Хороший, плохой, пушистый
Шрифт:
Прошел, таким образом, месяц, и я решил, что пора серьезно поговорить с матерью.
– Сейчас позову. Она вышла на улицу с Монти. А я опять заснул в компосте.
– Подожди, что ты сказал?
– Сказал, что заснул в компосте.
– Нет, перед этим.
– Что она вышла на улицу с Каспером.
– Но ты сказал, что она вышла с Монти.
– Разве? Странно. Тот кот очень был хорош. Таких немного.
– Все прекрасно складывается, – сообщила мне мать через несколько минут. – Он иногда заглядывает, и мы милуемся. Но я не собираюсь тратиться на кошачью еду и жертвовать временем, оттирая кошачьи следы и прочие прелести.
Я задавал себе вопрос, откровенна ли мать сама с собой? Когда она приезжала ко мне на прошлой неделе, я
– Ты уверена, что это лучше, чем взять себе кота? По улицам бродит много милых беспризорных, которые с радостью отдадут свое сердце твоим сливкам.
– Было бы чудесно. Но мне нужен только такой же замечательный, как Монти. Извини, я хотела сказать, как Каспер. А как я узнаю, что он такой?
Я беспокоился, что родители слишком привязываются к соседскому коту – все могло закончиться слезами. Но у меня появился план с дальним прицелом. Разработка его многих элементов требовала определенного времени, но я над этим трудился.
Со времени смерти Джанета я заметил, что наверху моего перевернутого вверх ногами дома происходит нечто странное. Заходя утром в кухню, обнаруживал, что исчезал кошачий корм, причем в гораздо большем объеме, чем могли съесть мои коты. Человек, обладающий воображением, мог бы представить, как корм волшебным образом перемещается из раздатчика прямо в невидимый огромный желудок. Доставая купленную накануне буханку хлеба, видел, что упаковка разорвана и кончик покусан. Затем, перебирая коллекцию виниловых пластинок, чтобы найти альбом Билла Уизерса 1972 года «Still Bill», обратил внимание, что он покрыт вязкой желтой субстанцией. На следующее утро то же самое случилось с грифельной доской, на которой я записывал то, что требовалось купить на неделю. Критические потеки пересекали слова «кондиционер для ткани».
Даже если бы я искренне верил в мир привидений, то все равно бы не согласился, что это проделки духа Джанета. Кот не писал где попало при жизни, и если бы решил облить пластинку, то выбрал бы из тех, которые на этом свете раздражали его слух, – «Freball» или первый долгоиграющий альбом группы «Urial Heep». Мои сомнения подтвердились, когда неделей позже я поднялся в кухню выпить воды и застал там рыжего кота, воровато поедающего корм из раздатчика. Вы можете возразить, что «воровато» – неподходящее слово для действия, производящего столько шума – хрум-зрум-хрум, – но ведь он же тайком проник в мой дом и, будучи застуканным на месте преступления, немедленно дал деру.
С тех пор я начал следить, не появится ли снова рыжий грабитель, но он принимал меры предосторожности и планировал набеги так, чтобы не столкнуться со мной – когда я спал или смотрел внизу телевизор. Если же я все-таки заставал его, несся прочь стрелой, перескакивая через перила и других котов и не давая себя разглядеть. Я пытался его издалека фотографировать – когда он высовывал голову из-за нижней лестницы, или, остановившись, оборачивался посмотреть на меня с явным сожалением, или скатывался по ступеням сада – но сделанные телефоном снимки получались размазанными. Я даже начал сомневаться, что дело вовсе не в качестве снимков, а очень размазанный сам кот.
Выполнение плана потребовало больше времени, чем я рассчитывал. Если сумею подружиться с этим котом и исправить его поведение, то смогу предстать на пороге матери и, подарив в качестве средства восстановления в рядах кошатниц, отвлечь от Каспера. Первым шагом было терпеливое приручение и присвоение мохнатого беспризорника. Для начала надо было понять, каков он собой. Наблюдая за его манерами, я сделал вывод, что, если мой план удастся, это не будет кражей чужого кота. Если он даже и чей-то, то совершенно заброшенный. Кот был постоянно голоден и каждую ночь жалобно мяукал под дверью. Его голос напоминал голос Рода Стюарта, как это часто бывает у рыжих котов, с той лишь разницей, что в нашем случае он больше походил на шум, который производил бы Род Стюарт, если бы его заставили
– Эндрю! – тихо позвал я, открывая дверь и протягивая ему кошачье печенье. Издалека он выглядел как Эндрю – та же аура, что у других Эндрю, у которых множество знакомых и которые очень пунктуальны.
