Хорошая плохая девчонка
Шрифт:
— Никакие части моего тела не скучают по тебе, Коринна. Я предпочитаю мужчин, уж не знаю, хорошо это или плохо. Но если бы мне нравились женщины, то ты была бы не из их числа. У тебя тату по всему телу. Тату меня совершенно не возбуждает.
Она тяжело и прерывисто дышит через водосточную трубу. Этот звук напоминает мне бряцание собачьей цепи о железную миску для еды.
— Так тебе не нравятся мои тату, лапочка? Но это же не просто тату, это указатели. Я отметила на своем теле специальные места для тебя. Ты можешь прильнуть к ним и ненадолго забыться.
Что-то засело сегодня в моей голове. А Коринна своей болтовней мешает мне это вспомнить.
— Пожалуйста, Коринна. Я хочу спать. Не мешай мне спать.
Это чувство… оно растет откуда-то из груди и распространяется по всему лицу. Будто какая-то старая рана. Это похоже на мою тоску по Мануэлю, но это чувство даже сильнее и горше. Мне нужно вспомнить. Что-то такое, что я сделала и что обязательно должна вспомнить.
— О'кей, сладенькая. Не плачь. Ненавижу, когда ты плачешь.
В голове начинают мелькать разные образы. Тату Мануэля на руках, тюремные тату. Папа и его дыхательный аппарат. Мой безнадежно утраченный тихий домик в Малибу, и моя приходящая служанка Мария, и мои долгие прогулки по пляжу на закате, и мой дорожный фургон, и тот ужасный день, когда полицейские барабанили в мою дверь и показали мне Двойного Стива, и то, что Мануэль с ним сотворил, когда преследовал меня по всей Америке на своем мотоцикле, не желая меня больше видеть, но и не желая видеть никого рядом со мной. Потом в моем мозгу начинает расти большой воздушный шар. Он зеленый и упругий, и он становится все больше и больше.
— Пожалуйста, сладенькая. Я не могу слышать твой плач. Жизнь и так чертовски печальна. Но не настолько, чтобы уж так плакать.
Затем шар внезапно прорывается наружу.
Дик.
Дик.
Он выскакивает на поверхность, медленно взмывает вверх и исчезает из виду.
Нет. Дики.
Дики-я-хочу-тебя.
Он называл себя Дики-я-хочу-тебя. И угощал меня коктейлями.
Пожалуйста, не бойся, мой цветочек. Не бойся любви. Не бойся смерти. Не бойся боли, которую могут причинить тебе люди. Не бойся одиночества. Не бойся того, что люди о тебе могут подумать. Не бойся лжи, которую они тебе говорят.
Бойся только одного — сдаться на милость судьбы.
Никогда не сдавайся, маленький цветочек.
Мамочка тебя очень любит.
Рядом с тобой, рядом с тобой, хочу быть рядом с тобой, хочу чувствовать, что ты знаешь, что я рядом, видеть, что ты меня видишь.
Профессор Реджинальд пришел навестить меня в тюремную больницу и принес мне кое-какие книги. Одна из них — еще один роман моего любимого писателя Уильяма Сомерсета Моэма, но читать мне совсем не хочется.
Мне кажется, надзиратель Харрисон принадлежит к числу тех людей, которым нравится заниматься сексом с трупами.
Сегодня я начала читать свою новую книгу, когда мне делали переливание крови, чтобы не смотреть на иголку и пузырек. Мне кажется, им надо закрывать голову занавеской от остального тела, когда они берут или вливают человеку кровь.
Я вообще-то не имею ничего против крови. Я просто не люблю на нее смотреть.
Книга «Острие бритвы» оказалась настоящей находкой, это моя самая любимая книга из тех, что я когда-либо читала.
В ней рассказывается об американце Ларри Дарреле, который решил покинуть этот чересчур материалистичный мир и отправился искать истину и ответы на свои вопросы. Он уезжает в Тибет, встречается там с мудрыми людьми и в конце концов понимает, что может найти истину и ответы на свои вопросы где угодно, даже будучи простым таксистом.
Интересно, сидел ли Ларри Даррел когда-нибудь в тюрьме Техаса, ожидая смертной казни?
Снова приснился сон о Длиннолицей Ведьме. Но кажется, я вовремя проснулась.
Сегодня я чувствую себя гораздо лучше. Кажется, то, что вызвало мое недомогание наконец прошло.
Надзиратель Харрисон позволил мне обедать вместе со всеми. Я сидела вместе с Коринной и Люси, и мы, как обычно, обменивались грубыми шутками насчет дерьмовой еды.
— Наша куколка снова с нами, — неустанно повторяла Коринна.
При встрече она обняла меня за талию и легонько ущипнула за ягодицы.
Я была так рада всех видеть, что даже Коринна не раздражала меня своим присутствием.
Надзиратель Харрисон возвратил мне мои телефонные привилегии. Однако он разрешил мне звонить только из своего кабинета, после чего я должна заплатить причитающийся ему так называемый «налог на любовь».
В тюрьме тебе постоянно приходится платить «налог на любовь». Ты только этим и занимаешься.
Сегодня у меня был первый посетитель, с которым бы я встречалась через стеклянную перегородку, за прошедшие два года. Это был мой бывший терапевт по конфликтному анализу и научный исследователь, профессор Александр.
Профессор Александр явно переживал не лучшие свои времена, похоже, процесс естественной реабилитации мало чем ему помог, особенно в психологическом плане. На голове у него была странная металлическая коробка с какими-то проводками наподобие тех, что можно увидеть в школьных автомастерских, а левая рука была в гипсе. Его левое ухо было перевязано только наполовину, и через бинты можно было видеть наложенные швы, а родинки на его лице стали еще чернее и жестче, чем обычно.
Теперь, когда его челюсть обездвижена, профессор Александр был уже не так разговорчив, как раньше.
— Как печально, профессор Александр, — говорю я ему. — Вы по одну сторону стекла, а я по другую. Вы выглядите так одиноко в этой большой комнате, вы ведь там совсем один.
— Т-т-т. И-и-и.
Он произносит эти два звука очень отчетливо, снова и снова.
— Т-т-т-т-т-т. И-и-и-и-и-и.
Я не могу не улыбаться, глядя на профессора Александра. Мистер Большая Шишка, доктор наук из известного университета, который не может даже правильно говорить.