Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Шрифт:
Глава 4
«УМЕРЕННЫЙ» ПОВОРОТ. 1933–1934 гг
Короткий период между всплеском государственного террора в 1932–1933 гг. и новым ужесточением «генеральной линии», последовавшим за убийством С. М. Кирова 1 декабря 1934 г., по многим признакам может рассматриваться как своеобразное «потепление», разумеется, в рамках системы, сложившейся в 1930-е годы. По мнению М. Я. Гефтера, это было время упущенного выбора, выбора между новым кровопролитием, продолжением прежнего курса и нормализацией, «антифашистской демократизацией сталинского результата» [409] . Целый комплекс внутри и внешнеполитических причин не позволял далее, как выразился Сталин на пленуме ЦК партии в январе 1933 г., «подхлестывать и подгонять страну». По существу, это был отказ, тихое и официально не признанное отрицание (в ряде пунктов даже осуждение) курса первой пятилетки. Оплаченное миллионами жизней и огромными экономическими потерями осознание невозможности продолжения «большого скачка» привело к заметной корректировке экономической, социальной и, соответственно, карательной политики, корректировке, которая запоздала, по крайней мере, на несколько лет. В данной главе делается попытка исследовать суть и механизмы этого нового политического поворота, выяснить, какими были те силы в руководстве страны, которые способствовали (или, возможно, препятствовали) его реализации.
409
Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991. С. 260–261.
Составляющие нового курса
Одержанная в период голода победа над крестьянством на самом деле была похожа на поражение. Несмотря на огромные усилия и жестокость реквизиций, не подтвердились расчеты Сталина на то, что хлеб в деревне был, и крестьяне просто прятали его от государства. План хлебозаготовок так и не был выполнен. Государство получило из урожая 1932 г. хлеба почти на 20 % меньше, чем в неурожайном 1931 г. [410] Еще более глубоким был провал животноводства. Даже по официальным данным, производство мяса с 1928 по 1932 г. упало с 4,9 до 2,8 млн тонн, молока — с 31 до 20,6 млн тонн, яиц с 10,8 до 4,4 млрд штук [411] . Это означало, что население в самом лучшем случае могло рассчитывать на хлебно-картофельный рацион. Вопрос стоял предельно остро. Если доведенные до максимума жестокие меры в деревне не смогли обеспечить потребности страны в продовольствии, то что делать дальше? Продолжение политики продразверстки было чревато постоянным воспроизводством голода.
410
Davies R. W., Wheatcroft S. G. The Years of Hunger: Soviet Agriculture, 1931–1933. Basingstoke, 2004. P. 448–449.
411
Зеленин И. E. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930–1939: политика, осуществление, результаты. М., 2006. С. 122.
Для того чтобы оправдать очевидную деградацию сельского хозяйства Сталин пытался акцентировать внимание на успехе индустриализации. С этой целью в январе 1933 г. он объявил о досрочном выполнении пятилетнего плана за четыре годы и три месяца. Однако это было ложью, что Сталин хорошо знал. Пятилетка по всем ключевым параметрам не была выполнена вообще. Большинство целей плана даже по приоритетным отраслям тяжелой промышленности оказались в лучшем случае достигнуты в годы второй пятилетки, а многие только после войны. Например, производство чугуна (это был основополагающий показатель, который использовался как основа планирования темпов развития всей индустрии) в 1932 г. достигло 6,2, а в 1933 г. 7,1 млн тонн по сравнению с 17 млн тонн по плану. На уровень 17 тонн советская индустрия в довоенные годы не вышла вообще, достигнув этого показателя между 1949 и 1950 гг. Задания по производству тракторов и автомобилей, установленные на 1932 г., на самом деле были достигнуты в 1956 и 1957 гг. и т. д. [412] Еще хуже выполнялся план в отраслях легкой и пищевой промышленности, которые вообще не получали ни достаточного финансирования из государственного бюджета, ни сырья от разрушенного сельского хозяйства. На низком уровне (особенно по сравнению с заданиями пятилетки) были реальные качественные показатели. Производительность труда в крупной промышленности в 1932 г. снизилась даже по сравнению с 1928 г. Реальная заработная плата в промышленности по сравнению с 1928 г. снизилась от 30 до 50 %. Полный провал постиг все социальные программы первой пятилетки [413] .
412
Данные, свидетельствующие о провале первой пятилетки, давно известные на Западе, в нашей стране были широко обнародованы еще в годы «перестройки» (См., например: Лацис О. Р. Проблема темпов в социалистическом строительстве: размышления экономиста // Коммунист. 1987. № 18. С. 79–90). Несмотря на то что в научной литературе тезис о существенном невыполнении первой пятилетки давно стал аксиомой, в нашей стране, благодаря средствам массовой информации широко циркулирует лживая сталинская формула о выполнении плана в четыре года.
413
Davies R. W. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931–1933. Basingstoke, London, 1996. P. 466–472.
