Homo Ludens

Хейзинга Йохан

Греки и в поздние времена все еще сознавали определенную связь между игрой в загадки и началами мудрствования. Клеарх [349] , один из учеников Аристотеля, давший в трактате о пословицах теорию загадки, свидетельствует, что некогда она была предметом мудрствования: "древние имели обыкновение прибегать к загадкам как к доказательству своей образованности (пайдейа)" — что имеет явное отношение к философского рода упражнениям в разгадывании загадок, о чем шла уже речь выше [350] . И действительно, не было бы ни трудным, ни неожиданным наметить линию от древнейших вопросов-загадок к первым творениям греческой философии.

349

О Клеархе из г. Солы на Кипре известно лишь, что он был учеником Аристотеля; до нас дошли лишь отрывочные фрагменты его трудов, в том числе из трактата о загадках, но вывести из этого материала какие-либо сведения о Клеарховой теории загадок не представляется возможным.

350

Pranti C. Geschichte der Logik im Abendlande. I. S. 399.

Не будем касаться вопроса, в какой мере само по себе слово provblhma выдает происхождение философского суждения из некоего вызова или задания. Ясно, однако, что всякий ищущий мудрости с древнейших времен до позднейших софистов и риторов выступает в качестве участника поединка. Он бросает вызов соперникам, старается нащупать их уязвимые места острой критикой и превозносит свои собственные мнения как единственно истинные с юношеской самоуверенностью человека времен архаики. По своей манере и форме эти ранние опыты полемичны и агональны. Речь большей частью ведется от первого лица. Когда Зенон Элейский оспаривает мнения своих противников, он прибегает к апориям [351] , то есть исходит, по-видимому, из их же собственных предпосылок, но выводит из них два противоречащих друг другу и взаимоисключающих следствия. Эта форма явно свидетельствует о сфере загадок. "Зенон спросил: "Если пространство есть нечто, в чем оно должно находиться? Загадку эту решить нетрудно"" [352] . Для Гераклита, "темного" [353] , природа и. жизнь представляют грифос, загадку. Он же — разгадыватель загадок [354] . Изречения Эмпедокла зачастую несут отзвук мифического отгадывания загадок. Они еще облечены в поэтическую форму. Дикие до гротеска представления учения Эмпедокла о происхождении животных [355] не выглядели бы неуместными в древнеиндийских брахманах [356] с их необузданной фантазией: "У нее выросло множество голов, не имевших шеи, руки блуждали вокруг, не имевшие плеч, и глаза бегали по сторонам, лишенные лбов" [357] . Древний мудрец вещает в тоне пророчества и душевного подъема. Абсолютная уверенность его та же, что у жреца, приносящего жертву, и мистагога. Он вопрошает о первопричине всех вещей, об изначальном — архе, о становлении — фюзис. Это древние космогонические проблемы, с незапамятных времен поставленные в форме загадок и разрешаемые в форме мифа. Непосредственно из удивительных образов мифологической космологии — вроде пифагорейского представления о 183 мирах, расположенных друг подле друга в форме равностороннего треугольника [358] — выстраивается со временем логическая спекуляция об идее Вселенной [359] .

351

Слово "апория" — (древнегреч. "затруднение, недоумение") в терминологическом смысле впервые встречается у Платона и означает постановку трудноразрешимой проблемы. Аристотель понимал апорию как равноправие противоположных заключений либо как принципиально неразрешимое противоречие. Именно в последнем смысле он прилагал к парадоксам греческого философа V в. до н. э. Зенона из южноиталийского города Элея слово "апория" (сам Зенон этого термина не употреблял).

Элейская школа философии, к которой принадлежал Зенон, считала, что существует истинное, постижимое только разумом неделимое и неподвижное бытие, а любое членение, любое движение есть лишь видимость. В своих парадоксах Зенон доказывал логическую невозможность движения: так, быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху, ибо ему нужно сначала добежать до того места, откуда черепаха начала путь, а за это время она хоть чуть-чуть передвинется вперед, и ему придется снова добежать до нее, а она снова хоть немного проползет и т. д. Апория здесь в противоречии между логически безупречным выводом и эмпирической данностью.

