Хореограф
Шрифт:
Как только консерваторки удалились по своим дамским делам, Залевский спросил:
– Ты ждал мой звонок?
Вопрос застал парня врасплох, был неудобным и вогнал его в краску. Ждал, обрадовался Марин. Еще как ждал! Не хочет признаваться. Он и рассчитывал поставить собеседника в некомфортную ситуацию, проверить спонтанную реакцию, посмотреть на эмоции другого рода, а не те, в которых он купался на сцене. То был миг его триумфа, сам Залевский стоял у его ног и просил автограф! Ну, что ж, он вполне насладился желанным зрелищем – драгоценным,
– Слушай, откуда такое имя – Марин? Это – сценическое?
Дипломат! Хореограф усмехнулся. Ему определенно нравился этот малый! Простил собеседнику намеренную бестактность, сам разрядил ситуацию.
– Мне сказали, что я с этим именем родился, – охотно подхватил он тему. – Одна из версий такова: мама зачала меня посреди моря. Средиземного. На борту белоснежного лайнера. Не то от албанского, не то от македонского контрабандиста. Его арестовала в ближайшем порту итальянская полиция. Мама вернулась домой, через положенный срок родила меня и назвала Марином – в память об обстоятельствах. А может, это просто одно из семейных преданий.
– А отец? Ты рос без отца?
– Когда мне было три года, мама вышла замуж. И у меня появился отец. Это было большим облегчением и радостью.
Он помолчал, а затем удивил собеседника неожиданной ремаркой:
– Есть и другая версия моего происхождения. Но я придерживаюсь этой.
– Что значит – придерживаешься?
– Другая версия похожа на триллер и приходит ко мне во сне. Когда-нибудь расскажу. Если будет случай.
Парень не настаивал. Его мысли были заняты другим.
– Ты нашел отца в три года, а я потерял.
– Он умер?
– Нет, он нас бросил. Помню, мы с мамой и сестрой часто таскались на почту. Я почему-то думал, что должна прийти посылка с подарками от папы. И только спустя много лет понял, что мама тогда всё ждала алименты. Как он мог нас бросить? Мы что – вещи?
Ах ты, боже мой… Он хочет, чтобы его пожалели? Но у Залевского давно атрофировалась железа, вырабатывающая обезболивающий секрет. Просто за невостребованностью.
– А твой отчим не обижал тебя?
– Нет, что ты! – удивился Марин. – Он очень любил маму и меня. И всегда поддерживал. Он был математиком, никогда не выгонял меня из кабинета, в котором репетиторствовал. Я пробирался туда втихаря и слушал необыкновенные слова. В детстве мне нравилось оставаться с ним, когда мама уезжала на гастроли – она была балериной, сейчас уже преподает. Мама часто брала меня с собой в театр. Я помню, за кулисами от полноты чувств целовал и обнимал всех балетных тётенек. А отец много читал мне. Мы обсуждали книги. Он формировал мою библиотеку, сильно повлиял на мои музыкальные вкусы, привил интерес к классике, к опере. Он знал наизусть множество
– Мне кажется, посмертные почести – подлость и ёбаный стыд.
Залевский попытался осмыслить услышанное, решил, что парень говорит о чем-то своем, чему он нашел еще одно подтверждение. Наверное, опасался не получить сполна при жизни.
– Возможно. Но хорошо ведь, что люди не просто почести им воздают, а стихи их читают. Я сам много наизусть знаю. Благодаря отцу…
Залевский оборвал свой панегирик, заметив, что мальчишка помрачнел. Его развеселое настроение улетучилось, и он скатывался куда-то в свои тяжелые мысли и горестные воспоминания. Ого, а пациент – нестабилен!
– Послушай, ты в самом деле думаешь, что, если бы рядом был отец, твоя жизнь повернулась бы по-другому? Сложилась бы лучше?
– Нет. Но, я думаю, он уберег бы меня… – парень замолчал.
Что там у него в анамнезе? Мальчишеские секреты? Чуть не проболтался, усмехнулся Залевский. Не доверяет ему. Ничего, он его приручит. Пока нельзя давить, нельзя лезть в душу. Главное – приманить. Чтобы был рядом. Чтобы он, Марин, слышал его голос.
– Не думай об этом. Всё так, как есть.
– Так что за тема? – напомнил собеседник.
– Рано еще. Вызреть должно. Но чем бы это ни было в смысле сюжета, я хочу, чтобы ты пел в моем спектакле. Фактически, это будет главная роль.
– Главная роль? В балете? – мальчишка был взволнован.
– Подожди, я не готов сейчас обсуждать. Это пока на уровне ощущений. Что-то о природе человека. О его потребности быть собой.
– Да, это актуально, как никогда, – усмехнулся юный собеседник. И Марин замер от неожиданности и предвкушения. – Кстати, может, взять «Пер Гюнт»? – осенило Залевского.
Мальчишка смотрел на него удивленно.
– Я не понял: что значит «взять «Пер Гюнт»? У него же автор есть. Он что-то свое вложил… При чем тут ты? Или я?
– Видишь ли, – объяснил хореограф, – я беру за основу известный материал, но в постановку вкладываю свое. Так легче удивить зрителя. Люди идут на знакомое, а я им преподношу совершенно другое прочтение! Прием такой, понимаешь?
– Постой, а разве какой-нибудь собственной истории у тебя нет? Ты что, просто движения сочиняешь?
Залевский задохнулся от такого простодушного и немыслимого допущения! Так его еще никто не оскорблял. Он ведь даже не понял, что сказал, этот паршивец!
Но тут вернулись барышни, продолжая язвительно-шутливую пикировку (слегка на публику, напоказ), в которой Залевскому не все было понятно – очевидно, какие-то «внутрячки» – и хореограф представил (внезапно не без удовольствия), что эта милая компания на данном жизненном этапе – его круг.
– Ну что, старухи, домой догребете? – дружелюбно осведомился мальчишка. – Взглянул на Марина и отругал себя: – фу, грубятина!