В совокупности все это ставило под вопрос реальность наращивания индустриального потенциала вообще. В новых условиях, в очередной раз Сталин оказался перед развилкой политического курса, на которую уже не раз попадали большевики. Противники Сталина, например, Троцкий, открыто призывали его к изменению политики. На январском пленуме ЦК ВКП(б) Я. Э. Рудзутак обрушился на «клевету» Троцкого, который объявил, что 1933 г. должен стать в СССР «не годом наступления, а годом капитального ремонта» [414] . Однако эти обличения были лишь маскировкой того факта, что под напором обстоятельств сталинское руководство было вынуждено сделать то, что нужно и можно было сделать несколько лет назад.
414
РГАСПИ. Ф. 17. On. 2. Д. 514. Вып. 1. Л. 55.
Не ограничиваясь «организационным укреплением колхозов» при помощи срочно созданной сети политотделов МТС, правительство было вынуждено пойти на те незначительные уступки крестьянству, которые в течение нескольких лет до этого обсуждали даже вполне лояльные партийные функционеры, а многие низовые работники пытались реализовать на практике. Фактически согласившись с пагубностью продразверстки, 19 января 1933 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное постановление, вводившее твердые нормы сдачи зерна государству (принцип продналога). Согласно постановлению, не позднее 15 марта каждого года колхозам и единоличникам вручались обязательства о погектарных нормах и сроках сдачи зерна. Устанавливались предельный уровень поставок — треть валового сбора хозяйства при среднем урожае. Оставшимся после этого и ряда других отчислений зерном производитель, как обещалось, мог распоряжаться по своему усмотрению. Принципиальное значение имел пункт, согласно которому местным органам власти запрещалось предъявлять встречные планы, являвшиеся символом полной непредсказуемости государственной политики в деревне и основным рычагом фактической продразверстки. На практике это постановление никогда не выполнялось в том виде, как было провозглашено. Однако в сочетании с другими компромиссными мерами оно сыграло свою роль в преодолении крайних эксцессов государственных заготовок.
Первое место среди этих компромиссных решений занимали, несомненно, провозглашенные в том же 1933 г. государственные гарантии развития личных подсобных хозяйств крестьян. В феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников Сталин пообещал, что государство в течение одного-двух лет поможет каждому колхозному двору приобрести по корове [415] . В августе 1933 г. было принято постановление о помощи бескоровным колхозникам в приобретении 1 млн телок [416] . По сравнению со многими миллионами голов, которые были обобществлены и уничтожены в процессе коллективизации, это, конечно, была капля в море. Однако постепенное расширение личных хозяйств имело для деревни принципиальное значение, составляло основу нового компромисса между государством и крестьянством. Власть, скрепя сердце, согласилась на эту вынужденную уступку антиколхозного характера. Для крестьян же их небольшие личные хозяйства превращались в определенную гарантию выживания в тех случаях (на самом деле, в большинстве случаев), когда за работу в колхозах они не получали даже прожиточного минимума.
415
Сталин. Сочинения. Т. 13. М., 1951. С. 252.
416
Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы: В 5 т. Т. 3. Конец 1930–1933 / Под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Внолы. М., 2001. С. 788.
Под давлением кризиса сталинское руководство было вынуждено пойти и на существенные изменения курса индустриализации, отказавшись (вновь с большим опозданием и после огромных невосполнимых потерь) от политики форсированного расширения фронта строительных работ. Уже на январском 1933 г. пленуме ЦК ВКП(б), провозглашая развертывание новых классовых битв, Сталин тем не менее пообещал, что во второй пятилетке темпы промышленного строительства будут значительно снижены. В отличие от многих других этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Когда в начале 1933 г. хозяйственные ведомства начали по обыкновению выбивать дополнительные капиталовложения, изменяя принятые планы явочным путем, руководство страны проявило твердость. После жалобы Госплана Политбюро 2 марта 1933 г. вынесло строгое решение: «Ввиду попыток отдельных наркоматов установить объем капитальных работ на 1933 год в большем размере, чем это соответствует общей сумме финансирования капитальных работ в 18 миллиардов рублей, как это установлено январским Пленумом ЦК и ЦКК, Политбюро указывает на безусловную недопустимость таких попыток» [417] . Сокращение до более разумных пределов финансирования капитального строительства являлось важнейшей предпосылкой относительного экономического оздоровления и создавало условия для более эффективной работы промышленности.
417
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 917. Л. 7.
