Хомотрофы
Шрифт:
Но становится немного легче.
Внезапно под ногой не оказывается опоры, рука соскальзывает, и я лечу вниз…
К счастью я пролетел не более двух метров и шлепнулся на подстилку из соломы. Приподняв голову, увидел свечение в нескольких шагах от себя.
Слава богу, кажется, все кости целы.
Я пошел на свет, что падал из-за поворота тоннеля. Металлическая крепь, подпирающая грунт, была установлена основательно через каждые полметра. Пространство между крепью заполняли деревянные не струганные обрезки.
Сзади кто-то спрыгнул с лестницы.
– Сергей Петрович! Эта шахта – убежище от веяния.
Илья включил фонарь, взял меня за локоть и повел по коридору. В эту минуту я сообразил, что никакого страха нет.
– Значит, существует некая система, – начал рассуждать я, – график включения веяния. Вы можете предугадывать?
– Только иногда, – сказал Илья. – Хозяева ничего не знают об этой шахте. Когда они начинают травлю, мы отсиживаемся здесь.
– Но веяние и та преграда, что не выпускает из города – Грань – это ведь не одно и то же?
– Слой земли защищает только от веяния. Догадываюсь, о чем вы думаете, Сергей Петрович. Грань – сфера, не подкопаешься.
Мы дошли до конца коридора. Здесь горела тусклая электрическая лампочка. Вправо и влево расходились два неглубоких штрека. Мы свернули в один из них и почти сразу попали в довольно просторный бункер. Лампа дневного света, стол, скамейки, несколько кушеток, холодильник и даже маленький телевизор.
– Тут мужчины, – сказал Илья. – Женщины и дети в другом помещении.
Я был поражен.
– Кто соорудил эту шахту?
– Мы сами, – с некоторой гордостью сказал он. – Хозяева о ней ничего не знают.
Значит, представители хищной расы боятся не меньше, чем люди, пожалуй, куда больше. Разумеется, они ведь не привычны к страху. А может, я ошибаюсь.
Я сел на кушетку и глаза сами собой стали слипаться. Потрогал рукой клеенчатую подушку. И, не долго думая, лег и уснул.
Мне снилась Эфа, девушка из хлебного киоска.
Проснулся я оттого, что заработал будильник на моих электронных часах.
Шесть утра.
Рядом никого не было. Я вышел в темный коридор шахты, осторожно заглянул во второй бункер. Пусто.
Пора убираться отсюда.
Подниматься, как ни странно, было легче, да и дорога вверх показалась мне более короткой. Правда, здесь была полная темнота. Глянул вниз – даже отсвета никакого.
Добравшись
Я вылез, закрыл за собой люк, накинул сверху валявшиеся поблизости тряпки и огляделся. Приоткрыв дверь, я поглядел в щелку. Знакомый двор. Пусто. Я вышел. Вот стоит старая ржавая «Нива». За ней железные ворота. Так и думал. Это дом Ильи. Еще рано. Людоеды спят.
В округе кое-где раздавались крики петухов, в отдалении им вторила одинокая собака. Все-таки есть какая-то живность в полумертвом городе.
Я посмотрел в небо. Боже! Все что мне нужно – дожить до той минуты, когда эти места вернуться во власть людей. В их полноправную власть.
В голове по-прежнему пульсировала боль, сон принес лишь некоторое облегчение. Я порылся в карманах, вытащил из них мелочь. На аспирин хватит.
Единственный аптечный киоск был на станции. Я вполне успевал туда прогуляться. В Полиуретане круглосуточно работали производственные цехи завода, винно-водочный магазин и – о чудо! – аптечный киоск.
Железнодорожные вокзалы, запах просмоленных шпал, рельсы, убегающие вдаль и сливающиеся на горизонте, всегда вызывали у меня желание отправиться в путешествие. Сейчас, оказавшись на платформе, я ощутил почти физическую боль отчаяния. Так, наверное, смотрит узник через ячейки решетки.
