Хозяин жизни – Этанол
Шрифт:
– А где отец?
– Саша выпил и спит…
Тогда отец еще мог ходить – хотя на ногах уже гноились трофические язвы. Он сидел на кухне сгорбившись, небритый и седой, всклокоченный – голова зудела от вшей – положив ноги на табуретку, и орал, если бабушка его задевала.
– Куда прешь, сука, не видишь, у меня ноги больные!!
В то время их дом был пропитан выморочным ужасом – даже кавказцы там перестали бывать. Хотя какой-то народ приходил во времена запоев – так дожигали жизнь два афганца, один майор, другой капитан, наведывались соседи
Помню, отец меня пригласил к себе в мой день рожденья. Сначала мы пили на Подбелке с Борей Пьянковым, потом поехали в Перово. Добирались, как положено, долго – а когда все таки приехали, оказалось, что отец мирно спит под телогреечкой… «Выпил – и спит.» Я разозлился – хотелось посидеть за праздничным столом, поесть, выпить, поговорить.
Я грубо потряс его. Отшатнулся от гнилого дыхания и перегара. Отец с трудом открыл один глаз.
– А, Костя приехал… а Верка сказала, что ты с другом свалил…
– Да, я с другом к тебе поехал, мог бы дождаться…
Но отец уже ушел в свое беспамятство. Вдруг открыл глаза – через несколько секунд.
– А, Кость, откуда ты? Ты же с другом пить уехал…
Отключился, через полминуты приподнял голову.
– А, Костя, откуда ты взялся? Гад, не мог с отцом выпить, к друзьям уехал…
Снова пришел в себя, увидел Борю, хрипит неразборчиво.
– А это что за лось? А, Костя, откуда ты?
Он еще мог ходить – даже спускался по ступенькам, крепко держась за перила. В это время умер Юра, и матушка решила перевезти к отцу мебель из отходящей государству квартиры. Отец поехал с ней на Красногвардейскую, чтобы потом показать дорогу водителю грузовика.
Мы с Борей ждали машину во дворе… дождались. Во двор вполз ревущий и дымящий Маз. Открылась дверь, отец спрыгнул со ступеньки и упал, и долго поднимался. С другой стороны выскочил взбешенный, изрыгающий мат водитель. Он крыл материл всех и вся – отец, уже несколько лет живший в мертвом алкогольном мороке, не нашел дорогу, матушка, тоже нетрезвая, попыталась его найти – и в итоге направила в другой конец города…
Я, решив, что сказано уже слишком много, пошел в драку – водила оценил сыновние чувства и руки, которые тогда были толщиной почти что с его ногу, и укрылся в кабине.
А упал отец не потому что споткнулся, или неловко приземлился – у него просто не было сил. Когда все мои друзья перетаскивали мебель, он смог поднять на второй этаж одну лишь табуретку – потом сел, задыхаясь и истекая потом…
С Юриной мебелью квартира стала напоминать склад – бабушка что-то возмущенно шамкала беззубым ртом, отец надсадно дышал, лежа пьяный под своей телогрейкой, и происходившим вокруг него не интересовался.
В то время я там почти не бывал – по диванам и кроватям в открытую, не спеша ползали вши, пол был заселен тысячами человеческих блох, от атак которых тело любого несчастного гостя начинало зудеть и чесаться…
Из туалета несло, разъедая глаза до слез, аммиаком – слив был засорен, да и унитаз расколот, алкаши ссали в открытую дверь, стоя на пороге из коридора.
Когда я приехал – бабушка, стоя на кухне в одной черной от грязи ночнушке, постоянно почесываясь, лила на раскаленную сковороду разведенный водой крахмал. Больше ничего съедобного в выморочной квартире не было…
– Маааам! Маааам! – доносился из комнаты хриплый и слабый крик. Я, поддерживая бабушку за дряблый локоть, пошел с ней.
– Зачем ты меня звал?
– А? – отец с трудом открыл закисшие гноем глаза – кто вы?
Потом он узнал бабушку.
– Что тебе надо, сука, подстилка фашистская…
Меня он не заметил, не узнал. Что-либо говорить было бессмысленно, я отвел бабушку на кухню и побежал в магазин…
Потом туда нагрянула мать. Вызвала сантехников – но они отказались даже приближаться к затопленному нечистотами смрадному санузлу, только после скандала и звонков начальству пробили все-таки слив. Все вымыла, постирала черные простыни и пододеяльники, убралась и залила полы каким-то убойным инсектицидом…
Со вшами было сложнее – накормленная бабушка ворчала, но позволила себя намылить ДДТ и искупать. Отец же – намыленный – пришел в ужас при виде шумящей воды, вцепился руками в косяк, уперся с неожиданной силой и так и не позволил смыть с себя отраву.
Не знаю, каким черным ужасом Хозяин покрыл последние дни отца. Он постоянно звал мать – она поднималась со своего дивана, шаркала на кухню, наливала стакан воды и шла к сыну. Он, не поднимая головы, хрипел и кашлял, оскорблял ее и засыпал… потом звал снова – но она уже не подходила.
Смерть смела его в маленькой комнате через несколько дней – его, практически не встававшего с кровати, нашли уже окостеневшим на полу.
Кажется, бабушка уже не очень воспринимала происходящее – последние голодные месяцы сильно подкосили ее.
Отца в гробу я не узнал – седой старик с торчащими, как у моржа, с усами, глубоко запавшими скулами и костлявыми плечиками под пиджаком… причина смерти меня поразила – туберкулез. Алкашей, всю местную накипь, это мало волновало – еще в автобусе по дороге к крематорию они стали срываться на смех, один, обняв свою бабу и подбоченившись, попросил меня сделать снимок на память – но я на него так посмотрел, что пропойца тут же скроил уважительно-серьезное лицо.
Поминки проходили по классическому сценарию – уже после третьей стопки алкаши едва ли не передрались между собой, потом стали рассказывать анекдоты, напрочь забыв про собравший их вместе повод. Хотя все и поднимали рюмки за Сашу, пусть земля ему будет пухом да и вечная память – никого он толком не интересовал. Бабушка пыталась что-то рассказать, но ее не слушали. Пришел опоздавший афганец, взял стакан водки, стоя в дверях – места за столом ему не нашлось.
– Помянем Сашу. Он умер оттого, что был… слишком добрым.