352

Aristoteles. Physica, IV, 3, 21 Ob, 22 sq.; Capelle W. Die Vorsokratiker. S. 172.

353

Древнегреческий мыслитель Гераклит (VI в. до н. э.) излагал свое учение в форме афоризмов, речений, иногда неясных и запутанных, за что еще в древности был прозван "темным".

354

Jaeger. Paideia. S. 243–244.

355

Эмпедокл из Акраганта (Атригента) в Сицилии, живший в V в. до н. э. философ, политический деятель, врач, пророк и чудотворец, изложил свое учение в поэмах О природе и О жизни. В мире, по Эмпедоклу, существуют две силы: Любовь (притяжение) и Вражда (отталкивание), причем силы эти чередуются. Все живые существа (не только животные, как пишет ниже Хейзинга, но и люди) возникли в эпоху Любви, когда появились независимо возникшие части тел — руки, ноги, глаза, головы — и стали соединяться, причем в ряде случаев как попало (см. ниже), так что образовывались, например, "быкородные человеколицые", но со временем выжили лишь те создания, у которых соединение членов было правильно и сообразно.

356

Брахманы — здесь: священные тексты (см. примеч. 15* к настоящей главе).

357

Capelle W. Die Vorsokratiker. S. 216. Поразительное сходство фантазии у Моргенштерна: "Ein Knie geht einsam durch die Welt…" ["Колено по миру бредет…"].

358

См.: Capelle W. Die Vorsokratiker, S. 102.

359

Согласно учению пифагорейцев, в основе мироздания лежат числа, причем эти числа обладают как бы некоторой материальностью, и осмыслялись они пифагорейцами геометрически. Огромное внимание уделялось четырехугольнику — эта фигура лежала в основе Земли, и треугольнику (вспомним теорему Пифагора) — принципу Неба и Огня. Пифагорейцы первыми заговорили о гелиоцентризме и множественности миров. Пифагорейские арифметика и геометрия были одновременно мифологией, где место богов и духов занимали числа и фигуры. Вышеприведенное высказывание принадлежит Петронию из Гимеры, пифагорейцу рубежа VI и V вв. до н. э.

Агональный момент раннего любомудрия особенно проявляется, как кажется, еще и в том, что древние мыслители были склонны видеть в мировом процессе вечную борьбу изначальных противоположностей, которые были заложены в существо всех вещей, как это запечатлено в китайском противопоставлении ян и инь.

Для Гераклита проходящий в постоянной борьбе спор противоположностей был "отцом всех вещей". Эмпедокл выдвигал в качестве двух принципов, которые изначально и навеки правят мировым процессом понятия филиа — влечение и нэйкос — разлад. По всей видимости, не случайно склонность ранней философии к объяснению всего существующего через антитезу соотносится с антитетическим и агональным устройством раннего общества. Издревле было привычно мыслить обо всем как о двойственности противоположностей, и видение во всем состязательности повсеместно господствует. Гесиоду еще известно о доброй Эриде [360] , благой Распре, наряду с Распрей губительной.

360

Эрида — богиня раздора в древнегреческой мифологии; согласно Гесиоду, существуют две Эриды — дурная, вызывающая вражду и войны, и благая, порождающая дух соревнования в трудах.

