Хоттабыч на линии прекращения огня
Шрифт:
Старый джинн уже тянулся к своей волшебной бороде.
— Я задумал? Что я задумал?! О да, прораб очей моих, я задумал кое-что и немедленно, за считанные секунды, приведу сей пятилетний план в исполнение! Да вырастет на этом пустынном месте мечеть имени Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба, прекраснейшее из всех чудес мира, превосходящее своим наружным великолепием ВДНХ, а внутренним убранством — саму станцию метро «Новослободская»!
И тут же на месте старого кладбища, где раньше Волька с Хоттабычем отдыхали среди исторических могил, выросло грандиозное и весьма аляповатое сооружение, увенчанное огромным хрустальным куполом и двумя невероятно длинными минаретами, облицованными пестрыми кафельными изразцами. Оно заняло так много
— Ага! А-а-ха-ха! — в восторге закричал Хоттабыч, потрясая в воздухе кулаками. — Старый джинн Гассан Абдурахман ибн Хоттаб еще кое на что способен! Да воссияет заря новой жизни в этом городе мертвых! А теперь я повелеваю, чтобы на месте старого кладбища за Львиными воротами выросло многоэтажное здание справедливейшего объединения всех трудящихся под названием «Хистадеруфь» и чтобы фасад его был украшен золотым панно, изображающим высадку нелегальных иудейских иммигрантов на берег Земли обетованной!
Внизу уже начинался переполох. Застрявшие на проспекте Георга Пятого машины отчаянно гудели, зевак становилось все больше, появилась полиция. На крыше ситуация тоже стала накаляться. Видя восторженную реакцию старика на происходящее, находившиеся там граждане подступились к нему, подозрительно спрашивая, неужели он одобряет появление мечети в самом центре еврейской столицы.
— Да, о почтеннейшие! Одобряю и приветствую. Более того, это я сам и никто иной совершил столь прекрасные и в высшей степени полезные преобразования.
— Не обращайте на него внимания, товарищи! — пытался спасти положение Волька. — У моего прадедушки просто приступ застарелой малярии, которой он заразился, осушая болота.
— Хоттабыч, немедленно вызывай ковер-самолет! Мы улетаем. И прекрати вести себя, как сумасшедший!
Ковер был тут же вызван, но ни на что большее старый джинн оказался совершенно не способен. Волька стоял на ковре обеими ногами, старик, как безумный, скакал по нему, но их самолет и не думал двигаться с места.
— Альте захен! Шатиах, шатиах! [2] — совершенно обезумев, выкрикивал Хоттабыч, отчаянно размахивая руками, вместо того чтобы предпринять что-нибудь для их общего спасения. — Аватиах! Керах! О Волька, Альбарак моих очей! Я забыл все свои заклинания! О, горе мне, старому, выжившему из ума джинну, меня начинает одолевать проклятый иерусалимский синдром! Наверное, я заразился им от воробьев у Западной стены. На колени, презренные грешники! Я пришел судить вас на горе Г-сподней! Чому [3] вы не кричите «осанна» своему реденторе [4] , нераскаянные синнерс [5] и заблудшие кивсоф?! [6] Же сюи [7] ваше спасение, уску я хара! [8] Мне некуме унд ихь [9] воздам!
2
Альте захен! Шатиах, шатиах! Аватиах! Керах! — крики иерусалимских разносчиков: «Старье!», «Ковер!», «Арбуз!», «Лед!»
3
Чому — почему (укр.).
4
Реденторе — спаситель (ит.).
5
Синнерс —
6
Кивсоф — овцы (ивр., ашкеназийское произношение).
7
Я (есть) (фр.).
8
Уску я хара! — арабское ругательство.
9
Мне некуме унд ихь — «Мне возмездие и аз…» (смесь русск., ивр. и нем.).
В том лихорадочном состоянии, в которое он впал, старый джинн умудрялся выкрикивать свои глупости сразу на всех известных ему языках. Никогда еще, с тех пор как старик объелся мороженого в цирке, он не вел себя так вызывающе. Шляпа-канотье свалилась с его лысой головы, длинная седая борода развевалась на ветру.
— Немедленно заткнись, старый балда! — теряя остатки самообладания, завопил Волька и что есть силы вцепился в эту бороду.
С отчаяния он начал рвать на мелкие кусочки оказавшийся у него в руках клок седых волос, в неистовстве бормоча: «Тух-тибидох-тибидох!» Как ни удивительно, это подействовало, хоть и не очень сильно. Ковер, кренясь на сторону, приподнялся над крышей монастыря и стал медленно планировать над городом, неуклонно снижаясь. Вскоре он опустился на пустыре, с одной стороны переходившем в пыльный район приземистых жилых домов, а с другой заканчивавшемся большой жестяной вывеской «Ворота Мандельбаума. Погранично-пропускной пункт».
Хоттабыч не унимался. Из последних сил он продолжал выкрикивать свои вызывающие политически неграмотные лозунги…
С востока, от Дамасских ворот Старого города, на Вольку с Хоттабычем надвигалась разъяренная толпа мусульман. И уже полетели в ошарашенных путешественников первые камни. С запада, из кварталов Бейт-Исраэль и Меа Шеарим катилось бурное море черных шляп.
— Хоттабыч, миленький, сделай скорее что-нибудь! — взмолился Волька, чувствующий, что еще полминуты — и он уже никогда не сможет рассказать о своих удивительных приключениях на Ближнем Востоке ни Женьке Богораду, ни другим своим школьным товарищам. — Если нас не подобьют камнями, то вот-вот подстрелит какой-нибудь снайпер, и уж не бывать нам сегодня на стадионе «Динамо», а там у «Зубила» и «Шайбы» переигровка в семь. Э-эх!
Упоминание футбола произвело на старого джинна неожиданно сильное впечатление. Над контрольно-пропускным пунктом прогрохотало такое раскатистое «тух-тибидох-тибидох», какого, верно, давно уже не слыхали старожилы Ближнего Востока, и не успел Волька и глазом моргнуть, как потертый ковер, на котором они стояли, растаял в воздухе, а на его месте очутились, откуда ни возьмись, два превосходных, упругих сафьяновых мяча. Они призывно подпрыгивали, словно приглашая путешественников забыть о проблемах международной напряженности и немного поиграть в их любимую игру.
— Садись верхом на мяч, о центр нападения очей моих! — крикнул Хоттабыч, сам седлая кожаного скакуна. — Быстрее ветра мы полетим с тобой в Москву, на благословенный стадион «Динамо», да будет полет твоего мяча нацелен точно в «девятку»!
И вот, на глазах у изумленных жителей разделенного надвое города, два мяча сами собой взвились в воздух, быстро унося в северном направлении длиннобородого старика в старомодной шляпе-канотье и мальчика со стрижкой полубокс. Нужно заметить, что, хотя оба мяча развили прямо-таки невероятную скорость, тот из них, на котором восседал Хоттабыч, все время находился впереди — даже своему обожаемому другу и повелителю старый джинн готов был уступить в чем угодно, но только не в футболе.