Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
Илияш, оказывается, вовсе не стоял на коленях. Он стоял, по колени уйдя в трясину, и продолжал медленно, медленно погружаться.
— Илияш… — прошептал Станко.
— Тяни, — отозвался тот сквозь зубы.
Утром они вышли на твердую землю, и Станко сразу же лег, окунувшись лицом в небольшое озерцо. Ему вдруг стало все равно, жив князь или умер, взойдет солнце или не взойдет никогда — лишь бы никто не мешал, лишь бы лежать и лежать так вечно, изредка хватая ртом воздух…
Илияш тяжело опустился рядом.
— Ну, все, дружок, — в голосе его не было обычных насмешливых ноток, это был голос смертельно усталого человека. — Ты многое видел… Ты многое понял… Теперь подумай. «Жадные пасти» людей жрали-пожрали… Люди сами друг друга резали, как свиней на бойне, в крови купались… Этот, что на болоте, тоже проклят за что-то, нет ему покоя, и не будет, верно… А теперь еще ты убивать идешь.
Илияш выжидательно замолчал. Станко поднял голову; по щекам стекали грязные потеки воды.
— Это как же понимать? — поинтересовался он медленно. — По-твоему, зарезать невинного человека, ребенка или женщину, и убить князя Лиго — это одно и то же?!
Илияш вздохнул:
— Видишь ли… Тот, кто убивает, всегда убежден, что поступок его оправдан и свят.
Станко вытер лицо и поднялся. Илияш остался сидеть и смотрел на него снизу вверх.
— Вот как ты заговорил, — процедил Станко, пытаясь стряхнуть и боль, и слабость, и безразличное оцепенение. — Вот как… Да если не убить убийцу, он же обязательно снова кого-то убьет!
— Да, — отозвался Илияш устало.
— А если война… Если на тебя — с мечом, то ты что же… с колокольчиком?!
— Да, — снова повторил Илияш. — Но причем здесь ты и при чем здесь князь? Он тебе лично ничего не сделал, он тебя не трогал, он вообще о тебе… ничего и не знает…
— Сдался ты, — горько сказал Станко. — Сдался… У тебя ведь тоже к князю счет, я знаю! Я вижу, как ты вздрагиваешь, когда я его поминаю… Тайна твоя, молчишь — и молчи… Но ты же сам хотел, чтобы я добрался до замка! Золото — золотом, но ты же хотел! А теперь… Не благородство какое-то фальшивое, а трусость в тебе говорит…
— Очень интересно, — проронил Илияш со вздохом, — кто из нас струсил сегодня ночью?
Станко осекся. Пробормотал зло:
— Я трушу, но я же делаю… Я же иду! Я же…
На него вдруг навалилось нестерпимое, неудержимое желание вернуться. Он увидел трактир; он увидел улыбающихся людей на улицах, Вилу, детишек на куче песка, огонь в печурке, пиво на столе, свежий хлеб… Добрые духи, только вы знаете, как в этот проклятый момент Станко хотелось вернуться!
— Я иду! — сказал он непривычным, слишком тонким и ломким голосом. — Я иду, и пусть он… дрожит… Я убью… Он…
Илияш печально покачал головой, и Станко взорвался:
— Он мерзавец! Ничтожная мразь! Жеребец поганый! Грязный похотливый козел! Кобель, кобель! Трус! Женщину обидеть… Это он мастак! А вот пусть встретится с мужчиной, блудливый вонючий кобель!
Он кричал, брызжа слюной, и Илияш отвернулся, и черный поток ругательств тек над его головой, над озером, над стенами камыша… Потом Станко выдохся, и в наступившей тишине Илияш проронил:
— Через шестнадцать с половиной лет некая женщина по имени Вила скажет то же самое своему сыну… Твоему сыну, Станко. И отправит его убивать отца… Тебя, Станко, если ты до той поры не сгниешь у князя в темнице.
Станко лишился дара речи. По поверхности озерца пронеслась стая водомерок.
Илияш поднял голову, и ни тени смеха не было в его широко раскрытых глазах.
— Вила, — сказал Станко, но не услышал своего голоса, — Вила, — повторил он громче, — Вила — моя жена! — наконец выкрикнул он, вкладывая в свои слова всю ярость, на которую был способен. — Я женюсь на ней, ясно?! Она любит меня, а я люблю ее!
— А если ты забудешь ее, а если ты встретишь другую… — начал было Илияш, но Станко перебил его, взревев:
— Она меня любит, любит, любит! А ты…
Он хотел придумать оскорбление пообиднее. На секунду стало тихо, и Илияш сказал с кривой усмешкой:
— Цена ее любви — две серебряных монетки. Две моих кровных, честно заработанных монетки.
Молчание длилось долго. Дунул ветер со стороны болота, принес опротивевший запах тины. Илияш наклонился над озерцом и неспешно, аккуратно принялся умываться.
— Ты… — прошептал Станко ему в затылок, — ты что такое сказал, а?
Илияш поднял голову, вытирая лицо:
— Я заплатил ей. Я купил ее для тебя. Я это сделал потому, что…
Самый свирепый бык не мог бы сравниться норовом с разъяренным Станко.
Илияш отбивался. Уворачиваясь из-под мощных, не особенно точных ударов, он выкрикивал Станко в лицо:
— Дурак! Дурак! Да я это сделал для тебя! Мне это надо?! Ради тебя, дурень! Да погоди ты!..
Станко сопел и напирал. На него накатило; он снова не видел ни неба, ни травы, он только напирал и наступал, и браконьер шлепнулся-таки в озеро, и Станко кинулся на него сверху — но холодная вода отрезвила его.
— Дурак, — бормотал мокрый Илияш, отползая и отряхиваясь, — мальчишка… На смерть ведь идешь, почти верную смерть, неплохо было бы стать мужчиной… Мужчиной, сопляк! Чтобы хоть понять, что же это такое…
Станко с трудом поднялся, подобрал с травы меч и заплечный мешок, не оборачиваясь, пошел прочь — назад, к болоту, к гати.
— Куда? — безнадежно кричал ему вслед Илияш. — Погоди!
Идти по склизким бревнам при свете дня было легче и удобнее. Он шагал, стиснув зубы, и твердо знал, что браконьер зачем-то соврал.