Хомотрофы

Скуркис Юлия

Я спустился по лестнице в отдел кадров. Уныло скрипнула тяжелая дверь. Я вошел и внутренне сжался, предвкушая знакомый могильный ужас. Нет, кажется, сегодня пронесло. Не слышно ни стонов, ни жуткого гула. Только давят низкие потолки и бетонные стены. Вызывают уныние бесчисленные провода сигнализации. Видимо, в этом отделе очень серьезно заботятся о сохранности документов. Все двери изготовлены из толстой стали. В холле нет привычного офисного интерьера.

Первый раз, когда я побывал здесь, мне подумалось, что это военный завод или что-то в этом роде.

На дверях нет никаких названий, только номера.

Вот № 17. Вот № 17/1. Рядом № 8. Следующая дверь большего размера, чем остальные. На ней выведено Г№ 1 ст. д. Что бы могло обозначать это Г№ 1 ст. д.?

Затем дверь с надписью № 18. Дверь полуоткрыта, из кабинета доносится тихая монотонная речь, как будто кто-то кому-то диктует. Вот, наконец, кабинет начальника отдела кадров. На двери написано Г№ 2 ст. Раньше я не обращал внимания на эту странную аббревиатуру.

Стучусь, вхожу. Курин, как обычно, сидел за своим столом и пил чай. Он медленно поднял голову, при этом блики переместились с лысой макушки на лоб. Некоторое время он смотрел на меня бессмысленным взглядом, как будто не узнавал.

– Здравствуйте, – нарушил я тишину.

– Лемешев? – спросил

он так, словно в последний раз видел меня не вчера, а лет десять назад.

– Я, Михаил Леонтьевич.

– Ты чего пришел? Я сегодня бумаг не подписываю. Занят.

Перепил он, что ли?

– Вчера вы мне должность предложили. Забыли?

– Что?!

– Должность редактора газеты. Вы предложили мне подумать до утра.

Курин вздохнул и успокоился. Стал рыться в документах. Бумаги на его столе были разбросаны в беспорядке. Я сел. Курин никак не мог найти то, что искал, и я, чтобы не буравить его взглядом, стал смотреть по сторонам. Взглянул на картины на стене.

Определенно это Миро! Жуткие формы. Много черной краски. Когда-то я готовил об этом испанском сюрреалисте небольшой биографический очерк и даже брал интервью у знатоков живописи.

На глянце журнала «And» женщина в шляпе-восьмерке, некая миссис Миллс, смотрелась неплохо. Эти картины были мне неизвестны, но в их авторстве я не сомневался. Кто-то знающий толк в живописи подобрал эту коллекцию репродукций.

Одна из картин была странно смещена, словно была дверцей. Я подумал, что она могла бы маскировать спрятанный за ней сейф. Сегодня Курин рассеян, забыл, наверное, прикрыть. Что он там хранит, в этом сейфе? Досье на таких, как я?

Наконец, Курин положил передо мной лист бумаги и образец.

– Пишите заявление, Лемешев.

Что с ними происходит? И Елена, и Курин, и Бирюкин, и другое начальство, которое я встречал в этот день, – все выглядят обессиленными, выжатыми. Сегодня в них особенная опустошенность. Так выглядит моя коллега-деловод после того, как Тутанхамон высасывает из нее свою ежедневную порцию.

На ум пришла «Война миров» Уэллса, где пришельцы подхватили земную заразу и стали дохнуть один за другим. Если бы так. Но в том, что Елена не пришелец, я не сомневался.

В чем же причина их усталости? Может, они всю ночь решали, как им спасать от меня Улитку? Взвешивали все «за» и «против». Убивать меня или нет?

Убить! – кричал Бирюкинг, – порвать его!

Нет, говорила Елена, убить мы его всегда успеем. Если мы его победим морально, нашу идеологию признают враги, и Улитка получит полное право на существование.

