Хозяева старой пещеры
Шрифт:
— Вот чёрт, — сказал Николай Ильич и остановился. — В самые болота забрались. И с чего их сюда понесло?
— С испугу, с чего же ещё, — сказал Матвеич, — от хозяина спасались, не иначе.
Из всей экспедиции один Матвеич не страдал от комаров. Он смалил одну цигарку за другой, окутывая себя непроницаемым облаком дыма. Нина Петровна держалась поближе к старику, хотя вообще не выносила табачного запаха.
И в это время в глубине леса раздался истошный вопль:
— А-нька-а-а-а!
— Это Митькин голос, — ахнула Юлька. — Митька-а-а-а! Ау-у-у-у! — изо всех сил завопила она и ринулась вперёд.
— Юля,
И тут же, словно откликаясь на Юлькин крик, за деревьями мелькнула светлая рубашка Саньки. Он бежал, широко открыв рот, и тяжело, с присвистом дышал.
— Ха, Ястреб-то, думает, за ним медведь гонится! — засмеялся Ким.
Подбежав к ребятам, Санька остановился и, смахнув тыльной стороной руки пот со лба, хрипло сказал:
— Ребя… Дед Матвеич, тут медведь… я боялся, вас упредить не успею.
21. Возвращение
Поздним вечером экспедиция возвращалась домой, встретившись на старой просеке с тётей Дашей и Санькиной матерью. Санькина мать надавала беглецам тычков, потом обняла, сунула им по лепёшке, заплакала и всю дорогу до деревни не отпускала их от себя ни на шаг. На радостях она даже забыла спросить, что им нужно было в Копанях. Довольный, что удалось так легко отделаться, Санька шёл рядом с матерью и внимательно вглядывался в придорожные кусты. Видимо, всё ещё надеялся отыскать пушку.
Позади всех медленно шли дед Матвеич и Николай Ильич. Они тащили распяленную на срубленной осинке медвежью шкуру. Ребята гордо вышагивали рядом с ними.
Алёша шёл рядом с Матвеичем и переживал. Ему очень хотелось думать, что он был сегодня не лишним и его мужество и отвага помогли Николаю Ильичу в поединке с медведем. Но что-то не получалось. Наоборот, было стыдно вспоминать, как отчаянно он перетрусил, когда медведь, взревев, бросился к ним и он, Алёша, чуть было не завопил во всё горло «мама». И как потом, когда медведь уже лежал поперёк ручья неподвижный и всё-таки страшный, у него ещё долго тряслись коленки и першило в горле. Конечно, он всё же не закричал, но только потому, что Николай Ильич быстро управился с медведем. В книгах ребята всегда действуют решительно и мужественно, и никого из них не тошнит от страха. Почему же он, Алёша, такой неудачливый? А когда они шли по лесу? Что он сделал, чтобы скорее отыскать Саньку и Митьку? Да ничего. Просто путался у всех под ногами и воевал с мошкарой. Правда, Матвеич сказал, что он тоже вначале испугался, но это он, наверное, просто так сказал, чтобы ободрить Нину Петровну. Алёше очень хотелось, чтобы Матвеич рассеял его сомнения, но старик молчал, — видно, здорово устал. А спросить Алёша постеснялся. И тогда он стал утешать себя. Ну, испугался, но ведь он впервые в лесу, впервые участвовал в охоте на медведя… Любой из его одноклассников тоже перетрусил бы. Нет. Надо обязательно заняться и выработать в себе характер. Закалить его. А иначе нельзя. Санька ведь не испугался… И, кроме того, ему было почему-то жаль медведя. Жаль, что его убили.
— А мне жалко мишку, — неожиданно сказала Юлька.
— Тоже, Рыжая, нашла кого жалеть! — сказал Гошка. Шёл он всё время рядом с Николаем Ильичом, стараясь ступать с ним в ногу, и даже голову держал теперь немного набок,
— Действительно, как-то жалко, — поддержал Юльку Алёша, печально поглядывая на медвежью шкуру. Она мерно покачивалась на осинке в такт шагам. Когтистые лапы задевали траву, и казалось, что медведь крадётся по дороге, принюхиваясь к следам.
Николай Ильич искоса глянул на ребят, кашлянул в кулак и усмехнулся.
— Жалко, конечно, — сказал он, — живое всегда жалко.
— А зачем же вы тогда его убили? — спросила Юлька.
— И что ты прицепилась? Вот вредина какая! — возмутился Гошка, с тревогой поглядывая на Николая Ильича, которого готов был теперь защищать от всех нападок. — Тоже нашлась, — добавил он, на всякий случай сжимая кулаки.
— Погоди, погоди, — сказал Николай Ильич, — а ну-ка иди поближе.
Юлька остановилась, поджидая, пока Николай Ильич поравняется с нею. Николай Ильич отстранил насупившегося Гошку и свободной рукой обнял Юльку за плечи.
— Вот какое дело, — словно извиняясь, сказал он, — подраненный медведь был, понимаешь? На людей лют. Людей-то жальче, а?
Юлька понятливо кивнула головой.
— То-то и оно, — продолжал Николай Ильич, — мы вот фашистов не всех добили в войну, а теперь шебуршат недобитые.
— А я бы всех немцев поубивал, — хмуро сказал Ким.
— Известно, геро-ой, — сказал Матвеич, — деревянной саблей махать.
— А что? — с вызовом сказал Ким. Видимо, его здорово разозлила ироническая ухмылка Матвеича. — Думаете нет? Жалко, что меня в войну не было.
— Ишь ты… и впрямь герой. Слышь, Никола, мы бы тогда войну в полгода свернули. Всех немцев под корень — и давай играй, гармонь, абы лаптей для плясу хватило.
— Ты давай, парень, ври, да не завирайся, — строго сказал Николай Ильич, — война — дело грязное, да только воевать надо с чистыми руками, понял? У нас в отряде один немец был, и я б за того немца душу отдал. Такой он человек был.
— Немец?! — растерялся Ким.
— А то, — вмешался Матвеич, — самый настоящий. По-русски только «товарищ» и знал, зато фашистов ненавидел, как дай бог каждому.
— А где он сейчас? — спросила Юлька.
— Погиб, — неохотно сказал Николай Ильич.
— Расскажите, — нерешительно попросил Алёша, — расскажите, пожалуйста.
Николай Ильич молча переложил осинку на другое плечо. Будто и не слышал Алёшиной просьбы.
— Деда Матвеич, и правда, расскажите что-нибудь, — попросил Ким. Про войну он готов был слушать часами. И книги читал тоже только про войну.
— А што про неё рассказывать, — сказал Матвеич, — интересу нет вспоминать.
— Ну да-а, — недоверчиво протянул Гошка, — про войну всегда интересно, правда, Ким?
— Ага, — сказал Ким. — Я одну книгу читал, про генерала Доватора. У него одних орденов было — не сосчитать!
— Ишь ты… орденов, — Матвеич покачал головой, потом посмотрел на Кима и прищурился, — твоё дело молодое, про жизнь надо интересоваться. А война, парень, — это тебе не только ордена да «ура», это ещё и смерть. Ты бы лучше полюбопытствовал, скольки в одном нашем селе людей золотых погибло, чтоб ты на свете был да в память их хорошие дела делал. А то погляжу я на тебя, милок, с утра до вечера сабелькой деревянной машешь, а из-под сабельки хлеб не растёт, вот так-то, парень.