Хозяин тайги (сборник)
Шрифт:
— Так и отказал тебе министр? — спрашивает Смоляков.
— Если бы просто так... А то еще с издевкой, — отвечает Твердохлебов. Сидит, бороду поглаживает, говорит басом, добродушно посмеиваясь, а глаза отводит в сторону. Я не выдержал и сказал: честь имею!.. А за порогом выругался от бессилия.
— И прекрасно! — сказал Смоляков.
— Чего же прекрасного-то?
— А то, что послал их к чертям собачьим. И едешь в Сибирь. Я уж учуял, депешу дал, чтоб встречали. И цех для твоих образцов приготовил.
—
— Я читал твои статьи о тобольских пшеницах. О чем говорить!
— Дело не только в пшеницах. Я хочу заложить линии и по кукурузе, по картофелю, по конским бобам, гороху, могару, сорго, свекле...
— Отлично!
— Я хочу провести агротехнические опыты! Влияние томас-шлака и селитры на урожай картофеля, влияние способов посева овса, сравнение урожаев смесей двух рас яровой пшеницы с урожаем чистой расы...
— Превосходно!
Кострома. Тот же самый дом Твердохлебовых на Нижней Дебре. Но теперь мы видим просторную гостиную с растворенными дверями на террасу. Обстановка довольно скромная. В гостиной сидят тетя Феня, Ирина, Муся. Сестры тихонько наигрывают в четыре руки на пианино. Тетя Феня слушает плохо, все поглядывает на террасу. Хозяйка Анна Михайловна с палитрой и кистями стоит у мольберта, набрасывает портрет худого длиннолицего молодого человека, сидящего в шезлонге. Тот курит и говорит, лениво покачивая ногой:
— Черт-те что! Не глаза получаются, а провалы, колодцы! Я пока еще живой.
— А я виновата? У тебя взгляда нет, Филипп, мысли!.. Или ты спишь?
Да, это тот же Филипп Лясота, но еще совсем молодой, без бороды.
— Я забываю мир — и в сладкой тишине я сладко усыплен моим воображеньем... — бормочет он.
Тетя Феня заметно нервничает, наконец встает, подходит к Анне Михайловне.
— Аня! Ты можешь оторваться наконец! Я сегодня уезжаю.
— Попробуем теперь краплак... — говорит свое Анна Михайловна и кладет кистью мазок. — Вот так! — Не отрываясь от работы: — Феня, голубчик. Ведь ты знаешь мою привычку: когда я пишу, чувства мои трезвеют, я могу принять самое нужное решение. Говори! Здесь все свои.
— Но боже мой! Есть же у человека какие-то интимные вопросы.
— И просыпается поэзия во мне... — бормочет Филипп, но, услышав последнюю фразу, словно очнулся: — А? — Смотрит на тетю Феню, та на него. — Это вы мне? Пардон, мадам, пардон.
Он встает, перешагивает через поручень балюстрады и уходит в сад.
— Ну вот, всегда у тебя так! — с досадой говорит Анна Михайловна. — Что тебе понадобится — сейчас же вынь да положь.
— Не столько мне понадобилось, сколько Ивану Николаевичу, детям и тебе, наконец.
Сестры прекращают игру, прислушиваются.
— Пойми же, Иван Николаевич ушел из Думы, сейчас он вроде
— Но я теперь не могу ехать в Сибирь... Теперь...
— Почему?
— Ну, нельзя же бросить дом... Ивану Николаевичу легко — он шестой год как студент, по квартирам живет. И в Сибирь налегке поедет.
— Зачем же налегке? Езжайте все вместе. Я помогу вам.
— А куда девать Иришу? Здесь ей полдня езды — и дома... А Филиппа? Он же больной! Его в Карлсбад везти надо!
— В Карлсбад? Но это больших денег стоит!
— Деньги Карташов даст. Филипп — талант, пойми ты. Ему нельзя без ухода, без надзора — он погибнет!
— Но Иван Николаевич?
— Что Иван Николаевич? Ивану Николаевичу за пятьдесят перевалило... Он человек выносливый, прекрасно приспосабливается к среде... И если хочешь знать — мы для него обуза. По крайней мере, на первый период.
— Тетя Феня, я еду с тобой, — говорит Муся.
— Ну и пожалуйста! — вспыхнула мать. — И ты тоже собирайся. Ну, чего смотришь? — накинулась она на старшую дочь. — Уезжайте все! Все!
— Мама, не шуми, — холодно произносит Ирина. — Ты же знаешь — я поеду. Но только на практику. Подождем отца, а там рассудим.
Широкая сибирская равнина, по степной высокой траве на лошади скачет девушка. Она сидит без седла, по-мальчишечьи цепко обхватив голяшками бока лошади. Вот она подъезжает к небольшой, но глубокой, прозрачной речке и с ходу — в воду. Поначалу лошадь лениво цедит воду сквозь зубы, потом идет дальше и все дальше на быстрину. И вот уже плывет, вытянув голову и прядая ушами.
Муся стоит на ее спине, держась одной рукой за повод.
Когда лошадь, уже по колена в воде, выходила на другой берег, откуда-то из-за кустов рванулись к ней с лаем две рослые лохматые собаки. Лошадь шарахнулась в сторону, а Муся, все еще стоявшая на ее спине, упала в воду.
— Долой, долой, говорю! Фьють-тю! — кричал на собак, подбегая к девушке, парень лет восемнадцати.
Собаки, замахав хвостами, смущенно отошли, лошадь остановилась на берегу и стала щипать траву, а девушка, сердитая и мокрая, чуть не плача, кричала на парня:
— Распустили тут целую псарню!.. Бросаются как бешеные! Если не умеете воспитывать собак, так держите их на цепи.
— Это не мои собаки. Пастушьи.
— А вы кто такой?
— Здрасьте! Я же к отцу вашему приехал с группой практикантов из Курганской лесной школы.
— А почему же вы здесь, а не в питомнике? — строго спросила Муся.
— Ого! Да ты прямо как управляющий допрашиваешь.
— Во-первых, не ты, а вы...
— Ишь ты как строго! А вы сами почему не в питомнике, господин управляющий?