В этой полагаемой связи вполне подходящим оказывается и такое представление, согласно которому извечная борьба всего сущего, борьба в Природе (Фюзис), понимается как правовой спор. Тем самым мы вновь попадаем в сердцевину архаической культурной игры. Вечная борьба в Природе есть, таким образом, противоборство перед лицом суда. Согласно Вернеру Йегеру [361] , понятия Космос, Дике и Тисис (кара, возмездие] перенесены из области права, к которой они и относятся, на мировой процесс, с тем чтобы его можно было осознать в терминах судопроизводства. Точно так же айтиа первоначально обозначало правовое понятие вины, прежде чем стало отвлеченным термином, обозначающим понятие естественной причинности. Анаксимандр был первым, кто придал форму этой идее; к сожалению, слова его дошли до нас лишь в крайне отрывочном виде [362] . "Но из чего ведут свое происхождение все вещи (имеется в виду: из бесконечности), туда же они и гибельно канут, сие неизбежно. Ибо друг другу должны они дать искупление и понести покаяние за свою несправедливость — по велению времени" [363] . Вполне ясным это изречение названо быть не может. Во всяком случае, оно имеет отношение к представлению, что Космос должен был бы из-за свершенной им некоей несправедливости сам искать покаяния. Что бы ни имелось в виду, в этих словах несомненно кроется очень глубокая мысль, перекликающаяся с христианскими представлениями. Остается, однако, открытым вопрос, лежала ли уже в основе этого представления действительно зрелая идея государственного устройства и правовой жизни, примеры которых дают нам греческие города-государства. Или скорее мы имеем здесь дело с гораздо более древним слоем понятий о праве? Не выражена ли в этих словах та архаическая концепция права и воздаяния, о которой шла уже речь выше, когда идея права еще полностью лежала в области единоборства и метания жребия — короче говоря, когда правовой спор был еще священной игрою? Один из фрагментов Эмпедокла говорит — по поводу могучей борьбы стихий — об исполнении времен, которое к этим первоначалам обоюдно "влечется обширною клятвою" [364] . Полностью постичь смысл этого мистико-мифического образа, видимо, невозможно. Тем не менее ясно, что мысль мудреца-провидца находится здесь в той сфере единоборства-игры за право, в которой мы уже научились видеть важную основу первозданной культурной и духовной жизни.

361

Paideia. S. 220.

362

Capelle W. Die Vorsokratiker. S. 82.

363

Jaeger. Paideia, S. 154; Capelle W. Die Vorsokratiker. S. 82b.

364

32, fr. 30, in: Capelle W. Die Vorsokratiker. S. 200.

VII. ИГРА И ПОЭЗИЯ

Сфера поэзии. — Витальная функция поэзии в сфере культуры. — Vates. — Поэзия рождена в игре. — Социальная поэтическая игра. — Инга-фука. — Пантун. — Хайку. — Формы поэтических состязаний. — Cours d'amour. — Задачи в поэтической форме. — Импровизация. — Система знаний в виде стихов. — Правовые тексты в стихах. — Поэзия и право. — Поэтическое содержание мифа. — Может ли миф быть серьезным? — Миф выражает игровую фазу культуры. — Игровой тон Младшей Эдды. — Все поэтические формы суть игровые. — Поэтические мотивы и игровые мотивы. — Поэтические упражнения как состязание. — Поэтический язык это язык игры. — Язык поэтических образов и игра. — Поэтические темноты. — Лирика темна по природе.

Кто примется говорить об истоках греческого любомудрия, в их связи с древними сакральными играми-состязаниями в мудрости, тот неминуемо будет то и дело попадать на или за грань, пролегающую между религиозно-философскими и поэтическими способами выражения. Поэтому желательно было бы прежде всего поставить вопрос о сущности поэтического творения. В определенном смысле этот вопрос задает центральную тему рассуждения о связи между игрой и культурой. Ибо если богопочитание, наука, право, государственное управление и военное дело в высокоорганизованном обществе, судя по всему, постепенно выходят из того соприкосновения с игрой, которое, по всей видимости, на ранних стадиях культуры им было столь свойственно, поэтическое творчество, родившееся в сфере игры, все еще чувствует себя в этой сфере как дома. Поиноис [365] — функция игрового характера. Поэзия вступает в игру в некоем поле духа, в некоем собственном мире, который дух творит для себя, где вещи имеют иное лицо, чем в "обычной жизни", и где их связывают между собой не логические, а иные связи. Если под серьезным понимать то, что удается исчерпывающе выразить словами бодрственной жизни, то поэзия никогда не бывает совершенно серьезной. Она располагается по ту сторону серьезного — в той первозданной стране, откуда родом дети, животные, дикари, ясновидцы, в царстве грезы, восторга, опьянения, смеха. Для понимания поэзии нужно облечь себя душою ребенка, словно волшебной сорочкой, и мудрость ребенка поставить выше мудрости взрослого. Такова понятая и выраженная Вико уже два столетия назад изначальная сущность поэзии [366] , ближе всего стоящая к чистому понятию игры.

