Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Шрифт:
Понимание государственной политики тотальных реквизиций продовольствия и неоказания деревне помощи в период голода как метода подавления крестьянского сопротивления прочно утвердилось в историографии. М. Эллман выразил эту формулу наиболее категорически, предположив, что голод являлся своеобразным «дешевым» заменителем политики массовых репрессий, в частности депортаций, проведение которых сталкивалось с большими техническими трудностями [339] . Эту версию, по-моему, вполне убедительно оспорил X. Куромия, указав на то, что голод уже достиг своего пика ко времени, когда в Москве в начале 1933 г. только приступили к согласованию планов массовых депортаций [340] (подробнее об этом будет сказано в последнем параграфе этого раздела). Действительно, ход событий свидетельствовал о том, что намерения интенсификации депортаций были следствием усиления голода, но не наоборот.
339
Ellman m. The Role of Leadership Perceptions. P.831.
340
Kuromiya H. The Soviet Famine of 1932–1933 Reconsidered. P. 666.
В общем же ярко выраженная антикрестьянская направленность политики государства в период голода не оспаривается большинством историков. Однако ее дополнительные трактовки имеют ряд принципиальных отличий. Если одни исследователи, делая вывод о голоде как следствии войны государства с крестьянством, ставят после этого точку, то другие — запятую. Речь в последнем случае идет об уже упоминавшейся теории голода-геноцида против украинского народа. Соглашаясь с трактовкой общей антикрестьянской направленности политики Сталина, сторонники теории голода-геноцида утверждают, что в случае с Украиной, сталинская политика перерастала свою антикрестьянскую направленность, превратившись в антиукраинскую. Целью этой политики было не только сломить сопротивление украинского крестьянства, но и уничтожить даже малейшие ростки украинского автономизма, окончательно закрепить Украину в составе СССР, подчинить неспокойную республику власти сталинской диктатуры. Таким образом, не отрицая наличия голода и антикрестьянской политики провоцирования голода в других республиках СССР (прежде всего в России и Казахстане), сторонники украинского голода-геноцида утверждают, что в отношении украинского населения собственно Украины и Северного Кавказа проводилась особенно жестокая политика голода-геноцида, голодомора. Иначе говоря, голод-геноцид был частью общесоюзного голода, но особой частью. Основные фактические аргументы сторонников теории голода-геноцида сводятся к следующему.
Во-первых, показатели смертности от голода были гораздо более высокими на Украине и Северном Кавказе (значительную часть населения которого также составляли украинцы), чем в других регионах страны. Казахстан, как уже говорилось, в данном случае выводится за рамки сравнения, так как голод там начался раньше и имел свою динамику развития. Столь высокая смертность была связана с более жестоким характером хлебозаготовок и репрессий в украинских областях. Как утверждают некоторые историки, на Украине в отличие от других районов СССР реквизировалось не только зерно, но все продовольствие, что обрекало крестьян на немедленную гибель [341]
341
Этот тезис, требующий, однако, дальнейшего изучения, постоянно подчеркивает в своих работах С. В. Кульчицкий. См., например: Кульчицький С. В. Голод 1932–1933 pp. в Украiне як геноцид. Киiв, 2005.
Во-вторых, важной причиной высокой смертности украинских крестьян были меры изоляции голодающей Украины и Северного Кавказа, окружение их кордонами, которые препятствовали выезду крестьян в поисках продовольствия в относительно более благополучные регионы. Прямым и безусловным доказательством этого является специальная директива ЦК ВКП(б) и СНК СССР о предотвращении выезда крестьян из Украины и Северного Кавказа, подписанная Сталиным и Молотовым 22 января 1933 г. В директиве утверждалось, что эти выезды крестьян за хлебом на самом деле организованы «врагами советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации “через крестьян” в северных районах СССР против колхозов и вообще против советской власти». Такая трактовка была обоснованием принятия репрессивных мер против голодающих мигрантов. Властям Северного Кавказа и Украины предписывалось не допускать массовые выезды крестьян, а властям регионов, в которые стремились попасть голодные крестьяне (Московской, Центральночерноземной и Западной областей, Белоруссии, Нижней и Средней Волги) — «арестовывать пробравшихся на север “крестьян” Украины и Северного Кавказа и после того, как будут отобраны контрреволюционные элементы, водворять остальных на места их жительства» [342] . Реализация этой директивы вылилась в очередную кампанию террора и насилия. 25 марта 1933 г. руководство ОГПУ докладывало Сталину, что за время с начала операции в январе общее количество задержанного «беглого элемента» составляло 225 024 человека, из них были возвращены на места жительства 196 372 человека, а остальные привлечены к судебной ответственности, направлены в лагеря и ссылку и т. д. [343] Как свидетельствуют вновь открытые документы, начавшись с организации кордонов на Украине и Северном Кавказе, операция «по пресечению массовых выездов» распространилась на беглецов и из других регионов. Однако наиболее масштабными оставались задержания украинских и северокавказских крестьян [344] .