Я подошел к зданию вокзала и постучал в металлический ставень окошка аптечного киоска. Заспанная фармацевт показалась через несколько минут, когда я начал колотить громко и нетерпеливо. Ни малейшего недовольства она не высказала, выдала аспирин, отсчитала сдачу и закрыла у меня перед носом ставень. Только после этого я сообразил, что надо было купить воды, чтобы запить таблетку. Стучать второй раз я постеснялся, в конце концов, могу напиться из-под крана в туалете.
В зале ожидания стояла гнетущая тишина. Пустые ряды скамей в некоторых местах еще поблескивали остатками лака. Здесь давно поселилось запустение. Несколько тусклых лампочек изливали болезненно-желтоватый свет. Они ютились рядом с десятком перегоревших в тяжелой массивной люстре.
Свет падал так, что на схеме движения поездов ярким пятном выделялся Полиуретан, железнодорожная ветка ныряла в него из тени, выныривала и вновь уходила во мрак, точно обрывалась. Я даже не знал, что за станции находятся с той и с другой стороны. Хотя, какой смысл этим интересоваться. В моей реальности нет ничего, кроме Полиуретана.
Я брел по мертвому залу ожидания, шаги гулким эхом разносились под высокими сводами. Вдруг над чередой спинок скамей показалась чья-то голова. Я знал, что шатунам не позволяют ночевать на вокзале, и если кто-то заметил нарушение, обязан сообщить о нем блюстителям. У меня не было ни малейшего желания кому-то о чем-то доносить. Я сделал вид, что ничего не заметил.
– Простите, – окликнули меня. – Может, вы мне подскажете, как добраться до Тисовой улицы. Меня должны были встретить…
Я оглянулся. Заспанная женщина поднялась со скамьи, поправила одежду. Выглядела она потерянной. Я не знал, где находится Тисовая улица. Внезапная догадка заставила мои внутренности похолодеть.
– Вас пригласили в Полиуретан? Кто-то из родственников или знакомых?
– Подруга.
– Уезжайте отсюда! Уходите пешком и немедленно!
Моя горячность ее напугала.
Объяснить что бы то ни было я не успел. Дверь в зал ожидания распахнулась, и вошел Гавинский в сопровождении тех самых мордоворотов, что выкручивали мне руки.
У меня внутри что-то оборвалось, вчерашние впечатления были очень свежи. Лицо Гавинского на мгновение странно перекосилось.
– Госпожа Петрова? – обратился он к женщине.
Та кивнула.
– Простите, что не встретили вас вчера. Мне поручено показать вам производство. Идемте.
– А что же Галочка?.. – спросила женщина о своей подруге.
– Галина Аркадьевна приболела.
Гавинский перевел взгляд на меня. Я часто дышал, понимая весь ужас происходящего и то, что я не в силах ничего предотвратить. Спаситель города, который не в состоянии выручить из беды одного единственного человека.
– Не ходите с ними! – крикнул я вслед женщине. Как я мог в двух словах объяснить ей все то, что происходит в Полиуреиане? Этого и тысячей слов не передашь. В такое просто не поверят.
Она оглянулась.
– Уезжайте отсюда, – попросил я.
– Городской сумасшедший, – объяснил ей Гавинский, бросив на меня испепеляющий взгляд. Он взял женщину под руку и увлек за собой. Мордовороты остались.
Поздравляю, Лемешев. Аспирин тебе очень пригодиться. Позже.
А все-таки я бегаю очень быстро. Даже несмотря на разбитое вчера колено, скорость я развил спринтерскую.
Этот запал сохранился на целый день. Я носился по отделам, сортировал бумаги как невротик со стажем и подспудно ждал появления Гавинского. Даже предстоящее свидание с Еленой не могло настроить меня на оптимистический лад.15
Очень трудно было отыскать цветы. И все же, я их нашел.
Блошиный рынок работал только по субботам, да и то не позднее, чем до девяти утра. Привычных старушек-торговок на остановках и около магазинов в этом городе не было.