365

Древнегреческое слово поэзис первоначально означало "делание, изготовление", затем приобрело основной смысл "сочинение стихотворных произведений, стихосложение" и лишь позднее стало употребляться, да и то довольно редко, в значении "стихотворное произведение, поэзия" (как совокупность таких произведений).

366

Ср.: Auerbach E. Giambattista Vico und die Idee der Philologie // Homenaje a Antonio Rubi6 i Lluch. Barcelona, 1936. I. P. 297 sq.

Poesis doctrinae tanquam somnium, поэзия — как бы сон знания, гласит глубокое суждение Фрэнсиса Бэкона. В мифических представлениях первобытных народов об основах бытия, как в зародыше, уже заключен смысл, который позднее будет осознан и выражен в логических формах и терминах, филология и богословие стремятся все глубже проникнуть в постижение мифологического ядра ранних верований [367] . В свете первоначального единства поэтического искусства, священного учения, мудрости, культа все функциональное значение древних культур будет восприниматься по-новому.

367

Я имею в виду работы, подобные статьям В. Б. Кристенсена или К. Кереньи в сборнике: Apollon. Studien uber antike Religion und Humanitat. Wien, 1937.

Первая предпосылка такого понимания — это освободиться от мнения, что поэтическое искусство обладает только эстетической функцией или что его можно объяснить и постичь исходя только из эстетических оснований. В каждой живой, цветущей цивилизации, и прежде всего в архаических культурах, поэзия выполняет витальную, социальную и литургическую функцию. Всякое древнее поэтическое искусство есть вместе с тем одновременно и культ, праздничное увеселение, совместная игра, проявление искусности, испытание или загадка, мудрое поучение убеждение, колдовской заговор, предсказание, пророчество, состязание Нигде, пожалуй, не найти столь разительного единства всевозможных мотивов, как в Третьей песне финского народного эпоса Калевала [368] . Вещий старец Вяйнямейнен околдовывает юного хвастуна, который отважился вызвать его на поединок. Сперва они состязаются в знании природы вещей, затем происхождения всего сущего, причем юный Йоукахайнен осмеливается претендовать на свое участие в самом акте творения. Но тогда старый чародей "впевает" его в землю, в болото, в воду: сначала по пояс и до подмышек, а там и по самые уста, — пока тот наконец не обещает отдать ему свою сестру Айно. Сидя на камне песен, Вяйнямейнен поет три часа кряду, чтобы снять свои могучие заклятия и расколдовать безрассудного. Все формы состязания, о которых мы сообщали выше: поединок в хуле и похвальбе, мужское соперничество, соревнование в космологическом знании — соединяются здесь в бурном и вместе с тем сдержанном потоке поэтического воображения.

368

Строго говоря, народного финского эпоса Калевала как единого целого не существовало. Были отдельные песни (руны), которые собрал, объединил и опубликовал в 1835 и 1849 гг. финский поэт и фольклорист Элиас Леннрот.

Поэт — Vates, одержимый, воодушевленный, неистовый [369] . Он — посвященный, Sja'ir — так зовется он у древних арабов. В мифах Эдды тот, кто пожелал стать поэтом, пьет мед, приготовленный из крови Квасира, мудрейшего из созданий, — ведь никто ему не мог бы задать вопроса, на который бы тот не ответил [370] . От поэта-ясновидца лишь постепенно отслаиваются фигуры пророка, жреца, прорицателя, мистагога, стихотворца, так же как философа, законодателя, оратора, демагога, софиста и ритора. На древнейших поэтов Греции все еще возложена явно социальная функция. Они обращаются к народу, увещевают и наставляют его. Они вожди народа, и лишь позднее приходят софисты [371] [372] .

369

Латинское слово vates имеет длительную историю. Долгое время оно значило "колдун", "прорицатель" и лишь на рубеже н. э. под сильным влиянием греческих идей стало означать "боговдохновенный поэт".