342
Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 634–635.
343
Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939: Документы и материалы: В 4 т. Т. 3. Кн. 2. М., 2005. С. 353–354.
344
Там же. С. 272–274, 282.
Вместе с тем репрессии против вынужденных отходников были частью традиционной для большевиков практики социального контроля. Ш. Мерль напоминает нам, что применение загранотрядов для пресечения провоза хлеба через административные границы наблюдалось и ранее и что эта политика получила дополнительный импульс в связи с введением паспортной системы в декабре 1932 г. [345] Введение паспортов означало фактическое прикрепление крестьян к местам их жительства на правах государственных крепостных. Паспорта, после соответствующей чистки и выявления «чуждых элементов», выдавались только горожанам, что существенно ограничивало возможности передвижения крестьянского большинства. 17 марта 1933 г. ЦИК и СНК СССР приняли также постановление, значительно ужесточавшее правила отходничества колхозников. Для ухода на заработки крестьянин должен был предварительно заключить договор с промышленным предприятием или стройкой, а затем на основе этого договора получить разрешение в правлении колхоза. Очевидно, что эта процедура была практически трудноисполнимой (если только в деревню не приезжали вербовщики с полномочиями от государства). Однако в случае самовольного ухода на заработки крестьянину грозило самое страшное наказание в период голода — исключение из колхоза всей семьи, что означало лишение малейшей государственной помощи и повышенные налоги.
345
Мерль Ш. Голод 1932–1933 годов. С. 54–55.
Цели этих мер, направленных на ограничение передвижений сельского населения, очевидны. Прежде всего правительство пыталось поддержать хотя бы на минимальном уровне относительное благополучие городского населения — основной социальной базы режима. Эта задача становилась особенно актуальной в условиях постоянного сокращения размеров карточного снабжения и распространения эпидемий в городах. Важную роль играли политические причины, а именно попытки предотвратить распространение слухов о голоде. Закрепление крестьян в деревне было также важной мерой сохранения трудовых ресурсов колхозов в условиях решающего для судьбы будущего урожая весеннего сева. Крестьяне, явно саботировавшие колхозы в предыдущие годы, должны были в полной мере осознать, что альтернативой голоду может быть только работа в колхозах.
Директива ЦК и СНК от 22 января 1933 г., направленная преимущественно против крестьян Украины и Северного Кавказа, в этом контексте может рассматриваться как часть общей политики «закрепощения» крестьян. Она была принята в условиях, когда паспортная система фактически еще не начала действовать. Это была ситуативная реакция на массовые передвижения крестьян, делавших последние отчаянные попытки спасения бегством на начальной фазе большого голода. В последующий период паспортная система и сопровождавшие ее меры регулярного полицейского контроля делали не нужными подобные экстренные операции.
Наконец, важным аргументом сторонников голода-геноцида является то, что голод и репрессии против крестьян сопровождались кампанией подавления украинских «буржуазных националистов» и пресечением политики «украинизации» как поощряющей рост и распространение украинской контрреволюции. 10 декабря 1932 г. на заседании Политбюро были заслушаны отчеты о ходе хлебозаготовок первого секретаря ЦК компартии Украины Косиора, секретаря Днепропетровского обкома Строганова, первого секретаря Западного обкома Румянцев и первого секретаря Северо-Кавказского крайкома Шеболдаева [346] . В постановлении Политбюро, принятом по результатам этого обсуждения 14 декабря, руководителям Украины и Северного Кавказа поручалось «искоренить контрреволюционные элементы», проникшие в правления колхозов, сельсоветы и другие органы, «не останавливаясь перед применением высшей меры наказания к наиболее злостным из них». Постановление санкционировало предание суду (с приговором к заключению от 5 до 10 лет лагерей) руководителей ряда районов Украины, а также предписывало «всех исключенных за саботаж хлебозаготовок и сева “коммунистов” выселять в северные области наряду с кулаками» [347] . Специальный пункт постановления предусматривал выселение в северные области СССР всех жителей северо-кавказской станицы Полтавская.
346
Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 575–577. 148
347
Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 577.