Я решил обратиться к частникам и стал прохаживаться мимо домов с земельными участками. Но, как ни странно, никто в городе не выращивал цветы. Яркие оранжевые розы я заметил случайно в одном из дворов, окруженном низким забором. Пришлось минут двадцать звать хозяйку. Наконец, из дома вышла пожилая пара.
Мужчина и женщина, одетые во все чистое так, словно собрались в дорогу, с обреченным видом подошли ко мне; хозяин протянул два паспорта.
– Зачем? – удивился я. – Я всего лишь хотел попросить вас об одной услуге.
– Вы не из блюстителей? – недоверчиво спросил старик.
– Разумеется, нет! – я дружелюбно улыбнулся. – Вы не могли бы продать мне несколько роз?
Просьба вызвала странную реакцию. Хозяева замерли на месте, глядя на меня как на призрак. Первой из оцепенения вышла женщина.
– Вы это серьезно?
Она открыла замок и распахнула калитку.
– Молодой человек, заходите, пожалуйста. Розы? Это просто удивительно! – она негромко засмеялась. – Как же, как же… Берите! Выбирайте! Крымские… Простите меня, старую. Сейчас никто их не покупает. Пришлось большинство кустов вырубить.
Она принесла секатор.
– Какую вам? Эту? Или эту? Может, ту? – не обращая внимания, что шипы царапаются руки, женщина бойко выхватывала из кустарника одну за другой оранжевые розы, пока не набрался букет. – Ах! Как же приятно, что хоть кому-то в этом городе дарят цветы!
Ее глаза заблестели от слез.
Ровно в девять часов вечера я стоял у входа в городской рынок.
Минут через пятнадцать подкатил желтый «мазератти-сирокко». Эту машину я уже видел во дворе административного корпуса. Так и думал, что это ее авто. Я открыл дверцу, сел.
– Привет, мой папарацци, – сказала Елена. В ее голосе не было желания обидеть.
– Привет, Елена, – ответил я с улыбкой и передал розы.
Она взяла цветы, присмотрелась к кровоподтеку у меня на скуле, но ничего не спросила. Наклонилась ко мне. Мы поцеловались. Первый раз быстро, второй – немного дольше.
Елена посмотрела на розы, понюхала, повернула голову назад, соображая, куда положить цветы, но, видно, не захотела с ними расставаться.
– Давай, поведу, – сказал я.
– Умница! – обрадовалась она.
Спустя три часа мы лежали в постели на мягкой зеленой простыне из микрофибры.
Спальня Елены так же, как и ее рабочий кабинет, являлась воплощением свободы стиля. Кровать с балдахинами, искусственный камин, дорогая стереосистема, маленький круглый столик возле зеркала – эти вещи как будто только что из магазина. Огромный ковер в виде шкуры фантастического зверя распростерся на красном паркете. Все гармонично, со вкусом.
Порядок нарушала только наша одежда, хаотично разбросанная на полу. Ее точно разметало взрывом – взрывом безрассудных эмоций. Картину довершали две пустые бутылки из-под французского шампанского.
Полночь. Полиуретан погружен во тьму. За окном поют цикады. Ее голова у меня на плече. Золотистые волосы рассыпаны по груди, касаются подбородка. Мне щекотно и тревожно.
Это изумительная ночь, но я чувствую, что угодил в омут. Ощущаю предательскую слабость. Похоже, с Еленой творится то же самое. Целую ее пухлые, отзывчивые губы и мне кажется, что, чего бы она ни желала от сегодняшней встречи, сейчас ей хочется обо всем на свете забыть. Отложить игру на время.
Как мне нравится скользить по ее совершенному телу, рисовать на нем языком и губами бесконечную линию. Это сон, в котором я вижу другую, незнакомую мне планету. Я путешественник. Диковинные леса, темные пещеры – все таит в себе бесконечные загадки. Кто знает, какие опасности подстерегают пришельцев, ступивших на эти благодатные земли?
