Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Ты слышишь?
— Нет, а что я должен слышать?
— Музыку. Ее пение. — Мне не хотелось произносить имя Мелюзины. — Я явственно его слышу.
Теперь музыка зазвучала еще громче, и я просто поверить не могла, что Ричард так глух. Казалось, звенят серебряные церковные колокола, и им вторит самый прекрасный хор на свете.
— …да и кто бы стал играть или петь среди ночи? — донеслись до меня слова Ричарда, но я уже не обращала на него внимания.
Я бегом бросилась по коридору к детской, однако в дверях вдруг остановилась: мне отчего-то стало страшно войти туда. Но я заставила себя — тихонько отворила дверь и
А музыка становилась все громче.
Затем я повернулась к следующей кроватке. Пятилетний Джон раскинулся во сне, словно ему было слишком жарко; простыни и одеяла он сбил в сторону, и я сразу же испугалась: уж не болен ли? Но и у него лоб был прохладный. Рядом спокойно спала Жакетта — даже во сне она оставалась все той же на редкость спокойной и аккуратной шестилетней девочкой. А вот Мэри заворочалась — видимо, ее потревожил свет моей свечи, — но не проснулась. Рядом с Мэри и Жакеттой крепко спала на раскладной кроватке их одиннадцатилетняя сестра Анна.
Проснулся лишь восьмилетний Энтони; он сел в своей кровати и спросил:
— Что случилось, мама?
— Ничего, ничего, — успокоила я его. — Спи спокойно.
— Но я слышал какое-то пение, — сообщил он.
— Ну что ты, кто может петь у нас в доме ночью? Никакого пения нет, — твердо сказала я. — Ложись. Закрой глазки и спи.
— Ага, только Льюис ужасно горячий, — сонным голосом пробормотал он, улегся и действительно тут же закрыл глаза.
Тогда я зашла с другой стороны кровати — мальчики спали вместе, — и оказалось, что Энтони прав: мой милый Льюис прямо-таки горел в жару. На щеках у него пылал лихорадочный румянец. Казалось, даже постель раскалилась от температуры. Я смотрела на Льюиса, слушала настойчивую музыку в ушах и понимала: он умирает, умирает мой старший, двенадцатилетний сын!
Дверь у меня за спиной тихо приоткрылась, и Ричард прошептал:
— В доме все спокойно. Ну что, дети здоровы?
— Льюис… — только и смогла вымолвить я и, наклонившись, немного приподняла своего мальчика.
Он бессильно обвис у меня на руках, и на мгновение мне показалось, что я держу уже мертвое тело. Ричард подхватил сына на руки и пошел с ним из детской в нашу спальню. Там он осторожно положил мальчика на постель и повернулся ко мне:
— Что же это такое? Что с ним вдруг случилось? Он весь день чувствовал себя хорошо.
— Какая-то лихорадка, — беспомощно ответила я, — но я не знаю, что это за болезнь. Ты побудь с ним пока, а мне нужно найти кое-какие травы.
— Давай я оботру его губкой? — предложил Ричард. — Может, мне удастся хоть немного сбить жар.
Кивнув, я бросилась в кладовую. Там я всыпала в горшок сушеного тысячелистника и горсть сушеной заболони, пучок которой был подвешен к потолочной
Но я все же налила в чашку травяной чай и бегом вернулась в спальню. По пути я постучала в дверь моей фрейлины и окликнула ее:
— Анна, вставай, Льюис заболел.
И я услышала, как она там завозилась.
Ричард тем временем уже успел немного оживить огонь в камине и зажег еще несколько свечей, но прикроватные занавеси опустил, чтобы свет не тревожил Льюиса, лежавшего на нашей постели. Голова мальчика была повернута набок, и я видела, как быстро поднимается и опускается его худенькая грудь в такт лихорадочному дыханию. Я поставила кружку с чаем и кувшин с отваром тысячелистника на столик и подошла к сыну.
— Льюис, ты слышишь меня? — прошептала я.
Его веки затрепетали, он открыл глаза, посмотрел на меня и совершенно внятно произнес:
— Я хочу нырнуть в воду.
— Нет, не надо, останься лучше со мной!
Я и сама не понимала, что говорю. Я села рядом и немного приподняла его. Он положил голову мне на плечо, и Ричард тут же сунул мне в руку чашку с травяным чаем.
— Сделай хотя бы глоточек, детка, — нежно попросила я. — Ну давай. Хотя бы крошечный глоточек.
Льюис отвернулся и повторил:
— Я хочу нырнуть в воду.
Муж с отчаянием посмотрел на меня.
— О чем это он?
— Это у него от жара, ему, видать, прохладная вода мерещится, — попыталась я успокоить мужа. — Ничего удивительного.
Но я-то знала, что это значит, и мне стало страшно.
Льюис улыбнулся, веки его опять затрепетали, и он, открыв глаза, с улыбкой посмотрел на отца и сказал:
— Ты не бойся, папа, я хорошо плаваю. И уплыву далеко-далеко…
Он отвернулся, коротко и глубоко вздохнул, словно и впрямь готовясь нырнуть в глубокую холодную реку, а потом задрожал всем телом, будто от удовольствия, и затих. И мне стало ясно: мой сын ушел от меня навсегда.
— Открой окно, — велела я Ричарду.
Не проронив ни слова, он подошел к окну и отворил его, выпуская эту маленькую душу на волю. Затем приблизился к сыну и перекрестил ему лоб. Льюис был еще теплый; он медленно остывал, и мне казалось, что он и впрямь с удовольствием купается в тех чудесных водах, что привиделись ему перед смертью.
В дверь тихонько постучалась Анна. Она осторожно заглянула внутрь и увидела, что я бережно укладываю Льюиса на постель.
— Он ушел, — сообщила я ей. — Льюис покинул нас.
И, почти теряя сознание, не понимая, что делаю, я шагнула к Ричарду и упала ему на грудь; а он обнял меня, прижал к себе и тихо промолвил:
— Благослови его, Господь, нашего мальчика.
— Аминь, — отозвалась я. — Ах, Ричард, но я действительно ничего не могла сделать. Ничем не могла ему помочь!
— Знаю, — ответил он.
Некоторое время в спальне царила мертвая тишина. Нарушила ее Анна.
— Я, пожалуй, схожу и посмотрю, как там остальные дети, — предложила она. — А потом приглашу миссис Уэстбери — пусть придет и обмоет его.