Мы его купим, осторожно предлагал Курин. Дадим должность, и он попадет в зависимость.

Зачем его убивать или покупать? – пожимал плечами Грязин-Повар. – Мы отправим к нему наших людей, и они вытрясут из него всю душу. Он сделает все, что ему прикажут.

Строя планы и споря, они провели всю ночь без сна…

А может, у них сегодня просто постный день и они страдают от вынужденного голода? Прочищают каналы? Накапливают страх?

Как бы там ни было, но сегодня, в четверг, я зарегистрировал общий упадок настроения и духа среди всего руководства поролоновой корпорации.

В обеденный перерыв я встретился с Жорой и пригласил его подышать воздухом, прогуляться до беседки. Каждый раз, когда она оказывалась перед моими глазами, возникало смутное чувство, что мне нужно туда пойти. Эта идея стала такой навязчивой, что внутренний зуд можно было унять, только воплотив ее в жизнь.

Я ступил на серый деревянный пол, затертый множеством ног. Сучки пупырышками торчали из досок, в щелях проглядывали десятки окурков. Ничего не произошло.

– Я не люблю сюда приходить, – неожиданно признался Жора, что топтался позади меня. – Это место гибели моего друга.

– Как-то раз, я впал в состояние, похожее на сон, и встретился с ним.

Я по-прежнему стоял к Жоре спиной и не видел выражения его лица.

– Скажи мне, ты веришь, что я избавитель? – Мне вдруг показалось, что от его ответа будет многое зависеть. Я обернулся.

Жора выглядел бледным, но в глазах светилась решимость.

– Верю, – твердо сказал он.

В этот момент и я вдруг поверил. Не знаю, что это было: минутное помутнения рассудка или прозрение. Я неожиданно для себя самого протянул Жоре обе руки. Он растерялся и вопросительно посмотрел на меня. Я молча ждал и чем больше проникался важностью момента, вряд ли понимая суть происходящего, тем яснее видел, как Жору окутывает белесая дымка. Догадаться, что я увижу через мгновение, было не трудно. Полупрозрачный призрак окутал Жору, и теперь он стоял внутри него, внутри своего погибшего друга. Еще немного и я осознаю суть этого знамения, явившегося мне в образе матрешки.

Жора протянул мне руки. И Андрей, о присутствии которого Цуман не догадывался, а я помалкивал, тоже. Я стиснул его запястья, и едва сам не закричал вслед за беднягой Жорой. В первый раз я потерял сознание. Нас обоих трясло, как при турбулентности, потоки энергии пронизывали тела, уподобившиеся единому организму.

– Андрей! – взвизгнул Цуман. Теперь и он увидел. И тут же призрак уменьшился, будто просочился в Жору. Впору было испугаться, когда я ощутил, что оба они оказались внутри меня. Энергии изменили течение, сконцентрировались, слились, и пришло понимание.

Долго удержать это состояние не получилось. Нужно было встретиться снова, чтобы потренироваться. Я не знал, сколько раз потребуется это повторить, но готов был в лепешку расшибиться, такое посетило меня вдохновение.

Жора, выжатый и очумевший, пришел в себя на полу беседки. Я сидел на лавочке, борясь с дрожанием конечностей, и выглядел, наверное, не лучше, но при этом улыбался.

– Это принцип матрешки Сергея Лемешева, – сказал я Жоре. – Не правда ли, звучит, как достойный ответ закону Ширмана?

Как оказалось, Жора понятия не имел, кто такой Ширман, а я пока не мог ему об этом рассказать. Он был под впечатлением от происшедшего и до краев наполнен желанием бороться. Всегда легче за кем-то следовать и в кого-то верить.

– Это все Андрей, я только проводник. – Пришлось умерить Жорин восторг. Может я и тщеславен, но не до такой степени, чтобы мечтать про обожествление.

