Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Таммсааре Антон Хансен

И вот, значит, Ирма ходила к господину, который рассказал ей о его системе машинописи, переписывала текст на чистую бумагу и платила ему за это установленную плату. И ей пообещали, что в будущем, когда научится, она сможет перепечатывать без всякой платы. По словам господина, для Ирмы это очень выгодно: во-первых, она научится печатать на машинке; во-вторых — изучит всевозможные бумаги; в-третьих — станет разбираться в различных запутанных и трудно читаемых документах; в-четвертых — поскольку документы на нескольких языках, она разовьет свои познания в языках; в-пятых — она доведет знание системы машинописи до овладения ею; в-шестых — она разовьет свое умение до совершенства быстроты и точности, так что, изучая систему машинописи, сама станет машиной, что для нашего времени идеал и вящее благо, в-седьмых.

Все это было технической

стороной машинописи. Но машинопись должна еще рассматриваться и в другой ее ипостаси, так сказать, в общественном плане. И этот общественный план состоит в том, что, поскольку Ирма через техническую сторону машинописи приобщится к семи важнейшим благам, она тем самым вступит в соприкосновение с влиятельными и значительными личностями женского и мужского пола, — главным образом как раз мужского, — которые могут быть очень полезными для нее сейчас либо в ближайшем будущем, все зависит лишь от того, в какой мере сама Ирма сумеет или захочет привлечь их внимание к себе. Ибо в том мире, где речь идет о машинописной системе, вращаются иностранцы и наши соотечественники из коммерческого мира, адвокатуры, архитектуры, литературы и даже дипломаты. Адвокатура, архитектура и дипломатический мир Ирму не интересовали, однако коммерция и литература оказывали на нее свое влияние. Когда думаешь о коммерции, сразу приходят мысли о шляпе и туфлях, о чулках и сапожках, о шелке и бархате, — ведь все это телесная поэзия, а когда думаешь о литераторах, приходит на ум литература, кино — это уже поэзия духовная. Поэзию Ирма любила, потому как там всегда речь шла о любви и замужестве. А то, что существует и развод. Ирма не замечала еще ни в кино, ни в жизни.

И вот, значит, Ирма попала туда, где машинопись была системой, а не какими-то курсами, и стала ждать встречи с коммерческими и литературными кругами, чтобы познать окружающую ее поэзию. Но на первых порах поэзия не подавала признаков жизни, и Ирме не оставалось ничего иного, как перепечатывать на машинке документы. А чтобы, в ожидании встречи с поэзией, Ирме не было слишком скучно, господин, поведавший ей о системе машинописи, сам увивался вокруг нее, как шмель, подчас помогая ей до того бойко и энергично, что Ирме было не до поэзии и машинописи, — приходилось иметь дело только с «систематичным» господином, носившим пенсне и парик. Как на конфетной фабрике, думала Ирма, вспоминая слова Лонни о том, что мужчины липнут к девушкам, будто мухи к меду. Конечно, на конфетной фабрике это понятно, продолжала про себя Ирма, там всюду пахнет сладким. Но ведь пишущая машинка, «система» и бумага — не пахнут. Ах да, ясно! Господин Всетаки сказал, что от Ирминого затылка пахнет клевером, вот почему, значит, этот дядюшка любит стоять, нагнувшись, за спиной у Ирмы, — он нюхает ее затылок! И в один прекрасный день, стоя опять у Ирмы за спиной и читая документ, он вдруг спросил:

— Извините, барышня, позвольте вас спросить, вы очень любите малиновое варенье?

Ирма удивленно повернулась на стуле, посмотрела на него и ответила:

— Да, люблю! Это самое лучшее варенье на свете! Особенно когда немного простудишься.

— Так я и думал, — сказал господин.

— Откуда вы это узнали? — испуганно спросила Ирма.

— Секрет! — воскликнул господин, хитро улыбаясь. — Моя собственная тайна. Я могу любой даме точно сказать, какое варенье она любит.

— Смешно, — промолвила Ирма.

— Вовсе не смешно, а очень странно, — поправил ее господин. — Я часто сожалел, что не стал в молодости криминалистом или дегустатором табаков. Тогда бы я сделал себе карьеру! Наверняка!

— Вот как! — произнесла Ирма, ничего не понимая и не догадываясь даже, куда метит господин.

— Ведь что для криминалиста главное? — продолжал он. — Напасть на следы вора или преступника. Что делает дегустатор табака? Отделяет один сорт от другого. А я будто создан для этого, мой нос чувствительней, чем у гончей или борзой. И если я могу сказать вам, барышня, какое варенье вы больше всего любите, тем паче я сумел бы идти по следам преступника или отделять один сорт табака от другого.

— А я с прошлого рождества в рот не брала малинового варенья, как же вы это чувствуете? — недоверчиво спросила Ирма.

