Хорал забвения
Шрифт:
В зловонном помещении тускло горели свечи. В стенах не было щелей, но через вентиляционные отверстия в потолке проникали слабые отсветы дня.
Противоположная стена скрывалась во мраке. Низкий потолок поддерживали кирпичные столбы четырехугольного сечения, с оплывшими свечами на каждой стороне. В полу были вырыты ямы шириной около десяти футов и выложены кирпичом и плиткой. Майкл насчитал их семь.
— Камера номер три, — сказала Шеребит. — Я ее называю Главной Воющей Камерой, из-за Ишмаила. Он тут заводила. — Она указала на скамейки возле углублений. — Когда Двор только построили, все думали, родители будут иногда навещать своих детей. Нет, никто не приходит. Только я да служитель. Я тут смотрительница. — Она обнажила в улыбке неровные желтые зубы. — Кроме меня, никому до них дела нет, никто о них не заботится, служитель разве только.
— А Саварин? — вежливым тоном напомнила Элина.
— Этот-то? Ну, у него тут свой интерес. Иногда он расстраивает детишек. Не люблю я Саварина. Послушал бы их ночью, когда они чуют зов из долины. Нам-то его не слыхать. — Она показала на свои маленькие уши, свернутые в трубочку и прикрытые длинными прядями седых волос. — Это зов их родичей. Тела ничего не значат. Важно, что в бутылке, а ее форма и этикетка не играют роли.
Она подвела их к центральной камере. По пути Майкл заглядывал и в другие углубления, проходы между ними были всего в ярд шириной. Трудно сохранять спокойствие, когда с обеих сторон затаилось неведомое. В каждой камере он видел бледное существо в полулежачей позе. Некоторые существа были с ребенка, иные — крупнее. Разглядеть их как следует Майкл не успевал.
Шеребит склонилась над центральной камерой.
— Ишмаил, — позвала она тихонько. — Ишмаил, ты дома?
В полумраке шевельнулась худая серая фигура.
— Да, матушка, — ответил густой низкий голос с оттенком безмерно глубокой печали. Он вызвал у Майкла странное чувство.
— На самом деле я ему не мать, — осклабилась Шеребит. — Но, кроме меня, он никого не знает.
— Ишмаил. — Элина опустилась на колени у края ямы.
Ее глубина примерно равнялась ширине, стены были облицованы гладкой плиткой. Ишмаил пребывал в чем мать родила, и в камере напрочь отсутствовала мебель. Лишь три сосуда — для еды, воды и нечистот — стояли рядком у стены.
— Что?
Глаза Майкла немного привыкли к темноте, и он разглядел лицо Ишмаила, округлое и слишком маленькое для столь длинного тела. Руки начинались худыми плечами, затем причудливо утолщались в предплечьях и заканчивались большими кистями.
— Мы хотим задать несколько вопросов, — продолжала Элина.
— Ко мне только за этим и приходят.
— Он тут с самого рождения? — шепотом спросил Майкл.
— Почти, — ответила Элина. — Родился еще во время Войны. Он один из первых.
— Время идет, — заметил Ишмаил. — Вопросы.
Он сел, прислонившись к стене, и вытянул на полу бледные ноги.
— Кто ты?
— Плод греха. Побочный продукт похоти. Вместилище абсолютного зла, которое надо держать взаперти в течение всей его бесконечной жизни. Ходячая жертва аборта.
— Не слушай эту чушь.
Элина взглянула на Майкла, желая узнать, какое впечатление на него произвел Ишмаил, и снова обратилась к узнику:
— Кто ты?
— Недоносок! — Ишмаил повысил голос. — Рожденной мужчиной и женщиной.
— Ты убил своих родителей.
— Не помню. — Смущенная улыбка.
— И пытался убить других.
— Ты очень много знаешь.
— Кто ты? Как твое имя?
— Зови меня…
— Хватит, — спокойно заявила Шеребит. — Его имя Пайним. Он один из отпрысков Адонны.
— Пэйним, Ишмаил — какая разница?
— Он завладел телом ребенка, когда тот родился. Ведь здесь нет душ. — Шеребит принялась ходить вокруг ямы. — Я одна только и забочусь о нем.
— Адонна заботится! — провыл Ишмаил. — Он породил меня…
— Похоронил тебя, — проворчала Шеребит за спинами Элины и Майкла. Им пришлось посторониться, и Майкл оказался в неприятной близости от края ямы.
— Адонна освободил меня!
— Ты явился из Проклятой долины. И с тех пор зовешь своих друзей, которые там остались.
— У меня нет друзей. — Глубокая печаль в голосе.
— Так что же ты собой представляешь? — спросила Элина.
— Я из иного времени. Увяз в этом мире. Получил форму от Адонны. Я — Ишмаил.
— А что ты умеешь?
Дитя покачало головой и едва заметно усмехнулось. В помещении было душно, и Майклу очень хотелось выйти на свежий воздух.
— Созерцаю Царство. Предвижу будущее.
— Что ты предвидишь?
— Мятеж.
— Когда?
— Скоро, скоро.
— И кто победит?
Майкл глянул на Элину, потом на Шеребит.
— Пакт будет нарушен. Элионс потеряет все.
Элина просияла.
— Уже второе пророчество! То же самое он сказал Саварину. Мы победим!
Майкл нахмурился. Дитя сидело с бесстрастным лицом, сложив руки на коленях. Шеребит опять склонилась над камерой.
— Никто о них не заботится, кроме меня, — повторила она. — Ни одна живая душа.
— Еще служитель, — напомнила Элина.
— Ну да.
В помещении появился маленький худощавый человек в коричневых брюках и длинной, до колен, рабочей блузе. Он катил по узким проходам тростниковую тележку. На бортах тележки висели бумажные и тростниковые сосуды для обитателей камер, на дне стояли три закрытых ящика. Элионс и Майкл посторонились, тележка прогромыхала мимо, сосуды постукивали о борта. Свет из вентиляционных отверстий позволил Майклу рассмотреть лицо коротышки. Казалось, этот человек сосредоточился на какой-то мелодии, звучащей у него в мозгу. Его глубоко посаженные глаза были неподвижны и голубы, как у новорожденного котенка.
— Служитель, — шепнула Элина на ухо Майклу.
— Только я, — пробормотала Шеребит. Она неотрывно смотрела на Ишмаила.
Выходя из Двора, Майкл стучал зубами от холода. Шеребит молча затворила дверь и клацнула засовом. Впервые Майкл почувствовал, что значит желать смерти как избавления от мук.
Это чувство передалось ему от Ишмаила.
Элина глубоко вздохнула и откинула пряди волос, упавшие на лицо.
— Теперь ты знаешь, почему мы сюда ходим не часто.
— Их держат в ямах… потому что они опасны для людей?