому прения о вере стали делом не только узкого круга теологов, распространились по всей Европе, резко умножились и привлекали всеобщее внимание, притом происходили не только между протестантами и католиками, но и — ввиду непринятия всеми реформаторами единого организационного и духовного авторитета, подобного папе в католицизме, — между самими протестантами. Основатель Реформации Мартин Лютер, например, считал необходимым организовать Церковь в духе централизации, подчинив ее светским властям, а прихожан — пасторам, признавал за некоторыми таинствами (в частности, за пресуществлением) буквальный смысл. Швейцарский гуманист и религиозный реформатор, бывший священник, уроженец и житель германоязычного Цюриха Ульрих Цвингли требовал реформы Церкви в республиканском духе, с выборными священнослужителями, с контролем за ними паствы; таинство пресуществления он понимал сугубо символически, как воспоминание о Тайной Вечере и Страстях Христовых. Спор между ними не дал результата, ни один не убедил другого. После смерти Цвингли его учение — цвинглианство — стало сходить на нет и поглощаться другим протестантским течением — кальвинизмом, основателем которого был житель (и фактический руководитель) франкоязычного швейцарского города Женевы, выходец из Франции Жан Кальвин; среди его ближайших приверженцев был также француз по рождению и женевец по гражданству, богослов и проповедник, поэт и драматург, переводчик и историк Теодор де Без. Его полемика с католиками (де Без был блестящим полемистом) также не завершилась ничем.

Милиндапаньха — иными словами, Вопросы Менандра — это рукопись на пали, вероятно, составленная в начале нашего тысячелетия, которая, хотя и не входит в число канонических, высоко почитается буддистами как на Юге, так и на Севере. Она приводит беседы царя Менандра, во II в. до Р. X. распространившего господство греков на Бактрию, с великим архатом Нагасеной [343] . По содержанию и направленно-ти это чисто религиозно-философское произведение, но по форме и тону оно совершенно отчетливо перекликается с состязанием в загадках. Само начало беседы вполне типично. "Царь сказал:

343

Огромная империя Александра Македонского начала распадаться сразу после его смерти в 332 г. до н. э. Большая часть завоеванного им на Востоке — Сирия, Месопотамия, Иранское нагорье, Средняя Азия — досталась полководцу Александра Се-левку. Держава Селевкидов оказалась тоже весьма недолговечной. Ок. 250 г. до н. э. (хронология ненадежна) отпал наместник Бактрии (южные области современных среднеазиатских государств и прилегающие районы Ирана и Афганистана) Диодот, основавший так называемое Греко-Бактрийское царство. Его преемник Деметрий I (не Менандр), правивший в начале II в. до н. э. (хронология и здесь неточна), распространил свое господство ла Северо-Западную Индию, но во время одного из походов потерял престол в Бактрии, захваченный неким Евкратидом, выходцем из Селевкий-ской державы, а в индийских владениях Деметрия воцарился один из его полководцев, Менандр (его владения историки назвали Греко-Индийским царством). Это царство начало распадаться уже при ближайших преемниках Менандра, но обломки его просуществовали до 50-х гг. I в. до н. э. Текст Вопросов Милииды (некоторые историки, впрочем, сомневаются, тождественен ли царь Милинда вышеупомянутому Ме-нандру) создан на рубеже II и I вв. до н. э. на пали, индийском языке, сохранившемся только как язык буддийского канона. Говоря о буддизме на Юге и Севере, Хей-зинга имеет в виду два течения в буддизме, обозначившиеся в I в. н. э.: хинаяну ("малую колесницу" или, в иной интерпретации, "узкий путь") и махаяну ("большую колесницу" или "широкий путь"). Сторонники первого течения считают Будду образцом и идеалом поведения, но обычным человеком, отличным от остальных тем, что он открыл путь спасения. Достижение нирваны состояния, характеризующегося прекращением всех желаний и разрывом цепи перерождений) возможно, по учению хинаянистов, для каждого человека, но исключительно путем личных усилий; достигший высшего совершенства и готовящийся перейти в нирвану зовется в хинаяне архатом. В махаяне же Будда приобретает черты высшего божества, спасителя мира; в деле достижения нирваны возможны посредники — бодхисатвы (личности, получившие, благодаря святой жизни, возможность перейти в нирвану еще при земном существовании, но остающиеся в миру, чтобы помочь верующим) и — шире — вообще духовенство, отсутствующее в хинаяне. где признается лишь монашество, преданное только делу личного спасения. В махаяне, в отличие от хинаяны, практикуется пышный культ Будды и бодхисатв. Махаяна, распространенная в Китае, Японии, Вьетнаме, Монголии, именуется иногда северным буддизмом, хииаяна — в Шри-Ланке и Индокитае (кроме Вьетнама) — южным.