Мы договорились встретиться в воскресенье на нейтральной территории – возле водонапорной башни. Потрясение от случившегося никак не давало нам вернуться в обычное состояние, к той реальности, которую большинство из нас почитают единственно существующей. Я видел это по рассеянному взгляду Жоры и чувствовал каждой клеточкой своего тела. Казалось, меня опустошили и вновь наполнили, но чем-то непривычным.

– Ты не заметил, сегодня все руководство точно побитое ходит? – спросил я, уже собравшись уходить – обеденный перерыв закончился, и слышно было, как в цехах надрываются звонки, призывая всех на

рабочие места.

– Как? Ты не в курсе? – удивился Жора. – Утром было одно из тех собраний, на котором директор выпивает страх своих замов и начальников отделов. Это наш с тобой праздник. Мы называем его день профилактики. Такие собрания бывают только раз в месяц, всегда тридцатого числа.

– Еще один козырь нам в руки! – обрадовался я, немедленно соображая, что до дня восстания теперь ровно месяц, но, кажется, Жора этого не понял.

– Да, чуть не забыл! Поздравь меня, – вдруг спохватился я.

– С чем?

– С повышением. Я редактор заводской газеты. Как там она называется? Ах, да… «Вестник Полиуретана».

Жора посмотрел на меня странным взглядом, значение которого я не сразу понял, и без особого энтузиазма поздравил с новым назначением. Мы оба вернулись к своим обязанностям, к заводской рутине.

К концу рабочего дня я чувствовал себя еле живым – так много энергии ушло в беседке. Я догадывался, что так не должно быть, нельзя растрачивать себя попусту. Наверняка есть какие-то способы сублимации, но я не имею о них ни малейшего представления. Пока не имею.

Размышления наслаивались одно на другое, пока я трясся в автобусе по дороге домой, пока шел от остановки.

В саду я ненадолго задержался полюбоваться каплями росы на паутине. Несмотря на усталость, все казалось мне невероятно красочным и наполненным жизнью. Возможно потому, что сам я преисполнился надежд.

В кухне оказалось несколько людоедов. Все они сидели на корточках. Около холодильника стоял Войчишек. Кивнув, он шагнул навстречу и, оттеснив меня обратно в коридор, вышел на улицу.

– А где Зоя? – спросил я, раздраженный тем, что вместо нее в доме последнее время хозяйничает полдюжины людоедов.

– Отдыхает. На чердаке, – не оборачиваясь сказал Вовчик.

Я прошел в комнату.

Боже, какой здесь бардак!

Подоконник, шкаф, стол – все в пыли. На полу крошки и мусор. Пора уже начинать организовываться.

У меня появилась жажда деятельности.

Начну-ка со своей кровати. Наведу порядок. Затем поужинаю, а после примусь за изучение закона Ширмана. Мне не терпелось за него взяться. Кроме того, я еще не раскрывал карту Сократа. Иметь в запасе реальные пути к отступлению было бы очень неплохо.

Я стал собирать разбросанные вещи.

Где это запропастился Андриан? Утром он говорил, что сегодня у него выходной. Значит, должен быть дома. Никогда мой сосед в такое время не отлучался. В сердце закралась радостная надежда.

А может, Андриан решил не терять времени и уже начать сбивать команду, собирать людей для восстания? Но ведь я ему еще ничего не говорил о своих планах. Что он знает? О чем он может говорить людям, если не имеет представления о слабостях противника и о том, что требуется для его уничтожения?

И все же было очень приятно.

Человек, который вначале показался мне совершенно деградировавшим, теперь своими действиями вдохновлял меня.

Странность, медлительность, чрезмерная флегматичность, возможно, объяснялась влиянием наркотической смеси, что помогала спастись от веяния. Вряд ли, конечно, такой человек, как Андриан, подойдет для участия в проекте «Матрешка», который я намеревался воплотить в жизнь за месяц. Но вполне вероятно, что он поможет мне найти нужных людей.

