Хозяин Вселенной
Шрифт:
Я криво усмехаюсь. Быстро же привыкаешь к высокому гуманизму. Тоже мне, «архипелаг ГУЛАГ»… А вот на моей прародине, к примеру, зэков и сейчас держат в условиях, мало чем отличающихся от загонов для мелкого рогатого скота. А что сделали бы не так давно с подобным мне, проникшим в органы госбезопасности… Неприятно даже подумать.
Гнездо, скрытое в кроне высокого дерева, растущего почти на краю рощи, я замечаю случайно. Заинтересованно снижаюсь, описывая круги. Вот как…
Я уже знаю, что этот «архипелаг ГУЛАГ» имеет в основном искусственное происхождение. Тысячи островков, вздыбленные на прибрежном шельфе. Их создали ещё в те времена, когда телепатия только начинала своё победное шествие по планете, и не все ангелы были ангелами в определённом смысле… Тогда ссыльных было ещё немало. Сейчас же большинство мест ссылки пустуют, поскольку число лиц, подлежащих изоляции от общества, крайне незначительно. Общественного порицания часто бывает достаточно. При более серьёзных проступках — штраф, увольнение и как особо суровая мера запрет на детей. А вот на этом острове, выходит, до меня сидел какой-то особо опасный преступник. Интересно, за что? Неужто… убийство?
Я с шумом приземляюсь в гнездо, свитое со знанием дела — вот посадочная площадка-леток, а вот и уютная спальная ниша, закрытая от дождя… Именно такие гнёзда вили самые первые, ещё совершенно дикие ангелы. Видимо, предыдущий обитатель был большой оригинал. Хотя с чего я решил, что ангел будет строить какое-то подобие хижины на земле? Это же страшно неудобно. Это для нелетучих. Ну а башню, пусть даже самую древнюю и примитивную, больше похожую на геодезическую вышку, построить можно только сообща.
Да, на этих островах никто не строит жилых башен, и это тоже часть воспитания — коль ты вне общества, то и должен жить как дикарь-одиночка. Спи в ветвях, ешь дикие плоды и орехи… да хоть насекомых лови. Кому интересно?
Плотно свитая корзина трещит под моим весом. Похоже, всё сгнило от времени. Давненько, выходит, тут обитал мой предшественник… Ладно. Поправим гнездо, не так уж это трудно, наверное.
Глава 18. Узник совести
Изнутри воздушный шар выглядит огромным, наполненным неосязаемой гулкой пустотой. Упругие, непроницаемые стенки резонируют, усиливая звуки. Я летаю внутри этого шара, как бабочка, тыкаюсь в стенки шара, но они мягко отбрасывают меня назад. Тусклый свет сочится сквозь оболочку, он всюду — сверху, снизу, с боков… Но больше ничего. И звёзд не видно. И даже солнца. Нет ничего, кроме этого света, мутного, сочащегося ниоткуда… Где выход?
Нет выхода.
«Должен быть», — врывается в мои кошмары сторонняя мысль. Первая, которую я слышу за эту ночь.
Золотистый солнечный свет заливает всё пространство внутри шара, и я нежусь, купаясь в нём…
Я широко распахиваю глаза. Сна как не бывало. Передо мной маячит светлый ангельский лик. Огромные глаза смотрят прямо в душу. Таких больше нет нигде, даже в Раю. Таких нет во всей Вселенной.
«Ты прилетела».
«Разве могло быть иначе?»
Я порывисто вскакиваю, изо всех сил прижимаю к себе мою жену. Обнимаю её руками и крыльями, и, кажется, даже ногами… Она подставляет себя моим ласкам и поцелуям…
«Я люблю тебя».
«Я люблю тебя».
Сияющие глаза занимают всё поле зрения, и я ощущаю на губах тот самый поцелуй. Лёгкий, щекочущий, будто пёрышком. Как в первый раз…
— Ничего, есть можно. Ещё бы не горчил так, и был бы настоящий земной лимон.
Ирочка откусывает от дикого фрукта, жуёт, чуть морщась. Мы сидим на земле, подстелив охапки свежесорванных листьев местной пальмы. Перед нами расстелен большой овальный лист «скатерть-дерева», на котором лежит горка разных фруктов и прочей зелени. Имеется даже дюжина мелких орехов, немного крупнее грецкого.
Как я уже уяснил, носить в тюрьму продуктовые передачки моя ненаглядная и не помышляет, а равно и тёплые вещи…
Ирочка фыркает, уловив мои размышления.
«У меня сейчас другие задачи. Как и у тебя, кстати. Да, вот посуду и прочее придётся-таки притащить тебе».
— Рома, если будешь искать яйца, учти: брать их из гнёзд можно только в отсутствие хозяев, — Ирочка смачно уплетает скудный тюремный завтрак. — И не все, одно-два оставляй. Ну, примерно как человеческие домохозяйки обирают своих домашних кур… Иначе бросят гнездо, и вообще можешь распугать. Улетят на другой остров.
— Понял, — я энергично жую жёсткий водянистый овощ, названия которого не знает даже моя жена. — А насекомых как ловить?
Ирочка смешливо фыркает, кося глазом.
— Ну, я надеюсь, до этого не дойдёт. Остров достаточно велик, и прокормиться можно вполне.
— Тут даже родник есть, и водоёмчик при нём, — хвастаюсь я. Ирочка хмыкает.
— Положим, родник этот наверняка искусственный. Где бы на таком островке взяться столь мощному естественному ключу… Система жизнеобеспечения.
Она грустнеет.
— Там не только опреснитель да очиститель воды. Там ещё этот ужасный подавитель телепатии. Мне всё время хочется потрясти головой, настолько мерзкое ощущение.
— Говорят, к этому привыкают…
Её глаза становятся жёсткими.
— Извини, Рома. Ты намерен тут задержаться? На сколько годков, если не секрет?
Я перестаю жевать.
— Я весь внимание. Что я должен делать?
Она смотрит на меня с изумлением.
— Это ТЫ спрашиваешь у меня? Бороться! Ты не преступник, муж мой, ты герой! И ты обязан, слышишь, ты просто обязан доказать свою правоту!
Я чувствую, насколько разгневана моя ненаглядная, и немедленно обнимаю её, зарываясь носом в волосы. Проверенный приём, способный погасить ненужные отрицательные эмоции.
«Ты не злись на меня понапрасну. Лучше давай обсудим…»
— Говори вслух, Рома, — она уже успокаивается. — А то тут из-за этого мерзкого прибора все мыслеобразы искажаются.
Ирочка выбирается из моих объятий.
— Разумеется, ты никогда не интересовался нашими судебными кодексами. Да и я, если откровенно, тоже — ни к чему было… Сейчас самое время, мы должны досконально знать наши права.
Изоляция бывает очень и очень разная, Рома. Крайняя степень изоляции — абсолютная и пожизненная — по сути, равнозначна смертной казни и служит ей заменой, если осуждённый на смерть пожелает этого. Преступник не имеет никакой связи с внешним миром, и судебный исполнитель посетит такого «умершего заживо» только тогда, когда прибор в системе охраны и жизнеобеспечения зафиксирует остановку сердца осуждённого. Сколько лет протянет преступник, его проблемы. Но такая крайняя мера давно не применяется. Собственно, никто уже не помнит, когда выносился последний смертный приговор.