Хорошие девочки плачут молча
Шрифт:
— Я не хочу ложиться в больницу, — тихо сказала я. Кажется, на моих глазах выступили слёзы.
— Не хочешь, но ляжешь.
Он сердился, негодовал, чувствовал себя обманутым. Я прекрасно понимала, как выглядит моё молчание со стороны.
— Ты думаешь только о себе, Марго. Принимаешь решения за нас обоих. Моё мнение вообще не берётся тобой в расчёт? Привычка повелевать, смотреть на всех, как на холопов?
Наконец, он взглянул мне в лицо. Подошёл близко, заставил встать и подвёл к окну.
— Посмотри, мы здесь, вместе. А ты решила всё порушить? Это из-за твоей мамы?
— Нет, — я шмыгала носом и почти ничего не видела из-за слёз. — Я не хочу, чтобы ты видел, чтобы ты запомнил меня больной. Вечно усталой, с вымученной улыбкой, как заведённая кукла повторяющую, что всё будет хорошо. Она сама в это не верила. Я видела! Все видели, что она умирает.
— Мы справимся, — только и говорил он, то гладя меня по волосам, лицу, шее, то прижимая к себе и громко возмущаясь моим поведением.
Я выслушала, что я жестокая, глупая, самовлюблённая принцесска, которая только и думает, как лучше будет для неё. И для её драгоценного отца. Что я так и не приняла Мишу, как мужа, а всё время считала его безропотным рыцарем.
Я тоже многое наговорила в тот вечер. Например, что не могу видеть любимого таким, усталым, потерянным, словно у него выбили почву из-под ног, и теперь он вынужден цепляться за клочок травы, растущий на краю пропасти.
Я говорила о том, что всё равно ничего не выиграть. Мы проиграем, так стоит ли играть?!
О том, что со временем он увидит во мне только больную, мучащую себя и других женщину.
— Мой отец был стойким, но в конце и он сдался. Устал. Мы все устали и ждали её конца, как бы ужасно это ни звучало. А она ждала его больше всех, потому что мучилась вдвойне!
И я не хотела повторения такой судьбы для себя.
— Я не твой отец, Марго.
— Дело не в моём отце, а в том, что он запомнил мою мать вечно страдалицей, а не цветущей красивой женщиной, какой она когда-то была. Я хочу остаться для тебя сегодняшней. Понимаешь?
Мы стояли так близко друг к другу, что видели отражение в глазах партнёра. Я верила Михаилу, он был для меня всем.
И понимала, что болезнь навсегда разделит нас. Неважно, сейчас или через год.
— Решено, — наконец, сказал он, почти отталкивая меня. — Ты ляжешь в клинику. Здесь, в Чехии, не в России. Если надо, проконсультируемся в Германии. Но я тебя никуда не отпущу.
Марго.
— Ты не понимаешь, нам надо уехать! Я всё устрою, в Израиле нас уже ждут и готовы немедленно приступить к лечению, — отец твердил всё одно и то же уже на протяжении недели.
Я же всё время говорила, что поступлю так, как сказал Михаил.
— Ты цепляешься за него, Марго. Пойми, лучше расстаться так, чем когда он будет тебя только жалеть! — сказал в сердцах отец, схватил вещи и документы и направился к выходу.
Этот разговор происходил между нами в моём доме. Назавтра была назначена госпитализация в Пражский госпиталь, с чем категорически был не согласен мой отец.
—Мама лечилась в Германии, — мягко напомнила ему я. — И в Израиле. Ничего не помогло
— А здесь, значит, поможет? — спросила он, обернувшись на пороге.
Я не могла не заметить, что у отца прибавилось морщин, что он выглядит усталым и опустошённым, будто вся его кипучая энергия вдруг ушла в землю, а то, что осталось, бурлило и искало выход, выливающийся в раздражение. И в первую очередь оно было направлено на меня.
— Думай до завтра. Я улетаю в два часа по местному времени. Жду звонка.
Больше он не сказал ни слова. А я после ухода отца опустилась на диван и долго сидела, уставившись в одну точку. В чём-то отец был прав.
Я уже не восстановлюсь, плохое самочувствие было со мной всё время, я заставляла себя вставать с постели по утрам. Меня тошнило, иногда рвало, а внизу живота поселилась тяжесть, будто кто-то сидел внутри и давил вниз.
Она сидела. Болезнь.
С работы я ушла, не объясняя причины ухода. Поговорила с Михаилом о том, что не надо ждать и надеяться на чудо. Он напирал на тот факт, что причина моих недомоганий может оказаться вполне пустяковой.
— Ага, конечно! Просто так меня пару месяцев морозит и периодически течёт кровь!
Меня раздражал этот псевдооптимизм. Возможно, кому-то так легче жить, но не мне.
Когда-то я рассуждала точно так же, каждый светлый день принимала за предвестник улучшения, ремиссии, но болезнь мамы только наступала. А потом убила её, так и не расставшуюся с надеждой.
Вечером Михаил заказал из ресторана шикарный ужин и бутылку дорогого вина. Еда, один её вид, вызывала у меня только тошноту. Совсем как у мамы в пору прохождения ею химиотерапии.
Запахи стали острее, от недомогания помогало только вино. Я потягивала его из тонконогого бокала, улыбалась шуткам Михаила и его планам.
По обоюдному согласию мы решили не говорить сегодня о больнице. Завтра он отвезёт меня, и как станет что-то известно, я дам весточку. Позвоню.
Про себя я давно решила, что стоит мне услышать диагноз, я соглашусь на операцию, но и только. Не на лучи, не на химию не подпишусь. Мучений свыше крыши, пользы — с гулькин нос.
Я не хотела умирать медленно. И мучить всех вокруг.
Себя мучить.
С этой мыслью я и проснулась поутру. После того как я приняла душ, мне стало легче. Как человеку, заранее смирившемуся с любым исходом сегодняшнего дня.