Хонас и розовый кит
Шрифт:
– Пусти, пусти. Я устала, – просит она.
Усаживаю ее себе на колени. Никакой стимул не в силах оживить ее дремлющий взгляд. Глаза, словно два коматозных ребенка. Она сложила руки на груди, она холодна к моим ласкам. Большего не позволит. Сегодня четверг, придется дожидаться субботы – дня, когда она раскрывает объятия, как отворяет свои двери еженедельное кабаре.
Эрекцию не унять. Пытаюсь снять с Талии блузку.
– Не лезь. Давай поговорим как цивилизованные люди.
– Я могу говорить, пока руки работают.
– Не забывай, я еще не поправилась после цистита. Доктор советовал делать это реже.
Мои руки размыкаются – она улыбается, как инвалидка, спасенная от насильника.
Год от года организм Талии становится все более хрупок. Прикасаясь к ней, я предельно осторожен, как если бы удерживал на кончике пальца хрусталь из коллекции Романовых.
Мы здорово сэкономили бы, заключив бессрочный договор с гинекологом. Пару лет назад здоровье предало Талию. В ее влагалище разместился отель, где в жаркое время года находят приют трихомонады, в сезон дождей –
Кладу голову на ее колени. Все в Талии говорит: нет и нет, и нет. Прикрытые глаза, напряженное и удивленное собственной строгостью тело, медленное дыхание. Кутаюсь поудобнее в ее отказ, он мне послужит одеялом. Наплывают думы, надоедливые, неторопливые, тяжеловесные. Закрываю глаза. И словно распахивается входная дверь. Размышления – гости, ждущие меня дома. Все они из прошлого. Это воспоминания о наших первых с Талией любовных утехах, там, в гостиной у нее дома. Гляжу в наше недавнее прошлое, тихое и безоблачное. Талия с растрепанными волосами, возбужденная, полная жизни, еще не изнуренная браком. Рядом с ней я, трогательно худой, с бледным, как при лихорадке, лицом. Мы встаем, диван стонет. Вокруг царит тишина весеннего вечера. Она осматривается в доме: родители, как и следовало ожидать, в своей комнате у телевизора. Мы свободны, как кролики, сбежавшие от повара. Однако я ощущаю себя новобранцем, должно быть, потому, что год назад Талия играла в эту игру с Крисом Молиной. Замечательно! Теперь прилипла мысль о Крисе Молине. Еще немного, и он появится в образе учителя физкультуры, чтобы научить меня, как обращаться с возлюбленной. Идем вниз по лестнице. Дверь наверху закрыта на засов, та, что внизу, скрыта в темноте. Спускаемся по ступенькам, пока не оказываемся в полумраке. Талия остановилась на пару ступеней выше. Она словно на пьедестале, безмолвная и печальная, как статуя, которую решено сбросить в реку. Не замечаю в ней волнения. С Крисом Молиной она вела себя так же спокойно? Не обращаясь ко мне за помощью, она сама расстегивает молнию сзади на платье. Треск, шуршание одежды и распаляющий зной сливаются с полутьмой в единое целое. Она спускается ко мне, протягивая свои аккуратно сложенные вещи. Чувствую себя толстой медсестрой, подготавливающей пациентку к операции. Едва смотрю на нее в профессиональном жесте человека, привыкшего по долгу службы иметь дело с раздетыми женщинами. Чувствую в руках стопку вещей. Поднимаю взгляд. Она стоит, не двигаясь, довольная и немного смущенная тем, что на ней остались лишь красные туфли на каблуке. Я никогда не видел ее обнаженной. Но сейчас я не узнаю ее – у Талии не то тело, которым наградило ее мое воображение, оно более выразительно и агрессивно. Она приглаживает волосы и улыбается мне. Поглощаю ее наготу, доставшуюся мне внезапно и без лишних слов. Треугольник ее лобка – центр притяжения, точка, из которой, как лучи звезды, расходятся бедра и талия. У меня были женщины до нее, но ни одна из них не раздевалась передо мной, чтобы покрасоваться. Они сбрасывали с себя одежду, перед тем как улечься со мной в постель. Талия же предлагала мне именно наготу в качестве закуски, главного блюда и десерта. В тот миг все мое существо свелось к зрению. Талия может практиковаться на мне в искусстве эксгибиционизма, сколько хочет. В прошлом году неудачник Крис не совладал с возбуждением и принялся неистово мастурбировать перед ней. Та мастурбация чем-то напоминала неутешный плач. Держа в руках ее одежду и помня рассказ своего предшественника, я пытался найти более оригинальный выход. Наверняка у меня было страдальческое выражение лица, поскольку Талия, сжалившись, подозвала меня к себе. Ее руки, как два вертолета службы спасения, приземлились на моей ширинке. Она расстегнула молнию и высвободила моего птенчика из заточения. Наружу она его доставала с поспешностью, с которой тянут из воды утопающего, было больно, но я не подавал вида. Она осторожно взяла его в руку и начала неуверенно водить ею, сбиваясь с ритма и сжимая его с неодинаковой силой, как будто с каждым новым движением пыталась найти более совершенный способ доставить мне удовольствие. После того как я кончил, она вытерла его платком. Меня захлестнуло блаженство младенца, оказавшегося в руках первоклассной няньки.
Из нашего окна виден дом тестя и тещи. Пятьдесят метров отделяют меня от лестницы, где Талия разделась для меня в первый раз. Но я отброшен на миллионы световых лет от того молодого адвоката, который позволил поглотить себя взорвавшейся перед ним звезде из плоти и крови. В том парне я узнаю себя. Одни гены, схожие черты лица и то же водительское удостоверение. Несмотря на это, если нам дадут одно задание, например, описать пейзаж или оценить красоту женщины, мы дадим совершенно разные ответы. Он обнаружит чувственность, напор и бесшабашность, мой отчет будет грешить формализмом. Больно сознаваться в этом, но мы словно один и тот же автомобиль, с той лишь разницей, что некоторые мои детали покрылись ржавчиной.
