Хорошие и плохие мысли (сборник)
Шрифт:
Не может же боль длиться всю жизнь. Раньше, когда читала трагедии, удивлялась. Как же они будут жить дальше, мирясь с потерей, утратой и несправедливостью? Смогут ли они смириться с ощущением собственного бессилия, чувством разочарования в себе, в друзьях, в родных? Как я могу ходить по тому же осеннему городу, делать пересадки на тех же станциях метро? Повернуться, найти ту себя, что, кажется, осталась где-то рядом, за спиной, и тот город, где даже зимой в тонкой меховой куртке было тепло и все воодушевляло.
Но бессмысленно выть и биться о стены. Боль вскоре попятится, отойдет на цыпочках куда-то на задний план, уступив место будничным мелочам. Я буду ходить по этим переходам, всматриваться
Звонила ей, просто так. Вместо ее тихого, манерного «алло», услышала и узнала его голос. Он спокойно сказал: «Алло, вас слушают, говорите». Повесила трубку, как девочка-подросток, воровато дрожа. Стала бояться города, станций метро и магазинов, где я могу встретить их вдвоем, счастливых и влюбленных, почувствовать себя маленькой, ничтожной, потухшей.
Утро, снова не сплю. Выбрасываю из ящиков одежду, книги, фотографии. Складываю старую одежду в пакет, туда же кидаю старую помаду, использованный лосьон, целый ворох бумаги, туда же – морскую звезду из серванта, которую она привезла из Италии два года назад и осенью, в трамвае, к моему необыкновенному восторгу протянула со словами «я же знаю, как ты их любишь». В мусорный пакет летят два кольца – медное с черным ониксовым сердечком, что купила себе, не понятно зачем, в каком-то дешевеньком универмаге, и другое, серебряное – две руки, между которыми янтарный шар, – его подарок на прошлый день рождения. Летят его книги, старая юбка, кассеты, которые я слушала, пока встречалась с ним, и музыка на которых воскрешает то время.
Переставляю мебель, стираю пыль, мою пол, главное, поскорее все изменить и сбежать без оглядки, сбежать из этой ловушки. Капли моей собственной желчи настигают меня где угодно, невзирая на судорожный бег, жажду скрыться и спастись. Роюсь в себе, безжалостно препарирую себя, разлагая каждый день прошлого на множество составляющих его минут, жестов, действий. Невидимая грань. Взрыв. Я становлюсь другой.
Глава 7
Параллели
Иду по серой улице в районе метро «Новокузнецкая», рассеянно оглядываю прохожих. Вдруг чувствую необыкновенное желание проехаться на стареньком трамвае, уютно прижавшись к стеклу, наблюдая за проплывающей желто-серой картинкой со старомосковскими двух– и трехэтажными особнячками. Вот и трамвай едет посередине улицы. Красный. Одно за другим мелькают мутные окна, сквозь которые виднеются пассажиры. Рельсы на каменной мостовой – блестящие на солнце параллельные линии металла, черные провода, как штопка, прошивающие небо двойным джинсовым швом.
Тот вечер. Темные переулки, огоньки машин. Я и он, взявшись за руки, быстро бежим на трамвай, он обнял меня за талию, но я все равно почему-то ужасно боюсь поскользнуться на замерзших зеркальцах луж, боюсь упасть на колени и долго по инерции катиться, царапая колени в кровь о наждак асфальта.
Он и я сидим на полу, на паласе, тихо разговариваем, смотрим друг другу в глаза. Рассказывает, что Комарова Нина, женщина, с которой он некоторое время встречался до меня, теперь беременна. Ее новый ухажер – архитектор, они думают, оставить ли ребенка, если оставят, назовут Васей. «Я тоже хотел бы иметь сына. Чтобы он родился в 2002 году, второго февраля, люблю цифру два, назову его Семен».
«Семен – мое любимое имя», – как-то сказала она.
Есть у некоторых людей неуловимая способность вбирать в себя окружающих. На грани реальности и мистики, непостижимо и непонятно.
Иногда я начинала замечать в нем незначительные перемены. Купил очки в роговой оправе и длинное черное пальто. Стал читать журнал «Итоги» и
У нее не было близких подруг. Были знакомые по работе, с которыми она общалась довольно длительные промежутки времени. Появлялись новые, некоторые из старых терялись, забывались, кто-то оставался, например, я. Она любила собирать большие вечеринки, приглашать множество народа на два-три дня. Казалось, она дружелюбна и обожает большие компании. Как-то она обмолвилась, что любит наблюдать за людьми.
Она сделала прическу под Джульетт Бинош из фильма «Английский пациент», ее знакомая Катя, которой она была очарована в это время, тоже носила такую; небрежно, под Катю, одевалась, так же манерно, a la радиожурналисты, рассуждала. Как-то раз, год спустя, я нечаянно встретила Катю в метро, ее черные волосы были прилизаны, и вся она – какая-то маленькая, хрупкая, потухшая. Выпитая.
Появилась веселая Лиля с грудным смехом, которая рисовала по шелку, шила длинные юбки с большим разрезом сбоку. Подруга училась у нее рисовать по шелку и шить юбки с большим разрезом. Потом я нечаянно встретила в метро грустную Лилю. Она остригла свои густые длинные волосы и говорила тихо, почти шептала. С потухшими глазами сказала, что по шелку больше не рисует, юбки теперь покупает в центральных магазинах. И собирается навсегда уехать из страны.
Конечно, это совпадения и фантазии. Но я смутно боялась ее, она всегда требовала к себе внимания и тепла, но ничего не отдавала взамен. Она звонила всегда только по делу. Узнать, как лечат ангину. Я рассказывала, что надо пить, как полоскать горло. А на следующий день заболевала сама, теряла голос, лежала в температуре, не в состоянии пошевелить ни ногой, ни рукой. Она забывала обо мне надолго, потом находила, как ни в чем не бывало, мы ходили в театры, встречались на вечеринках. Помню, как-то мы сидим в одном кресле и едим пирожные из одной тарелки. При этом я смотрю в окно, а она внимательно всматривается в лица шумящих вокруг людей.
У меня умерла тетя. Я металась по квартире, плакала, вспоминала. Позвонил он. Я расплакалась, а он тихим голосом пробормотал, что надо быть сильнее. «Извини, я, кажется, не во время». И пропал на неделю.
Тверской пассаж: мрамор, похожий на кусочки торта-бизе, золото поручней, витрины. Мы с ним пили чай, я раскладывала его визитки в новенький органайзер. «Зачем тебе столько, ты же не общаешься со всеми этими людьми». «Не выбрасывай, пусть будут, так солидней». Он ел салат и протягивал через стол шампиньоны на вилке, а я – пай девочка – ела и улыбалась.
Она никогда не откровенничала со мной и не говорила о том, что ее по-настоящему волнует. Был налет блесток и смешинок, за которым скрывалось все остальное.
Он учил меня жить красиво, не разговаривать с бедно одетыми людьми в метро, покупать вещи только в дорогих магазинах, «ты же должна быть лучше всех».
«Мне кажется, что ты – женщина за мужчиной, тебе нужна спина, за которой ты скроешься от проблем. Я другая. Я буду вести человека по жизни», – с гордостью не раз говорила она.