— В том-то и штука! — воскликнул господин. — Вы хоть десять лет не ешьте малину или малиновое варенье, а я все равно безошибочно скажу вам, что вы его очень любите. И знаете, откуда я это знаю, знаю наверняка? Скажем так: где-то на

юге есть верблюд одногорбый или двугорбый, это не существенно и вообще не важно. Важно только то, что это верблюд и что он не проходит через игольное ушко. Вот и от этого верблюда по-своему разит, вежливо говоря, пахнет как-то по-особенному, пахнет югом и пустыней. Если этого верблюда, со своим особым запахом, привезти, скажем, к нам и вы станете его кормить нашей едой, изменится ли его запах так, что южные верблюды перестанут его считать верблюдом? Нет! Чем ни корми верблюда, он верблюдом и останется. И верблюд, вскормленный на юге, может любить верблюда, вскормленного на севере, и наоборот. Это я вам только к примеру — о верблюде, одногорбом или двугорбом. Вместо верблюда можем взять любое животное, логика будет та же. Вместо верблюда можем взять даже женщину, так сказать, даму, все равно мое объяснение в силе. То же насчет мужчины, конечно, но тут я пасую, мой нос не годится, тут может помочь обоняние какой-нибудь дамы. Насчет мужчины дело вообще сложнее, потому как он не так близок к животному царству, не то что женщина. Женщина часто близка и к растительному царству, особенно в молодости. И я заметил, что многие женщины, так сказать, имеют тенденцию к какому-нибудь одному известному растению. А когда кто-то имеет тенденцию к какому-нибудь растению, то и сам источает его запах, даже если не соприкасается с этим растением и не ест его плоды. Только любит это растение или его плоды. Некоторые имеют тенденцию к клеверному сену…

— Например, я, — вставила Ирма.

— Нет, барышня, вы имеете тенденцию к малине, — возразил господин.

— А несколько дней назад кто-то сказал мне, что мои волосы, особенно на затылке, пахнут сухим клевером, — произнесла Ирма.

— Не может быть! — воскликнул господин. — Этот человек ошибся, наверняка ошибся, ваш затылок пахнет малиной. Разрешите, барышня, я понюхаю… Ясное дело. Но давайте проверим. В соседней комнате дама, она малость туга на ухо, и поэтому у нее развито обоняние: она разбирается в гамме запахов. Она ничего не знает о нашем разговоре, пусть она войдет и понюхает, вот и увидим.

И господин подошел к двери, открыл ее и неестественно громко крикнул:

— Мадемуазель Синиметс! Войдите, пожалуйста, на минутку!

И когда вошла мадемуазель Синиметс, чью глухоту Ирма не замечала до сих пор, господин продолжал тем же неестественно громким голосом:

— Вы не можете сказать, чем пахнет от волос мадемуазель Вайну, особенно на затылке?!

Мадемуазель Синиметс подошла к Ирме и принюхалась, усмехнулась, скривив припудренный носик и крашеные губы, и довольно деловито сказала:

— Малиной.

— Можете идти, спасибо! — сказал ей господин так же деловито, только гораздо громче. И когда Синиметс вернулась в свою комнату, мимоходом, в дверях, бросив на Ирму взгляд, словно пронзив ее копьем, господин продолжал: — Обратили внимание, как она посмотрела? Этот взгляд был предназначен вам. Но не сердитесь на нее, ее нос различает гамму запахов, а от нее самой уже ничем не пахнет. Сдается мне, она имеет тенденцию к какому-то хищнику и поэтому не терпит никого, кто бы не был так же размалеван и надушен, как она сама. Это я вам так только сказал, чтобы вы знали, что вас окружает. А что вы думаете об этом нашем деле? Кто был прав, а? Малина, а не клевер. Нет, нет, вы меня не обманете. Меня никто еще не обманул.

Ирмой овладело сомнение, она не знала толком, какой из запахов ближе ей. Клевер или малина? Может быть, не тот и не другой, а возможно, оба вместе? Потому что может статься, что запах исходит не от нее и не от ее волос, а рождается в носу господ? Нос порождает запах. А она, Ирма, всего только раздражитель, запах же существует изначально в носах мужчин. И носы их не так уж сильно отличаются друг от друга, потому как и клевер и малина пахнут приятно и сладко. Стало быть, нос человеческий есть нос, пусть он торчит даже на мужском лице. Но что, если прибавить сюда собачий нос, например, нос кальмуской собачонки Мёллы! Она все норовила отыскать цветы, источавшие сладчайший запах, но находила их столь противными, что могла только помочиться на них. Да, так оно и было! Ирма это частенько замечала и только удивлялась. Но теперь она уже не удивлялась. Если даже носы людей, вернее — носы мужчин, так различаются, что один чувствует запах клевера, а другой — малины, что же тогда говорить о собачьем носе, который почти весь покрыт волосами, у мужчин же он гладкий.