Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Подними руки, — скомандовал он.
Голос его звучал спокойно; он смотрел на меня без всякого вожделения, но с каким-то задумчивым наслаждением. Я поняла, что уже замечала у него такой взгляд: так он смотрел на свои обожаемые картины, гобелены, статуи. И в эти мгновения — как, собственно, и всегда, — я тоже была для него всего лишь красивой вещью, объектом удовольствия. Он никогда не любил меня как женщину.
Я покорно подняла руки над головой — точно пловец, собирающийся нырнуть в глубокую реку. Слезы теперь уже не просто застилали мне взор, а бежали по щекам; я думала о том, что достаточно долго была его женой, делила с ним постель, была его другом, его герцогиней, но даже теперь, на пороге смерти, он не испытывает
Затем герцог жестом велел, чтобы я повернулась немного в сторону, чтобы последние лучи золотистого солнца упали на мои обнаженные бока, живот, груди, делая их тоже золотистыми.
— Девушка-пламя, — тихо промолвил он. — Золотистая девственница. Хорошо, что я видел такое перед смертью.
Я послушно стояла и не двигалась, хотя рыдания сотрясали мое хрупкое тело. В эти мгновения, чувствуя приближение конца, он воспринимал меня всего лишь как некий предмет, превратившийся в золото; настоящую меня он так и не разглядел, так и не полюбил меня, он даже никогда не хотел просто обладать мною. Глаза его задумчиво, мечтательно скользили по каждому дюйму моего тела, но слез моих он так и не заметил, и я, одеваясь, молча смахнула их со щек.
— А теперь я отдохну, — сказал он. — Я рад, что мне посчастливилось узреть такую красоту. Прикажи, чтоб перенесли меня в кровать. Я, пожалуй, посплю.
Появились слуги. Они удобно устроили его в постели, а я ласково поцеловала его в лоб и попрощалась до утра. Но оказалось, что тем вечером я видела его в последний раз, поскольку той ночью он умер во сне. И меня он тем вечером видел в последний раз, но не как любящую жену, а как статую, позлащенную закатным солнцем.
Меня позвали около семи утра. Я нашла герцога почти таким же, каким и оставила. Он казался мирно спящим, и лишь медленный негромкий звон одинокого колокола на башне Руанского собора возвещал обитателям замка и всем горожанам, что великий лорд Джон скончался. Затем пришли женщины, чтобы должным образом его обмыть и уложить, и дворецкий стал обсуждать с нами, когда и как лучше поместить усопшего в соборе; столяр заказал доски и начал мастерить гроб. И только Ричард Вудвилл догадался увести меня, ошеломленную и подавленно молчавшую, в сторону от всей этой суеты; он проводил меня в мои покои, велел принести для меня завтрак и передал на попечение фрейлин, наказав им проследить за тем, чтобы я непременно поела, а затем заставить меня отдохнуть.
Сразу же, разумеется, явились швеи и закройщики, снявшие с нас мерки для траурных одежд; потом позвали сапожника сшить для меня черные туфли; а перчаточник изготовил несколько дюжин черных перчаток, и я должна была распределить их среди своих фрейлин. Заказали черную материю, чтобы выстлать ею путь к собору, и черные плащи для сотни бедняков, которых наймут, чтобы они шли за гробом. Отпевать моего супруга собирались в Руанском соборе; туда должна была проследовать торжественная процессия из лордов, а потом, после поминальной службы, все желающие могли бы попрощаться с покойным. Все это должно было происходить в точности так, как он сам бы того пожелал — с достоинством и в английском стиле.
Целый день я писала письма, сообщая всем о смерти мужа. Я написала матери, что теперь я тоже вдова, как и она. Я написала королю Англии, написала герцогу Бургундскому, написала императору Священной Римской империи и прочим правителям, в том числе и Иоланде Арагонской. Все оставшееся время я молилась. Я посещала каждую службу в нашей домашней часовне, зная, что и в Руанском соборе монахи непрестанно молятся над телом моего усопшего супруга, покой которого со всех четырех сторон света охраняют четверо рыцарей; и это бдение должно было закончиться только с его похоронами.