На нас обоих находит помешательство. Мы немного отдыхаем и вновь набрасываемся друг на друга. Наслаждаемся мгновениями, неожиданным даром судьбы. Растворяемся в потоке страсти, перестаем наблюдать друг за другом.
Но почему я так упрямо думаю о возможности ей доверять? Что если только я утратил над собой контроль? В то время, когда она членит меня анатомическим скальпелем и рассматривает под микроскопом препараты из моих тканей, я заражаю собственный разум странными грезами.
Пытаюсь понять, может ли Елена в эту минуту быть собой? Интуитивно чувствую: в ее прекрасном теле живет душа, которая жаждет любви. Но ведь она жульничает! Рассудок настойчиво твердит, что все – ложь, и предупреждает об опасности.
Два человека в центре вселенной держат друг друга в объятиях. Глубоко в сердцах они прячут коварство. Елена знает, что я ей не поверю, но она способна удерживать меня физически. Я стану ее оружием – выгодным, удобным, зависимым.
Маленькие, быстрые поцелуи один за другим ложатся мне на лицо, – она меня благодарит. Нет, просто хочет сбить с толку. О, эти навязчивые страхи и подозрительность! Разум опять порождает чудовищ. Даже в такие прекрасные минуты они приходят ко мне, чтобы все испортить.
Возможно, я брежу. Нет, я не стану себя контролировать. Будь что будет! Оставлю лишь маленький надзор. Но буду следить не взглядом и не слухом. Тайный язык прикосновений выдаст обман.
Елена не лжет. Ее касания просто нежны.
Вдыхаю аромат волос. Стараюсь забыться. Не получается. Я должен знать дала ли мне эта ночь доступ к информации?
Спасибо тебе, снова говорят ее поцелуи.
Будь все просто в этом городке, я бы не нашел ничего удивительного в том, что старящаяся красивая бизнес-леди решилась на интрижку с молодым приезжим мачо.
Чем она могла бы проявить свой истинный интерес ко мне?
Господи! Да всем!
Елена отключила телефон, отпустила прислугу. Она – если не второе лицо в корпорации, то, по крайней мере, входит в первую пятерку ее лидеров. Я – курьер этой корпорации. Но этот вечер она захотела провести со мной. Кто я для нее? Одноразовый любовник, которого наутро ждет смерть? А может сейчас невидимыми щупальцами она уже впивается в мою сердечную чакру, тянет из меня жизненную энергию?
Я – либо ее потенциальное оружие, либо полуфабрикат для праздничного блюда. Либо и то, и другое. Мысли мешают.
– Ты получил две дозы двойного веяния, – шепчет Елена. – Вторая порция должна была стать смертельной для психики, но ты выжил. Я не могла даже попытаться их остановить. Не осуждай. Ты не можешь знать, как я беспокоилась.
Беспокоилась?..
Мы затихаем. Ее нога лежит поверх моей. На коже в месте соприкосновения выступает пот. Она больше ничего не говорит. Я тоже молчу и слегка поглаживаю ее волосы.
Находит дремота. Я ничего не узнал. Думал,
Нельзя уйти без того, за чем я пришел.
Надо сказать ей прямо… Что именно?
Демонстративно зеваю.
– Думаю, мне пора.
Ее дыхание становится тихим.
– Тебе можно будет уйти рано утром, – она говорит с деланным безразличием. – Ночью в городе опасно.
Условие – нас не должны видеть вместе – не обсуждается. Аксиома.
– Это может быть опасно для обычного человека, – отвечаю серьезно. – Но только не для меня.
Жду смеха или, хотя бы, колкого замечания.
– Я работала на заводе простым экономистом, а он в то время уже был заместителем директора, – говорит она, и я понимаю, о ком идет речь. – Ты знаешь, я весила тогда всего лишь сорок девять килограммов. Представляешь, какая я была?
Корю себя за недоверчивость. Все-таки она первой сделала шаг.
– Ты сейчас очень хорошо выглядишь.
Она пропускает комплимент мимо ушей.
– В те времена Артур два раза приглашал меня к себе домой. С разницей примерно в один год. И я оставалась у него до утра.