Талия пробуждает меня от раздумий, извиняясь за то, что не пошла навстречу моим желаниям.
– В субботу я удовлетворю все твои капризы. Я даже решила, что в следующем году мы заведем ребенка. Ты же не откажешь мне в этом желании?
Со дня свадьбы Талия вынашивает замысел. Отпуск в Рио-де-Жанейро. В номере люкс отеля на Копакабане ее венчик раскроется навстречу хоботку этого трутня. Домой она вернется с осчастливленной маткой.
Между тем отсрочка нашей поездки в Рио вошла в привычку.
Талия слышать не может вопроса: «Когда ты уже забеременеешь?» Слова любопытствующих звучат для нее как обвинение. Ей кажется, что ее осуждают за нежелание завести потомство, смотрят на нее как на предательницу рода человеческого, ненормальную самку, угрожающую поставить точку в истории гомо сапиенс. Вина, однако, лежит на мне. Это я жадничаю делиться с ней хромосомами.
Наслушавшись советов Эстебана, она разворачивает целые кампании, чтобы убедить меня в достоинствах отцовства. Она демонстрирует шедевры военной стратегии, с помощью которых ей не один раз удавалось разгромить меня и заставить произнести:
– Сдаюсь. Я так больше не могу. Посевная открыта. Выбирай пол, цвет глаз и волос, и я тебе, как по картинке, изготовлю младенца.
– Правда? Ты был бы рад завести ребенка?
– От счастья я не умираю, но уступаю в угоду тебе.
– Мне хочется, чтобы ты испытывал радость, чтобы мы планировали и представляли себе будущее вместе, как все.
– Тебе недостаточно моего согласия? Хочешь, чтобы я прыгал от радости? Не проси слишком многого. Это невозможно. Я по-прежнему против этой идеи. Так что пользуйся побыстрее моей слабостью, а то посевная скоро закончится, – предупреждаю я.
– Я не стану пользоваться ничьей слабостью. Мне обидно твое отношение. Правильно было бы, чтобы мы оба хотели ребенка. Если один из нас против его рождения, то эта неприязнь нанесет вред его психике.
– Он никогда об этом не узнает.
– Он все отлично почувствует. Дети очень восприимчивы.
Литература по психологии изжила простодушие Талии. Постоянное стремление выполнить все наилучшим образом парализует ее жизнь. Чтобы забеременеть, ей нужно получить искреннее согласие от меня и своих родителей и правильно рассчитать время родов. Они должны прийтись на пору отпусков, когда и не жарко, и не прохладно. При этом ребенка нужно наградить правильным зодиакальным знаком, желательно Водолея или Тельца, поскольку они гармонируют с ее собственным.
Роды ни в коем случае не должны совпасть с отпуском ее гинеколога, его участием в курсах повышения квалификации или конгрессах.
Она также остерегается рожать в дни карнавала, Рождество или Новый год. Ведь во время этих праздников в клиниках пациентам уделяют меньше внимания. Также большое значение имеет фаза луны. Кроме того, политическая обстановка должна быть консервативно-умеренной. Идеальным для Талии было бы невоенное правоцентристское правительство, поддерживаемое Церковью.
Талии здорово не повезло родиться дочерью Иры. Величие матери плохо сказывалось на развитии ребенка. Девочка появилась на свет без единого шанса стать центром вселенной, она была обречена вращаться вокруг своей родительницы, одарявшей ее драгоценным сиянием. В жизни Иры моя жена играла роль спутника, второстепенного явления. Как будто она пришла в этот мир украдкой, через черный вход. С первого крика ей предстояло подстраиваться под нрав и вкусы матери. Однако попытки подражать ей были абсолютно тщетны. В результате возникала лишь уменьшенная копия материнских свершений. Достижениям матери дочь вторила миниатюрами: Талия, как социальный работник, участвовала лишь в парочке событий за год, а Ира организовывала благотворительные кампании национального размаха. Даже по тому, как они смеются, становится ясно, насколько они разные по характеру. Смех Иры сильный, выразительный, волнообразный, как кульминация в вальсе. Смех Талии, если его удастся расслышать, похож на бормотание, журчание далекого ручья, глухую молитву. Талия еще в детстве задула свой огонек, поскольку в свете рефлектора матери он был бесполезен. Сохрани она его, была бы намного счастливее. Но из-за преданности она отказалась сиять. Несмотря на это, Талия не питает ревности, не завидует, не соперничает с матерью. Она подпитывается энергией Иры. Трогательно видеть, как она всякий раз подходит к моей теще словно неуклюжий голодный теленок к матке.
На ужин то, что Эмилии удается лучше всего: рис, жареные бананы и бифштексы с яйцами. Эмилия, хотя и проработала пятнадцать лет в изысканном ресторане, хорошо готовит только простые блюда. Она любит хвастаться экзотическими рецептами, но лучше этот вызов не принимать: в последний раз, когда мы решили удостовериться в ее таланте, нам пришлось отправить обед в помойное ведро.
Тщательно жую, разрезая помидор. На аппетит я не жалуюсь. А вот Талия старается есть ровно столько, сколько необходимо. От природы она не прожорлива и отсутствие аппетита компенсирует упрямством, каждый день заставляя себя проглатывать ненужный ужин. Она воспринимает еду как инъекции энергии, полагая, что упадет в обморок, отказавшись от очередной порции.