Я ждала, что Господь посоветует мне, как жить дальше; я ждала, стоя на коленях и надеясь, что Он даст мне понять: мой муж оказался среди избранных, получил вознаграждение за все свои великие труды и наконец-то достиг тех краев, которые ему никогда не нужно будет защищать. Но я так ничего не увидела и не услышала. Никто, даже Мелюзина, не шепнул мне ни слова сочувствия. И я решила, что, наверное, совсем утратила свой дар, и те мимолетные сцены, явившиеся мне когда-то в зеркале, были последними картинами иного мира, которого я больше уж никогда не увижу.
К вечеру, примерно в час заката, меня навестил Ричард Вудвилл с вопросом, буду ли я обедать в большом зале вместе со всеми или же отобедаю в одиночестве у себя в комнате.
Я колебалась.
— Если вы чувствуете, что можете спуститься в зал, то многим ваше появление поднимет настроение, — сказал он. — Очень многие глубоко горюют в связи со смертью милорда и хотели бы, чтобы вы были рядом. Конечно, всех здешних слуг придется отпустить, и напоследок им было бы приятно увидеть вас, прежде чем покинуть замок.
— Слуг придется отпустить? — спросила я невпопад.
Он кивнул.
— Разумеется, миледи. Нового регента Франции назначит английский двор, а вас отошлют в Англию и постараются подыскать вам нового мужа.
Я посмотрела на него с ужасом и отвращением.
— Мне даже мысль об этом противна!
Вряд ли я могла найти еще одного мужа, который удовлетворился бы всего лишь возможностью любоваться мной обнаженной. Следующий муж, скорее всего, окажется куда более требовательным и попросту возьмет меня силой, вот только и следующий мой муж почти наверняка будет старым, богатым и могущественным. И уж он-то не позволит мне чему-то учиться и читать странные книги; уж он-то не оставит меня в покое и наверняка пожелает иметь от меня сына и наследника. Еще бы, ведь он купит меня, точно телку, которую разрешено покрывать лишь племенному быку! И я могу сколько угодно реветь, как нетель на лугу, но этот бык все равно меня покроет!
— Нет, правда! Я и думать не могу о новом замужестве!
Ричард Вудвилл грустно улыбнулся и произнес:
— Теперь нам обоим — и вам, и мне — скорее всего, придется учиться служить новому хозяину. Увы. Горе нам.
Немного помолчав, я решила:
— Хорошо, я спущусь в зал к обеду, если вы считаете, что всем это будет приятно.
— Да, им будет приятно, — подтвердил он. — Вам помочь? Вы могли бы опереться о мою руку.
Я только головой покачала и в сопровождении вереницы фрейлин направилась к высоченным дверям парадного зала. Ричард шагал впереди. За дверями почти не слышно было привычного гула голосов: сегодня здесь оплакивали покойного. Передо мной распахнули двери, и я переступила порог зала. Всякие разговоры мгновенно стихли, и на некоторое время воцарилась полная тишина, затем вдруг раздался странный стук и грохот — это каждый мужчина в зале оттолкнул свой стул или скамью, сорвал с головы шляпу и стоял с непокрытой головой, выражая мне свое уважение и сочувствие. Я шла мимо них и видела, что их сотни, этих людей, склонивших голову передо мной, молодой вдовой герцога; так они выражали свою любовь к усопшему и печаль по поводу этой невосполнимой потери, трагичной не только для меня, но и для них. И пока я шла к возвышению в конце зала, мне было слышно, как они шепчут: «Да благословит вас Господь, миледи». Наконец я остановилась: впервые мне предстояло сесть за этот стол одной.
— Благодарю вас за добрые пожелания, — ответила я, и голос мой в этом огромном зале с тяжелыми балками под потолком прозвучал как-то особенно пронзительно, точно голос флейты. — Милорд герцог покинул нас, и все мы чувствуем, как велика эта утрата. Всем вам, конечно, выплатят жалованье и за этот месяц, и за следующий, и я непременно рекомендую вас новому регенту Франции как хороших и надежных слуг. Да благословит Господь милорда герцога, да сохранит Он нашего короля.
— Боже, благослови милорда герцога, храни нашего короля! — откликнулся весь зал.