Я переоделся, навел порядок в вещах. Взял кружку и отправился на кухню налить себе кипятка.

Людоеды уже не сидели на полу, они суетились кто за столом, кто возле раковины, занимаясь каждый своим делом.

На столе лежала красно-бурая груда внутренностей, и Сева проворно с ними разделывался при помощи большого кухонного ножа. Небольшой столик рядом был заставлен пустыми стеклянными банками. На газовой плите в большой кастрюле закипала вода.

Двое менгов промывали под струей воды большие куски то ли легких, то ли печени. На полу поверх большого лоскута полиэтиленовой пленки лежал Андриан. Он был раздет до пояса. Грудная клетка была вскрыта и зияла пустотой.

Я выбежал из дома. У калитки меня вырвало. Выскочив на улицу, я понесся вдоль заборов неизвестно куда.

Черноволосая возникла неожиданно. Не успев свернуть, я налетел на нее.

– Куда спешишь? – поинтересовалась она.

Я не мог выдавить ни слова. Меня трясло.

– Снова на мост? Какой хлипкий достался нам избавитель.

Отчаяние и ужас отступили, все мое существо наполнилось ненавистью.

– Тварь! – Прозвучало как плевок.

Она улыбнулась, остановившись на тонкой грани, близкой к оскалу.

– Так-то лучше. Твой друг был очень счастлив, перед смертью, поверь.

Я стиснул кулаки. Еще слово, и я за себя не отвечаю. Никогда не бил женщину, но черноволосая не женщина, она – самка менгов, чудовище.

Она склонилась ко мне, будто собиралась поцеловать. Я отшатнулся, но не смог отвести взгляд.

– Страх – изысканный соус, – прошептала она и наклонилась еще ближе. – Но блюдо можно приправить и чем-то иным, создать новые оттенки вкуса.

Мое сердце забилось чаще. Если бы мне однажды пришло в голову стать едой, то только ее. Я подался навстречу, но черноволосая отвела взгляд.

– Ты доведешь начатое дело до конца, – сказала она, развернулась и ушла.

19

Оливейра стал моим проводником.

Как в былые времена один поэт водил другого по кругам ада, так сейчас маленький анголец, заброшенный судьбой в проклятый Богом Полиуретан, открывает мне его сумрачные места. В выходные дни мы с моим чернокожим гидом бродим по городу. Всякий раз по новому маршруту.

У Оливейры была привычка заглядывать в магазинчик в подвале одного из двухэтажных коттеджей. Он покупал себе пару баклажек пива. Мой приятель пил часто и много, несмотря на это был строен и подтянут.

– Странно, но сервейжа здесь самый хороший из тех, который я пил, – пожимал плечами негр, будто в оправдание.

Я брал две порции мороженого. Мы выходили на улицу, Оливейра указывал пальцем: «Туда». Брели на заброшенный стадион, к рынку, на озеро или еще куда-нибудь. И все время мне казалось, что рядом с нами шел кто-то еще.

Людей в городе мало даже на выходные. Основная часть работающих жителей попивает, сидя дома. Иногда в переулках попадаются старухи с котомками или небольшие – человека по два-три – компании подростков. Кто бы ни встречался – все норовят обходить нас стороной.

– Глянь, какие тихие, – говорит Оливейра, кивая на двух пацанов. – Сперва никак не мог привыкнуть.

Так оно и есть. Молодежь в городе робкая и скованная, одежды носит старомодные. У ребятни диковинная привычка опускать глаза во время разговора. Спросишь дорогу – в ответ сконфуженное молчание. Это напомнило мне молодых монахов одного захолустного мужского монастыря, где заправлял очень суровый настоятель. Нет, в глазах здешних ребят куда больше отрешенности.

Как-то раз шли от рынка к старой автостанции, на месте которой сейчас поросший молодой порослью пустырь. Двигались в обход. Проходя по краю одной из балок, я заметил небольшой поселок: он висел на южном склоне.