Хорал забвения

Бир Грег

Майкл открыл рот, чтобы высказать свои сомнения, но передумал. Не ему судить.

— Я не знаю точно, что он имеет… имел в виду. Но, по-моему, это правда. Если я становлюсь одной личностью, когда занимаюсь волшебством, все получается. Но иногда мысли разбегаются, в голове будто целая толпа, и тогда магия слабеет. У настоящих сидхов всегда только один голос в голове. Поэтому им легче сосредоточиться.

— Может, он имел в виду просто концентрацию.

— Нет, это глубже. Лирг говорил… — Она вздохнула и выпрямилась. — Сидх не станет через слово поминать своих родителей.

Гибридам нравится думать, будто они — сидхи… но я больше человек. В общем, когда добиваешься, чтобы единая личность стремилась к единой цели, магия только начинается. Гораздо труднее ее потом контролировать. На какую-то долю секунды ты связываешь Царство своими мыслями, и происходит то, что ты хочешь. Царство живет по твоей воле. Это происходит почти машинально, Но большая магия… это очень сложно. Рассказывать?

Майкл кивнул. Во рту появилась сухость. Элевт лежала на ковре и неотрывно смотрела на него большими черными глазами, прямые волосы рассыпались по плечам, одна прядь упала на грудь.

— Мы наполовину сидхи и поэтому инстинктивно чувствуем, что любой мир — это песня сложений и вычитаний. Чтобы творить великое волшебство, нужно настроиться в лад с миром — прибавлять, когда он прибавляет, и отнимать, когда он отнимает. Тогда можно обуздать песню, добиться, чтобы мир был в ладу с тобой, по крайней мере на несколько мгновений. Мир — это просто одна длинная сложная песня. Различие между Царством и Землей — это различие между двумя песнями.

Она закрыла глаза и произнесла нараспев:

— Тох келих он-дулья, мед нат ондулья трасн спаан нат код.

— Что это означает?

— Ну, на человеческий это можно перевести приблизительно так: «Все суть волны, и волнуется ничто вне всякой протяженности».

Майкл тихонько присвистнул и с сомнением покачал головой.

— И ты все это ощущаешь?

— Когда получается. А теперь сядь подальше на край ковра. Я некоторое время не смогу с тобой говорить, потому что перестану слушать твою внутреннюю речь. Понимаешь?

— Да, — кивнул Майкл. — Кажется, да.

Она встала на середину ковра и развела руки параллельно его диагонали, словно выполняя медленное гимнастическое упражнение. Майкл глянул влево, на ближайший угол, и увидел маленький — с ноготь большого пальца — темный завиток ворса; казалось, он привинчивает ковер к полу. Ковер натянулся, как живой.

Элевт опустила руки и закрыла глаза, одновременно подняв подбородок. Пальцы выпрямились.

На мгновенье в каждом из четырех углов вырос светящийся столб. Они прошли сквозь потолок, как сквозь воздух, и сгинули. Элевт протянула руку, сжав кулак, и повернулась на целый круг. Глаза ее засияли в тот момент, когда Майкл моргнул, и, пока его веки оставались сомкнутыми, комната так осветилась, что даже сквозь кожу резало глаза.

Элевт опустилась на колени и разжала кулак. На ладони лежал жук, похожий на скарабея, но блестящий, ярко-зеленый, с бархатистыми надкрыльями. Он медленно, будто в замешательстве, поворачивался кругом.

— Очень симпатичный, — похвалил Майкл, не зная, стоит ли ему на самом деле восхищаться этим существом.

— Была холодная ночь, и на небе — свет и облака. Была дорога — твердая и черная, с белыми линиями и золотистыми точками, а пообочь — трава за каменной оградой и деревья над травой. — Элевт показала на жука. — Он был… там. И я его взяла с собой.

Майкл вытаращил глаза:

— Ты…

— Я принесла его с твоей родины. Ты живешь в очень странном мире.

Жук прополз полдюйма по ладони, остановился и опрокинулся на спину. Его ножки слабо шевельнулись и замерли. Элевт озабочено посмотрела на жука и осторожно потрогала. На пальце заблестели капли воды, как будто…

Как будто жук недавно ползал по мокрой траве.

— Он мертв? — спросил Майкл.

У Элевт в глазах появились слезы.

— Кажется, да. Мне еще надо много учиться.

Было уже темно и очень холодно, когда Майкл вернулся на пригорок. Окна в хижине Журавлих ярко светились. Спарт поджидала его, стоя на одной ноге. Она поманила Майкла пальцем, опустила ногу и направилась к его жилищу. Он пошел следом. Спарт велела поднять полог, и он повиновался. Она щелкнула пальцами, и на земле засветились буквы.

— Откуда это?

— Я поэт, — объяснил Майкл, недовольный столь бесцеремонным вторжением. — Сочиняю стихи. Тут нет бумаги, и приходится писать на земле.

— Да, но откуда это взялось?

— Не знаю. Просто… стихи.

— А тебе известно, что они очень древние? — Она указала на последние строки. — — Вначале оно было на каскарском языке.

Майкл отрицательно покачал головой.

— Я его сегодня написал.

— Такие вещи писать опасно. У твоих забав с девушкой-гибридом странные последствия. — И она удалилась, широко шагая, словно гигантский двуногий паук.

— Это мое стихотворение, — крикнул ей вслед Майкл.

Услышав за спиной шорох, он обернулся и увидел Нэр. Она заглянула в дом и, рассматривая сияющие письмена, произнесла два слова:

— Каэли Тонна.

Потом ухмыльнулась и последовала за Спарт.

Пахло пылью и озоном, хотя в ночном небе не было облаков. Майкл улегся на подстилку и подумал об Элевт и ее волшебстве, потом обратился мыслями к Элине. Чем она занимается, и когда удастся ее увидеть… и станет ли она когда-нибудь такой же нежной, как Элевт?

Надежда казалась слишком призрачной.

Глава девятнадцатая

Майкл несколько раз видел, как Журавлихи занимались с Бири.

Они говорили по-каскарски, и Майкл плохо понимал, что происходит. Ему старухи тоже уделяли время. Через несколько дней, когда похолодало, Нэр наконец взялась обучать Майкла искусству хилока, или «извлечению тепла из центра». Едва он начал осваивать эту премудрость, Нэр покинула его, и в течение недели Журавлихи с рассвета до заката учили только Бири.

Однажды особенно холодным утром Майкл вышел из своего дома и увидел на середине пригорка Бири с Журавлихами. Они окружили юного сидха, взявшись за руки и обратив лица с закрытыми глазами к стылому голубому небу. Вокруг медленно и лениво падали снежинки. Майкл сел, скрестив ноги, перед дверью.