— Почтеннейший Нагасена, не желаешь ли ты вступить со мною в беседу?

— Когда Ваше Величество желает беседовать со мною, как то делают мудрецы, вступая в беседу друг с другом, тогда я желаю; если же Ты будешь говорить со мною, как разговаривают цари, то я не согласен.

— А как беседуют мудрецы, почтеннейший Нагасена? Следует объяснение:

— Мудрецы не выходят из себя, когда их ставят в тупик, цари же гневаются".

Тогда царь дает согласие беседовать с ним на равных — совсем как в игре, получившей название gaber у Франциска Анжуйского. В беседе принимают участие также придворные мудрецы. Пятьсот yonaka, то есть ионийцев, греков, и восемьдесят тысяч монахов образуют публику. Нагасена ставит "вопрос в двух остриях, глубокий смыслом, трудно распутываемый, крепче любого узла", и царские мудрецы жалуются, что он терзает их каверзными вопросами, еретическими по духу. Это и вправду то и дело типичнейшие дилеммы, которые Нагасена предлагает вниманию царя, торжествуя и с вызовом: "А ну-ка догадайтесь, Ваше Величество!" Таким образом перед нами проходят в сократической форме основные вопросы учения буддизма, изложенного в философски простых формулировках.

К жанру религиозных диспутов в форме вопросов и ответов принадлежит в конечном счете и трактат Gylfaginning [Видение Гюльви] из Эдды Снорри. Ганглери пускается в состоящий из вопросов и ответов разговор с Харом (Высоким), после того как тот вначале привлек внимание конунга Гюльви тем, что жонглировал семью мечами [344] .

Последовательные переходы устанавливают связь между священным поединком в загадках о происхождении вещей и состязанием в каверзных вопросах о чести, жизни и благе — с богословско-философским диспутом. К этой же линии примыкают и другие диалогические формы, такие, как ритуальное славословие и катехизис. Нигде эти формы не сочетаются и не переплетаются столь сильно, как в Алесте, где учение излагается главным образом в виде обмена вопросами и ответами меж-ду Заратустрой и Ахура Маздой [345] . Ясны, литургические тексты ритуала жертвоприношения, несут на себе еще немало следов примитивной игровой формы. Типично богословские вопросы относительно учения, об-раза жизни и ритуала постоянно чередуются с древними космогоническими вопросами, как например в Ясне, 4417. Каждый стих начинается восклицанием Заратустры: "Об этом я вопрошаю Вас, ответствуйте же как есть, о Ахура", а затем один за другим следуют вопросы, начинающиеся так: "Кто есть тот, который…" или "Уж не мы ли…", "Кто подпер землю снизу и воздух так, чтобы они не упали…", "Кто сочетал скорость — с облаками и ветром?", "Кто сотворил благодатный свет и мрак… сон и явь?" И затем, ближе к завершению, примечательный вопрос, который свидетельствует о том, что мы и в самом деле сталкиваемся здесь с пережитком древних состязаний в загадках. "А теперь вопрошаю я Вас… обрету ль я награду, десять кобыл, жеребца и верблюда, коих, о Мазда, мне посулили?" Вопросы же, чисто катехизисные по типу, касаются происхождения и характера благочестия, различения добра и зла, всевозможных сторон непорочности, противодействия злому духу и т. д. Поистине тот швейцарский проповедник, который в стране и в век Песталоцци [346] назвал написанный им катехизис для детей Ratselbuchlein [Книжечкой загадок], и представить не мог, что этой своей находкой он вплотную приблизился к древнейшим пластам истории культуры.

344

Согласно созданному исландцем Снорри Стурлуссоном трактату Эдда (в отличие от сборника песен о богах и героях, называемого также Эдда или Старшая Эдда, это сочинение обычно именуется Младшая Эдда или Снорриева Эдда), шведский конунг Гюльви отправился в жилище богов Асгард (у Снорри боги оказываются также великими царями, выходцами из гомеровской Трои). Придя туда, он увидел высокий чертог (скорее всего, не на самом деле, а в видении: этот раздел Младший Эдды так и называется Видение Гюльви. причем соответствующее древнескандинавское слово можно перевести и как "обман", "морок"; так что предполагается, что на Гюльви навели морок боги-асы), у дверей которого некий человек жонглировал ножами. Гюльви назвал себя Ганглери (древнесканд. "усталый от пути") и попросил ночлега. Человек ввел его в залу, где на трех тронах сидели трое, имена которых — Высокий (это одно из имен верховного бога О дина), Равновысокий (но его трон выше) и Третий (его трон выше всех). Далее Гюльви-Ганглери начал задавать вопросы об устройстве и судьбах мира, о богах и богинях и т. п., а Высокий (но не только он: Равновысокий и Третий постоянно вмешивались в беседу) отвечал. Из текста, однако, не явствует, что некто, приведший Гюльви в палату чертога, и есть Высокий.