Ей было не так просто об этом рассказывать. Может, она говорила о своих отношениях с директором впервые.
Есть ли у нее какие-нибудь родственники, подруги, которым она могла доверять?
– Я знаю, ты пришел его уничтожить. Но я бы хотела, чтобы ты понял: Артур удивительный человек. Когда он пригласил меня к себе, это было очень неожиданно. В ту пору в стране был глубокий кризис. Предприятие разваливалось. Артур создал новый проект и готов был в одиночку его реализовать, тем более что друзья от него отвернулись. Он не мог отвлекаться ни на что, копил деньги, чтобы стать магистром. Тогда еще никто из нас ничего не слышал об основном корпоративном законе и магистрах корпорации. Правление почувствовало опасность и стало объединяться, плести против него интриги. В конце концов, его столкнули с директором. Глупцы, они не знали, что действуют по его плану. У прежнего директора не было никаких шансов удержать власть. Именно в это сложное время Артур стал подбирать себе команду. Он проводил жесткий профотбор. Первый раз, когда он пригласил меня к себе домой, мы так же, как и сегодня, пили шампанское. Потом занимались любовью. Почти целую ночь. А утром он подарил мне свой портрет. Тот самый, что висит у двери.
Я повернул голову и стал рассматривать небольшую картину. Прежде я думал, что это обычная абстракция в манере сюрреалистов, удачно подобранная к интерьеру комнаты. Теперь я увидел, что в изображении угадываются черты мужского лица, наделенные противоречивыми эмоциями: строгостью, удивлением, подозрительностью, страхом, иронией. Я никогда раньше не видел Присмотрова и сейчас с ужасом и любопытством разглядывал портрет.
– Портрет обладает силой. У каждого из нашей команды есть такой же. Артуру потребовалось полгода, чтобы сделать переворот. Еще через полгода я стала его заместителем. Прошло всего несколько лет, и он создал корпорацию будущего. Наш завод является примером для всей отрасли. К нам приезжают за опытом из-за границы. Акционерам мы даем прибыль, государству – налоги, людям – рабочие места и социальные гарантии. Последние три года работаем как корпорация закрытого типа. Мы переживаем эволюцию, превращаясь в единый мыслящий организм. Хоть идея взята у японцев, у которых служение корпорации является делом чести, Артур поставил все на новый уровень. На основании корпоративного закона он создал целую науку. Дело теперь не ограничивается производством материального продукта, его качеством, отстаиванием корпоративных интересов, повышением благосостояния, увеличением прибыли и ростом зарплаты. Более того, заработок теперь совсем не интересует работников! И это первое и основное доказательство правильности наших действий.
Ее глаза горели. Она села, упершись рукой мне в бедро.
– Представь себе ближайшую перспективу человечества. Какой она будет, если государства продолжат развиваться по законам демократии и либерализма? Долго ли старая история сможет противопоставлять свои ценности новой? Скоро весь ее арсенал исчерпается, и прежний опыт человечества станет ненужным. Произойдет мутация морали. Знаешь ли ты, к чему приведет энтропия власти? Тоталитарность в обществе не исчезнет, воля к власти рассеется тысячами спор. Между прочим, основной корпоративный закон был открыт случайно одним из олигархов по фамилии Ширман, потому его и называют законом Ширмана. А еще законом муравейника. В условиях новой морали и новой политики не выживут ни индивидуумы, ни маленькие сообщества, ни города, ни даже государства. Либерализм – это не идеология, это афера наперсточников. Это не шаг к изменению сознания, не этап эволюции. Тем не менее, он становится эпидемией. Словно средневековые эпидемии чумы, он уничтожит большие и маленькие города, забросит человека в его далекое первобытное прошлое. Альтернативой государствам могут стать только корпорации-муравейники, где работники объединены единым духом, эгрегором, как в одной огромной семье. Сейчас мы называем ее Улиткой. И вот, я хочу, чтобы ты принял мои условия. Ты невероятно силен. Никто прежде не выживал после двух доз двойного веяния. Работники считают тебя освободителем, хотя мятеж еще не начался, и никто не знает, на какой день ты его запланировал. А может, ты вообще не станешь его устраивать, и у тебя есть другие меры воздействия, о которых никто не подозревает. Существуют две версии. По первой ты должен уничтожить генератор веяния, разрушить Грань и распустить работников, по второй – совершить переворот и стать магистром. Наши информационные службы не могут определить, к какой группировке ты принадлежишь, и кто тебя послал. Уничтожить тебя физически – значит начать бесконечную войну. Вслед за тобой придут другие, еще более сильные, чей приход никто не сможет предсказать. Если ты вольешься в корпорацию, это будет равносильно победе нашей идеологии над всеми существующими. И через несколько лет биологи, социологи и философы смогут зарегистрировать новый вид, обладающий единым коллективным разумом. Вот, я открыла тебе все карты. Но я ни о чем тебя не спрашиваю. Я хочу, чтобы ты взял у меня эту фотографию.