В контексте усиления карательной политики и борьбы с «врагами» в постановлении от 14 декабря была резко осуждена политика «украинизации» [348] , которая проводилась в Украине и в «почти половине районов Северного Кавказа». Осуществляемая неправильно, утверждалось в постановлении, эта «небольшевистская “украинизация”» облегчала «буржуазно-националистическим элементам» «создание своих легальных прикрытий, своих контрреволюционных ячеек и организаций». Программа практических мер по «исправлению» «украинизации» предусматривала кадровую чистку партийных и советских организаций, а также перевод с украинского языка на русский официального делопроизводства, газет, журналов и преподавания в школе в «украинизированных» районах Северного Кавказа. На следующий день, 15 декабря, Политбюро приняло постановление об украинизации в других районах СССР. В нем предлагалось прекратить «украинизацию» отдельных районов Дальнего Востока, Казахстана, Центрально-Черноземной области, поскольку «буржуаз-но-националистические элементы», изгнанные из Украины, «проникают во вновь украинизированные районы и ведут там разлагающую работу» [349] . Фактически эти решения означали приказ о прекращении прежней политики «украинизации», которая в 1920-е годы была предметом особой гордости большевиков. Продолжением этой линии была кампания борьбы с «украинским национализмом» внутри самой компартии. Одной из многочисленных жертв этой кампании был идеолог политики «украинизации», нарком просвещения Украины Н. А. Скрыпник, который был снят с должности в феврале и в результате травли покончил жизнь самоубийством в июле 1933 г.
348
Подробнее о политике «украинизации» и «коренизации» в целом см.: Martin Т. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923–1939. Ithaca and London, 2001.
349
РГАСПИ. Ф. 17. On. 3. Д. 911. Л. 12,43.
Как и в случае с операцией против массовых выездов крестьян, борьба с украинской «национальной контрреволюцией» была частью общесоюзной кампании. Сталинская программа выхода из кризиса, как уже говорилось, предусматривала широкомасштабные репрессии, направленные против всех оппозиционных или «подозрительных» слоев общества. Так называемые «контрреволюционные бур-жуазно-националистические элементы» занимали одно из первых мест в списке жертв репрессий, что на самом деле не являлось новым элементом в террористической политике большевиков в целом и Сталина в частности. Уничтожением «национальной контрреволюции» сопровождался перелом конца 1920–1930 гг., массовые операции по национальному признаку были составной частью «большого террора» 1937–1938 гг. и т. д. В 1932–1933 гг. чистки на национальной почве, а также прекращение политики «коренизации» затронули и другие, прежде всего пограничные республики. Например, 19 декабря 1932 г., через несколько дней после принятия постановлений о репрессиях в основных зерновых регионах страны и «украинизации», Политбюро рассматривало доклад руководителей Белоруссии о хлебозаготовках в этой республике. Белорусам было указано, что их работа в сельском хозяйстве «неудовлетворительна» и что годовой план по хлебу они обязаны выполнить безусловно, развернув «решительную борьбу со спекулянтскими элементами и саботажниками заготовок в колхозах и среди единоличников». Одновременно в постановление Политбюро были внесен пункт, повторявший аналогичные решения по Украине. Белорусским властям напоминалось, что «пограничное положение Белоруссии подчеркивает необходимость усиленной борьбы […] с гнилыми, перерожденческими элементами в партии, сплошь и рядом прикрывающими свою антисоветскую работу фальшиво-национальным флагом» [350] . Фактически это было указание о борьбе с «белоруссизацией» и ее сторонниками по примеру борьбы с «украинизацией». Еще более откровенно эту линию Политбюро определило в постановлении от 2 марта 1933 г. «Об извращении национальной политики ВКП(б) в Белоруссии». Белорусские руководители были обвинены в потворстве «буржуазно-кулацким националистическим тенденциям» [351] . В Карелии осенью 1932 — весной 1933 г. (т. е. в тот же период пика голода и чисток) была проведена крупномасштабная операция по делу «заговора финского генштаба». Арестованных карелов, как правило, участников антисоветского восстания 1921–1922 гг. (т. е. по тому же сценарию, что и «петлюровцев» на Украине) обвиняли в «национал-уклонизме». Был поставлен крест на проводившейся до этого политике «финизации» [352] . Этот список можно продолжить.
350
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 912. Л. 8,42–43.
351
Там же. Д. 917. Л. 7.
352
Килин. Ю. Карелия в политике Советского государства. 1920–1941 гг. Петрозаводск, 1999. С. 146.