345

См. примеч. 13* к настоящей главе. Обмен репликами между Заратустрой и Ахура-Маздой составляет содержание не всей Авесты, а в основном Гат. Один из гимнов так и назван современными филологами — Проповедь в форме вопросов.

346

Имеется в виду Швейцария второй половины XVIII в. — первой четверти XIX в., где и когда жил основоположник теории начального образования в виде так называемого "развивающего обучения" Иоганн Генрих Песталоцци.

Богословско-философский диспут вроде вопросов Нагасены и ответов со стороны Менандра в конечном счете подводит нас непосредственно к вопросам научного характера, которые ставили перед придворными учеными и мудрецами из чужих земель владетельные князья более позднего времени. До нас дошел список вопросов, с которыми император Фридрих II Гогенштауфен обратился к своему астрологу Михаилу Скоту [347] , а также ряд философских вопросов, направленных мусульманскому ученому Ибн Сабину в Марокко [348] . Первый из указанных списков примечателен в свете рассматриваемой нами темы прежде всего смешением космологического, чисто естественно-научного и богословского. На чем покоится Земля? Сколько всего небес? Как восседает Господь на Своем троне? В чем различие между осужденными душами и падшими ангелами? Сплошь ли тверда Земля или в ней есть пустые пространства? Отчего морская вода соленая? Как выходит, что ветер дует с разных сторон? Откуда испарения и извержения вулканов? Как получается, что души умерших, по-видимому, не хотят вернуться на Землю? и т. д. Отзвуки прошлого примешиваются здесь к новым мотивам.

347

См.: Isis. 1921. IV. 2. № 11; Harvard Historical Studies. 1924. 27; Натре К. Kaiser Friedrich II als Fragesteller. Kultur— und Universalgeschichte (Festschrift Walter Goetz). 1927. S. 53–67.

348

Император Священной Римской империи и король Сицилии Фридрих II Гогенштауфен был чрезвычайно разносторонним человеком. Сипилия XIII в. (время правления Фридриха II) была местом встречи разных культур ввиду множества завоевателей и владетелей острова — греков, римлян, византийцев, арабов, выходцев из Нормандии, немцев, и двор Фридриха в столице Сицилии Палермо (он любил Сицилию и сделал ее центром своих владений) был местом пребывания ученых разных стран. Приглашал их сам император, живо интересовавшийся науками, знавший множество языков включая арабский и весьма терпимо, чтобы не сказать равнодушно, относившийся к вероисповедным различиям. При дворе Фридриха жил выходец из Шотландии Майкл Скотт (Микеле Скотто), астролог, алхимик, переводчик Аристотеля (с арабского), математик; два его трактата — по астрологии и физиогномике — представляют собой ответы на вопросы Фридриха (одно из мест первого трактата было впоследствии истолковано как предсказание смерти императора); Данте впоследствии поместил Скотта в один из кругов ада как мага и поддельщика металлов. В обширной переписке, которую Фридрих вел с мусульманскими владыками, он не забывал и об удовлетворении своей любознательности. Так, в письме султану Магриба (Северо-Западная Африка) император задал ряд натурфилософских вопросов, и султан поручил ответить жителю Сеуты, философу и математику Абу Мухаммеду Кутб-ад-Дину Ибн Сабину. Надо сказать, что переписка с Фридрихом не принесла Ибн Сабину удачи: в его ответах мусульманские богословы усмотрели ересь и, хотя обвинения в отклонении от путей ислама впоследствии были сняты, губернатор Сеуты изгнал ученого из родного города с формулировкой: "поскольку философские учения нарушают общественный порядок".

"Сицилийские вопросы" Ибн Сабину отличает скепсис и дух Аристотеля, они кажутся гораздо более философскими, чем предыдущие. Но и они все еще примыкают к этому древнему жанру. Молодой мусульманский философ дает чуть ли не нагоняй императору: мол, вопросы ваши глупы и беспомощны, и вы сами себе противоречите. В том, как скромно и сдержанно принимает император эту взбучку, Хампе видит "Фридриха как человека" и хвалит его за это. Но Фридрих знает, как и царь Менандр, что в игру в вопросы-ответы играют на равных: здесь друг с другом разговаривают, вспоминая слова старого Нагасены, не как цари, а как мудрецы.