370

В обеих Эддах (в Старшей — отрывочно, в Младшей — подробно) излагается миф о так называемом "меде поэзии". Две группы богов — асы и ваны — после долгой войны заключили мир и, собрав в чашу свою слюну, сделали из этой слюны мудрого карлика Квасира (имя от того же индоевропейского корня, что и русское "квас"). Злокозненные карлы Фьялар ("Прячущий") и Галар ("Поющий") убили Квасира, смешали его кровь с медом и получили напиток, испив которого, любой становился поэтом либо мудрецом. После многочисленных перипетий этот мед попал к Одину, а тот отдал его асам и "тем людям, которые умеют слагать стихи".

371

Ср.: Jaeger. Paideia. S. 65, 181, 206, 303. 211

372

Софисты (от греч. софистес — "искусник, мудрец") — появившиеся в V в. до н. э. в Древней Греции платные учителя философии, стремившиеся, в отличие от прежних мудрецов, не к познанию истины как таковой, но к разработке приемов философствования, позволявших, в идеале, обосновать любое положение.

Фигуру ватеса в некоторых из ее граней представляет в древненорвежской литературе thulr, называемый в англосаксонском thyle [373] . Впечатляющий пример тула — Старкад; Саксон Грамматик верно переводит это слово как ватес [374] . Тул выступает на нескольких поприщах: то изрекая литургические формулы, то как исполнитель в священном драматическом представлении, то принося жертву, то как волшебник. Порою он вроде бы не более чем придворный поэт и оратор. И даже слово scurra, скоморох, также передает его ремесло. Соответствующий глагол thylja означает произносить необходимые слова в ходе богослужения, а также заклинать или всего-навсего бормотать. Тул — хранитель всего мифологического знания и всех поэтических преданий. Это мудрый старец, коему ведомы история и традиции, чье слово звучит во время торжеств, кто умеет привести родословие героев и знати. Его дело по преимуществу — состязания в красноречии и во всякого рода познаниях. В этой функции мы встречаем его в Унферте Беовульфа. Mannjafna6r, о чем мы уже говорили ранее, или состязания Одина с великанами и карлами также входят в поле деятельности тула. Известные англосаксонские поэмы Видсид и Странник [375] могут считаться типичными образчиками творчества таких разносторонних при-дворных поэтов. Все эти черты совершенно естественно выстраиваются образ архаического поэта, чья функция во все времена была, судя по всему, и сакральной, и литературной. И эта функция, священная или нет всегда коренится в той или иной форме игры.

373

Vogt W. H. Stilgeschichte der eddischen Wissensdichtung. I // Der Kultredner. Schriften der baltischen Komission zu Kiel. 1927. IV. I.

374

Легенда о Старкаде, сложившаяся, по мнению филологов, в VI–VIII вв., дошла до нас в разных вариантах — в исландской Саге о Гаутреке (XIII в.), эддической Второй Песни о Хельги, Убийце Хундинга и в Деяниях датчан датского придворного хрониста второй половины XII — начала XIII в. Саксона Грамматика, написавшего на латыни квазиисторическое сочинение о древних героях по материалам старинных сказаний. Один из эпизодов легенды повествует о том, как о Старкаде спорили покровительствующий ему бог Один и ненавидевший Старкада бог Тор: Один даровал Старкаду тройную жизнь, а Тор предрек, что у него не будет потомства, и т. п.

Среди прочего Один наделил Старкада поэтическим даром, Тор же заявил, что ничего из созданного Старкадом не запомнится. Однако в Саге о Гаутреке приводится его песнь, а Саксон цитирует стихи Старкада в латинском переложении.

375

Видсид и Странник — англосаксонские поэмы, сложившиеся в VII–VIII вв. и дошедшие до нас в рукописи Х в. Поэмы сочинили скопы, дружинные певцы у англосаксов. Первая поэма представляет собой рассказ-воспоминание скопа Видсида (это имя означает что-то вроде "Широковидящий") о битвах, странствиях, королях, при дворах которых жил Видсид. Второе сочинение — элегия на тему о бренности сущего, о переходе от надежды к отчаянию и наоборот; герой, от лица которого ведется повествование (он не назван по имени, но ясно, что это тоже придворный певец), потерял своего господина и скитается по разным землям, терпя бедствия.