Хотеть не вредно!
Шрифт:
— А помните того, копчененького?
У всех неизменно пропадал аппетит.
Мне, как и всем, нравилось в этих институтах. Я тоже думала: "Хорошо бы здесь учиться!" Однако уже тогда я знала, что уеду в Москву. И все это знали.
Вечерами мы ходили на центральную площадь, конечно же, Ленина, катались с горок, танцевали под музыку духового оркестра. Я и Колобоша забирались на самую высокую горку, он обхватывал меня за талию, и мы неслись вниз, стоя на ногах. На площади горела огнями елка, светились развешанные везде разноцветные лампочки, было весело. Мы часто сталкивались
Однако не обошлось без неприятных ощущений. Всякий раз перед сном наши любвеобильные девушки исчезали из комнаты под предлогом погреться, а возвращались, когда уже все спали сном праведников. Понятно было, где они греются. Я была в комнате у мальчишек только однажды: пришла посмотреть, как они устроились. У меня возникло до неприличия острое ощущение казармы, в которой женщине совсем не место. Мы часто приглашали мальчишек к себе (а Колобоша так почти жил у нас), но сами не рисковали лишний раз соваться в их казарму. Не все, как выяснилось.
А однажды мы с Андреем мило беседовали возле умывальников. Андрей записывал мой адрес, я — его. Неожиданно возле нас нарисовалась высокая, плечистая фигура Бориса. Он зло смотрел на меня, по привычке закусив изнутри пухлую губу. Сашка Колобков с любопытством наблюдал издали, что будет дальше.
— Может, ему морду набить? — хмуро поинтересовался Боря, кивнув на Андрея. Тот было вспыхнул и хотел что-то ответить, но я быстро загасила назревающий скандал:
— Приберегите свои силы для действительно нужного дела! — и решительно покинула сцену, не интересуясь, как они выберутся из этой ситуации.
Я не знала, радоваться мне или сердиться. Он приревновал? Или это просто территориальное, самцовое чувство "не тронь наших"? Ну, идиот! Колобоша потом меня извел напоминанием об этом случае. Почему-то его все это будоражило.
Пришло время возвращаться домой. Накануне отъезда три наших отщепенки, по-моему, и вовсе спать не ложились. Наше отчуждение обрело скандальный характер, и окончательно разрешилось бурным объяснением в поезде. Больше всего досталось Любке Соколовой, которая имела жалкий вид. Мы вызвали бедную нимфоманку в тамбур и прорабатывали ее с комсомольским задором. До сих пор мне стыдно это вспоминать. Любка плакала, размазывая тушь по лицу, и говорила:
— Я не знаю, как это получается! Я больше не буду, только не рассказывайте родителям!
Вологдина пристыдила ее:
— За кого ты нас принимаешь! Но пойми, ты всех нас позоришь! Теперь мальчишки будут думать, что мы доступные и развратные.
От этих слов Любка рыдала еще громче, а у меня сердце разрывалось от жалости. И еще было противно от себя: тоже мне праведница! Если бы я могла вот так, как Любка, безоглядно броситься в объятия Бориса! Да я просто завидовала ей, потому что сама не могла так! Только не подумайте, что Любка проводила египетские ночи с Борисом. Нет, это я знала наверняка. Он оказался ей не по зубам. Да и я думаю, что дальше поцелуйчиков с кем-нибудь из пацанов у наших распутниц не шло.
Возвращались мы домой умиротворенные и примиренные. Справедливость восторжествовала, виновные наказаны. Знала бы я тогда, что окажусь очень скоро на месте Любки! Кого же винить теперь в том, что все у нас с Борисом вышло именно так, а не иначе?
Проехали Красноярск. Наши командировочные так и не появились, мы с отставным военным проделали вместе довольно долгий путь. Он перестал делать попытки сблизиться. Мы обмениваемся короткими репликами, когда уже без них не обойтись. Совсем заморозила мужика! По-моему, он меня даже побаивается. И чего, казалось бы? Ведь он не в любовники напрашивается. Не растаяла бы, если б поговорила с ним. Совсем одичала в своем одиночестве.
Но не надо думать, что мне плохо одной. У меня столько забот и проблем с детьми, работой и материальным положением, что нет ни времени, ни сил обременять себя еще обязанностями няньки взрослого человека. А все они ищут широкую спину, за которой можно было бы спрятаться от жизни.
Только иногда, вечерами, почему-то очень грустно и хочется уткнуться в мужское плечо… Ну, ничего, наутро все проходит!
Наверное, я просто до сих пор еще не осознала глубины несчастья, случившегося со мной. Иначе, почему все еще живу?..
После каникул нас в школе ожидал самый главный сюрприз, который готовился под руководством Сашки Колобкова. В школу завезли музыкальные инструменты, и теперь у нас будет свой вокально-инструментальный ансамбль. Сашка предложил назвать его "Веселый сперматозоид", но это название мы не афишировали по понятным соображениям. Началась новая эра.
Какое отношение имело лично ко мне это событие? Меня пригласили в качестве вокалистки, памятуя о трех классах музыкального образования. В группу вошли: Сашка — руководитель, гитарист и солист, я — вокал и ионика (клавишные), Зилов — бас-гитара, вокал, Гришка Медведев — ударные. Еще были маракасы или другая какая мелочь, на которой, предполагалось, будет играть Марат.
Прекрасно помню первую репетицию. Этот день шел, как обычно. На биологии нам показывали всяких заспиртованных уродов. Мы с девчонками брезгливо отворачивались и плевались, а Танька Вологдина произнесла:
— Вот бывает, что ругаем себя, уродами обзываем, но как же хорошо, что мы такие, какие есть!
На перемене я забежала в музей к Юрию Евгеньевичу и попросила автомат, чтобы потренироваться в его разборке и сборке. Он пошутил:
— Чем не пожертвуешь ради молодой красивой девушки!
Я улыбнулась в ответ. Юрия я люблю, что бы про него ни сплетничали девчонки. Поразбирать качественно не удалось, всего один раз и успела. На русском писали диктант. Устраивали целые совещания, как и что писать. Марат с соседнего ряда умудрялся подсмотреть в мою тетрадку.
— У Марата шея на четыре сантиметра вытянулась! — сделала замечание учительница.
Борис диктовал себе вслух по слогам. Я краешком уха слушала и поправляла, если он ошибался. На геометрии мы сдавали зачет. Я опять подсказывала Марату, даже решение задачи написала и сунула ему.