– И-и-и-и! – завопил откуда-то из темноты Эндрю и пропал.
Он явно предпочитал вести дела на своих условиях: хотел получать от меня корм, но без того, чтобы пострадала его гордость, потому что принимает подачку. Однако мы оба понимали расклад. Если я вознамерюсь лишить его доступа к еде, то что-нибудь непременно придумаю. Эндрю должен быть с собой откровенен: как бы он ни рассматривал наши отношения, с моей стороны они все равно благотворительность.
Прежде мне уже приходилось испытывать подобные набеги. Интересно, какие обо мне ходят слухи в дикой среде? Так и представляю, как, встретившись у мусорного ведра, рассуждают два шелудивых котяры.
– Говорю тебе, старик, этот малый сущий простофиля, – утверждает один. – Я слышал, на прошлой неделе он отдал в Народную ветеринарную амбулаторию старую бархатную куртку и лампу, хотя мог бы получить в интернет-магазине по двадцать фунтов. Даже не устроил на кошачьем лазе магнитный замок. Его бывшая, та была без дураков, но ее здесь больше нет. А этот – растяпа. Живет один. Оставляет на ночь печенье в огромных раздатчиках. Врубает на полную громкость всякую чушь вроде «Deep Purple» и, конечно, не услышит, если кто-нибудь приходит его навестить. Набивайте брюхо в свое удовольствие.
– Но с ним же живет мохнатый черный хлыщ. Тот, что с женским именем Джин.
– Ты имеешь в виду Джанета? Нет. Путь свободен. Он откинул когти несколько недель назад. А те, что остались, настолько избалованы, что им безразлично, пришел ты или нет. Даже не убивают мышей – таскают в дом, вроде как хотят подружиться. Тот, что поменьше, с сердцем в виде слюнявчика, в жизни ни с кем не расправился. Однажды нечаянно сел на паука, так до сих пор переживает.
Я не мог не заметить, что Ральф, Шипли и Медведь демонстрировали к Эндрю полное безразличие. Шипли пару раз издал обидчивое подростковое «и-и-и-а», когда Эндрю бежал мимо него к кошачьему лазу, но тот же звук он не реже раза в час адресует мне. И даже банке с арахисовым маслом, которое я на прошлой неделе приобрел по сходной цене в супермаркете «Асда». Его возглас совсем не обязательно что-то означает. Однажды на пути к свободе Эндрю перепрыгнул прямо через Медведя, и тот, как всегда, не опускаясь до насилия, лишь поднял голову, будто спрашивая: «Это что за новости?» Больше всего удивляла индифферентность Ральфа, самого большого и крутого из моих котов. Пабло, уехавший жить с Ди, тоже был рыжим, и его вражда с Ральфом иногда приобретала накал, граничащий с состоянием расовой войны. Но теперь Ральф ленился открыть глаза, когда Эндрю пробирался в дом и занимался своими делишками.
Однажды я проснулся в три часа ночи от обиженного мяуканья и бросился в гостиную, подумав, что мои коты наконец не на шутку рассердились и решили, что с них довольно. Однако обнаружил двух дерущихся за шторами кошек, ни одна из которых мне не принадлежала. Удивительно, но среди них не было Эндрю. Я еще не разглядел, как он точно выглядит, но не сомневался, что он: а) не белый с усищами и б) не странно черепахово полосатый, с сумасшедшими глазами.
Много лет назад, когда я только переехал в Норфолк, тоже обнаружил за шторами двух дерущихся кошек. Тогда мне подобная сцена не доставила удовольствия, но позднее я вспоминал о ней даже с теплотой. И теперь бесполезно, но гневно вопрошал: «Чем, черт возьми, вы занимаетесь?» И так же бесполезно добавил: «Здесь вам не кошачья молодежная христианская организация!» Дерущиеся рыкнули на меня и убрались, продолжая по пути лупить друг друга по голове, но уже не с таким, как прежде, усердием. Их злости поубавилось, и если они продолжали драться, то лишь для того, чтобы продемонстрировать, что им на меня наплевать.