Она перегнулась через меня, коснувшись моего плеча обнаженной грудью, и достала из прикроватной тумбочки изображение в рамке.
Черт! Черт! Черт!
Инициация!
Я был прав! Она собирается сделать меня своим помощником, может, даже правой рукой.
То, что я не мог называть иначе как мифом, для нее было самой настоящей реальностью. Мой приход был предсказан. С моим именем теперь связывают возможность изменить будущую жизнь нескольких тысяч душ.
До сих пор я не мог освободиться от ощущения сказочности происходящего. Игра в революцию, противостояние нормам антигуманной морали заводчан и даже пребывание в зоне веяние не выходило за пределы личного круга моих интересов. Я боролся не столько с реальными противниками, сколько с собственными страхами. Втайне я вспоминал Джимми Морриса и Лютера Кинга.
Случайность, в результате которой я выжил, стала поводом для того, чтобы записать меня в ранг главного, единственного, сверхмощного врага. Мое предназначение – нарушить ход истории, помешать правильному ее развитию. Я вспомнил, с каким ужасом утром на меня смотрел Бирюкинг и понял, что за эмоция отразилась на лице Гавинского.
– Я предлагаю тебе сотрудничество, – сказала Елена.
Так я и думал!
Если бы я действительно был тем, за кого меня принимают, то, вне всякого сомнения, знал бы все, что она мне сейчас рассказала. Ее мнимая откровенность не выходила за пределы того, что мне должно быть известно, как диверсанту от одной из вражеских группировок. Елена знала, что не сообщает мне ничего нового.
Она отказалась от идеи задавать лишние вопросы. Всего лишь психологический ход. Рано или поздно она надеется вызвать меня на откровенность. Какие силы я могу представлять по ее мнению? Союз либералов? Партию социалистов? Общество церковников?
– При всем моем уважении к Артуру, он не сможет тебя победить. Так или иначе, его участь предрешена. Он давно себя исчерпал. На смену ему придешь ты. Остается только надеяться на твое благоразумие. Поверить в то, что ты убьешь новорожденное существо, младенца, еще не сумевшего себя осознать, я не могу. Пока что Улитка живет страхом. Это нормальное явление для любого существа, только что вынырнувшего в мир из небытия. Это своего рода сенсорная система, в которой информация поступает к мозгу, перерабатывается и возвращается обратно. Она еще не развита. Мы наблюдаем только первые робкие шаги Улитки. Сейчас она легко уязвима, но, тем не менее, уже способна на ответную реакцию в случае воздействия извне. Эта реакция непредсказуема. Представь, чего можно ожидать от существа, обладающего коллективным разумом и телом, состоящим из пяти тысяч индивидуумов, в случае попытки повредить его мозг!
Я не курю, но мне захотелось сигарету.
Сейчас важно не упасть лицом в грязь. Я не должен выглядеть так, будто меня застали врасплох в моем невежестве.
Елена не смотрела на меня. Говоря, она разглядывала свою фотографию.