Важной составляющей «умеренного» курса было некоторое ослабление репрессивной политики, решение ввести государственный произвол в некие предсказуемые рамки. Ключевую роль в этом процессе сыграла инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийным, советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры от 8 мая 1933 г. Инструкция отменяла массовые выселения крестьян (устанавливала только индивидуальные выселения активных «контрреволюционеров», причем в рамках установленных лимитов — 12 тыс. хозяйств по всей стране), запрещала производить аресты должностным лицам, не уполномоченным на то по закону, а также применять в качестве меры пресечения заключение под стражу до суда «за маловажные преступления». Был установлен предельный лимит заключенных в местах заключения Наркомата юстиции, ОГПУ и Главного управления милиции (кроме лагерей и колоний) — 400 тыс. человек вместо 800 тыс., фактически находившихся там к маю 1933 г. Осужденным на срок до 3 лет инструкция предписывала заменить лишение свободы принудительными работами до одного года, а оставшийся срок считать условным [418] . Для осуществления этой директивы во всех республиках, краях и областях были созданы специальные разгрузочные комиссии, а общее руководство операцией осуществлял нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко. С 10 мая по 30 июня 1933 г. из мест лишения свободы были освобождены более 363 тыс. заключенных, а с 10 мая по 6 июля вывезены в лагеря более 52 тыс. и в трудовые поселки — около 9 тыс. заключенных [419] . 19 июля 1933 г. Крыленко доложил Сталину и Молотову, что на 10 июля 1933 г. в местах лишения свободы всех систем (НКЮ, ОГПУ, кроме лагерей, и Главного управления милиции) содержалось 397 284 человек, т. е. задача, поставленная директивой от 8 мая 1933 г., была достигнута [420] .
418
Впервые инструкцию опубликовал М. Фэйнсод по экземпляру, сохранившемуся в смоленском архиве (Fainsod М. Smolensk under Soviet Rule. Harvard University Press, 1958. P. 185–188, русское издание: Фэйнсод. М. Смоленск под властью Советов. Смоленск, 1995. С. 206–208); РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 922. Л. 58; Трагедия советской Деревни. Т. 3. С. 746–750.
419
ЦАФСБ. Ф.2. Оп. 11. Д. 537. Л. 244.
420
ГА РФ. ф. Р-5446. Оп. 15 а. Д. 1073. Л. 35.
Реализация инструкции от 8 мая, хотя принципиально не изменила общие принципы сталинской карательной политики, фактически означала отказ от планов широкомасштабной чистки и создания новой двухмиллионной, а затем миллионной сети трудовых поселений, которые вынашивались в разгар кризиса. Массовые выселения крестьян были прекращены, высылка в трудовые поселения осужденных на небольшие сроки и «городского контингента» осуществлена лишь в некоторой степени. Сталинское государство не имело ресурсов для обеспечения своих репрессивных аппетитов. В первое время после принятия инструкции от 8 мая 1933 г. руководство ОГПУ старалось лишь минимально снизить первоначальный миллионный лимит новых трудпоселков. 15 мая 1933 г. Ягода просил правительство выделить ресурсы на 746 тыс. трудпоселенцев [421] . Однако после различных согласований уже в июне 1933 г. были определены новые лимиты — 550 тыс. трудпоселенцев [422] . 21 августа 1933 г. эти планы были официально утверждены постановлением СНК СССР «Об организации трудовых поселений». В нем предусматривалось направить в трудовые поселки ОГПУ Западной Сибири и Казахстана в течение 1933 г. 550 тыс. человек, а именно: в дополнение к 124 тыс. трудпоселенцев, прибывших на место и находящихся в пути, 48 тыс. «кулаков» с семьями, высылаемых в порядке реализации инструкции от 8 мая, а также 378 тыс. осужденных на сроки от 3 до 5 лет и членов их семей [423] .
421
ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 14 а. Д. 245. Л. 79.
422
Там же. Д. 245. Л. 56, 66.
423
Там же. On. 1. Д. 469. Л. 161.
В глазах высшего руководства страны планы создания трудовой ссылки могли быть дополнительно дискредитированы также скандалом вокруг назинской трагедии, о которой говорилось в предыдущей главе. В сентябре 1933 г. в Москве получили адресованное на имя Сталина уже цитировавшееся письмо В. А. Величко. По поручению Кагановича, который в этот период регулировал работу Политбюро вместо находившегося в отпуске Сталина, письмо Величко было разослано членам Политбюро. Поскольку письмо было адресовано Сталину, Каганович вряд ли бы предпринял такой шаг без согласования с ним. Подписи на письме Величко свидетельствуют, что, помимо Кагановича, с ним ознакомились Молотов, Калинин, Куйбышев, Микоян. 23 сентября 1933 г. Политбюро поручило проверку письма Величко члену президиума ЦКК, заместителю наркома рабоче-крестьянской инспекции Н. К. Антипову [424] . По указанию из Москвы обстоятельства дела расследовала специальная комиссия Западно-Сибирского крайкома партии, в целом подтвердившая сообщение Величко. В результате в конце 1933 г. несколько работников органов ОГПУ, непосредственно причастных к событиям в Назино, были осуждены или получили взыскания [425] . Как обычно, все закончилось поиском рядовых «козлов отпущения». Однако и такое решение, а не отправка письма Величко в архив, свидетельствовали о том, что назинская трагедия смутила «закаленных» членов сталинского Политбюро. Как справедливо отмечает С. А. Красильников, сигнал Величко дискредитировал саму политику «очистки» городов от «деклассированного элемента». Величко убедительно показал, что в ходе этой акции было выслано много людей, случайно попавших под облавы ОГПУ, в том числе коммунистов [426] .
424
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 992. Л. 20; Источник. 1998, № 2. С. 67.
425
Там же. Оп.162. Д.16. Л.14–15.
426
Красильников С. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы М., 2003. С. 104.