– Убив Артура и уничтожив генератор, ты поймешь, что совершил ошибку, – продолжала она. – Чтобы стать мозгом Улитки, нужен опыт, у тебя его еще нет. В чем-то ты сильнее нас, но для Улитки ты чужой, как опухоль. Нужно время, чтоб ее иммунная система привыкла к тебе. Ведь не сразу ты сможешь ее… полюбить.
На глазах Елены выступили слезы.
Я взял у нее из рук фотографию. На портрете Елена была вполоборота, уголки губ чуть приподняты, взгляд рассеян – маска Будды.
Она хранит как самую дорогую реликвию портрет Присмотрова. И теперь хочет, чтобы я, словно талисман, берег ее фотографию.
– Артуру пора уйти, – сказала она. – Если бы мы вовремя его поменяли, ты бы не пришел. Но ты здесь. Это значит, что Улитка в опасности, либо…
Елена схватила меня обеими руками за лицо и приблизилась ко мне. В глазах была мольба.
– Помоги мне! – зашептала она. – Мы многое сделаем вдвоем. Ты будешь со мной на вершине власти. Мы вместе изменим структуру. Ты сможешь поменять свои взгляды, посмотреть на корпорацию по-новому. В наших с тобой руках будущее человечества, Сережа!
– Остановись!
Ее глаза тотчас высохли.
– Думаешь, трудно тебя уничтожить физически? Улитка готова к длительной войне.
Елена попыталась вырвать у меня из рук свою фотографию, но я не дал.
– Нет. Ты не поняла. Мне нужно время, чтобы принять решение.
Она успокоилась.
Я посмотрел на часы. Половина первого ночи. Я бережно убрал с себя руки Елены, поцеловал ее и поднялся с кровати. Поднял с пола одежду, стал одеваться.
Елена легла на бок, закрыв лицо рукой. Я оделся и подошел к ней, чтобы попрощаться. Она лежала неподвижно. Я подумал, что она спит. Наклонился к ней, поцеловал ее волосы. Когда выходил из комнаты, Елена сказала:
– Тебя можно убить, но я этого не хочу.Я шел по темной улице. Было тепло. В ночной тишине перекликались цикады. Ничто сейчас не представляло для меня угрозы. Менги – мои друзья и соратники.
Заводские вряд ли повторят эксперимент с двойным веянием. Сейчас это было просто бессмысленно. Вероятнее всего неудачный побег-самоубийство доказал мою ординарность и тактика была пересмотрена; меня решили сломать окончательно, стукнув второй дозой. Когда же на следующее утро я в полном здравии появился на работе, мои конвульсии на мосту были приняты за розыгрыш.
Теперь я для них сверхчеловек, обладающий удивительной защитой от веяния. Каким же еще набором качеств я должен располагать? Умением читать мысли? Видеть сквозь стены? Испепелять взглядом?
Я шел, изредка поглядывая на звезды, и размышлял.
И вот, что я подумал: стоит поговорить с предсказателем Шпачковым.16
На следующий день, когда я относил бумаги Куксину, ко мне подошел Жора и взволнованно сказал:
– Надо встретиться.
– Где?
– Хочу пригласить тебя домой в субботу, завтра то есть, часов в одиннадцать. Как на это смотришь?
Я кивнул.
Цуман протянул мне сложенный листок с адресом, и мы заговорщически перемигнулись. Похоже, он уже виделся с менгами. Илья должен был лично переговорить с ним. Я похлопал Жору по плечу. Нам предстояло работать в одной команде.
Бирюкинг по-прежнему странно на меня косился. Он был недоволен положением. Деловод, к которой он периодически присасывался, закатив глаза так, что были видны только белки, не могла в полной мере утолить его жажду. У нее были совершенно пустые глаза. В них отсутствовала даже затравленность, которая так сильно отличала обычных работников от администрации. Словно паранджу носила деловод рабскую покорность, потому что тупое безразличие могло бы показаться вызывающим, как отголосок не вытравленной индивидуальности.