Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Но ты ведь обрадовалась? Так была ли я права, посылая тебя в Гроуби?
Ясные серые глаза Элизабет так и светились.
— Да, я очень обрадовалась! И сразу подумала: если он полюбит меня, я буду самой счастливой девушкой в Англии.
— Однако это было не пророчеством; я всего лишь отлично понимала, как ты прекрасна, как достойна любви. Я могла бы послать тебя в любой дом, где есть симпатичный молодой человек, и этот молодой человек непременно бы в тебя влюбился. В этом не было никакой магии, уверяю тебя. Просто девушка и юноша встретились в пору своей весны.
Ее лицо просияло.
— Ну и очень хорошо! А то я не была уверена. Это замечательно, что он действительно влюблен в меня, а не околдован с
— Карты я не раскидывала.
Тут я обманула ее, свою дочурку. Обманула с самым безмятежным выражением лица, точно опытная старая ведьма, не желая открывать правду в ее первую брачную ночь. Вместо этого я намерена была преподнести ей некую в высшей степени убедительную ложь. Мне совсем не хотелось, чтобы мои предвидения омрачили ее нынешнее счастье. Я отказывалась сознаваться в том, что все-таки сумела увидеть.
— Ты ошибаешься, моя дорогая. И карт я не раскидывала, и в зеркало не смотрела, и в реку никаких амулетов не опускала. Все это совершенно не нужно. Я и без всяких магических уловок могу заверить, что ты будешь счастлива. Ведь я же сердцем чуяла, что Джон тебя полюбит. И я твердо знаю: вы будете счастливы, у вас будет несколько детей, и первый родится довольно скоро.
— Девочка или мальчик?
— Ты сама сможешь определить, — улыбнулась я. — Теперь у тебя есть свое обручальное кольцо.
— Да, и теперь я леди Грей из Гроуби, — промолвила она с тихим удовлетворением.
По спине у меня вдруг пробежал озноб, словно сзади шеи моей коснулась чья-то холодная рука. И мне стало совершенно ясно, что в этом доме моя дочь никогда не обретет никакого богатства, ничего не унаследует и вряд ли вообще будет здесь счастлива.
— Да, — отозвалась я, гоня подобные мысли, — теперь ты леди Грей из Гроуби и скоро станешь матерью чудесных детишек. — Именно это ей полагалось слышать в свою первую брачную ночь перед тем, как возлечь на супружеское ложе. — Благослови тебя Господь, родная моя, и будь счастлива.
За дверями раздалось какое-то царапанье, и в комнату с шумом вошли девушки и девочки, неся розовые лепестки для брачной постели, кувшин свадебного эля, чашу с душистой водой, чтобы невесте с женихом было чем умыться, а также красивую льняную сорочку для новобрачной. Я помогла Элизабет приготовиться, и, когда в спальне появились мужчины, уже изрядно подвыпившие, она находилась в постели, прекрасная, как непорочный ангелок. Мой муж и лорд Грей помогли Джону улечься рядом с молодой женой, и он ужасно покраснел, точно мальчишка, хотя ему уже исполнился двадцать один год. И я улыбнулась радостной улыбкой, но сердце мое почему-то замирало от страха за эту пару.
Через два дня мы вернулись к себе в Графтон, и я так никогда и не призналась ни Элизабет, ни кому бы то ни было, что действительно гадала по картам, гадала в тот самый день, когда получила письмо от леди Грей, спрашивавшей, какое приданое Элизабет может принести в семью. Я тогда села за стол, посмотрела вдаль, на заливной луг, на наш молочный сарай и, совершенно уверенная в счастливом браке дочери, взяла в руки карты. Я наугад выбрала три карты, и все три оказались пустыми.
Изготовитель карт вложил в колоду три запасные карты; эти три карты были точно такими же, как и все остальные, с такими же яркими рубашками, но на них не было ни картинок, ни символов, ни цифр — ими можно было воспользоваться в том случае, если какая-то из настоящих карт потеряется. Именно эти три пустые карты я и вытащила, и они ничего не могли мне сообщить именно в тот момент, когда я решила заглянуть в будущее Элизабет и Джона Грея. А я-то надеялась увидеть ее процветание, ее детей и моих внуков; увидеть, как она
Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, Рождество 1452 года
На Рождество мы с Ричардом прибыли в Гринвич и обнаружили, что всем — и празднествами, и охотой, и музыкой, и танцами, — командует Эдмунд Бофор, являющий собой как бы эпицентр придворного веселья и чувствующий себя почти королем. Теперь именно он, герцог Сомерсет, всячески превозносил моего мужа в присутствии короля, утверждая, что только Ричард способен удержать для нас крепость Кале. Герцог часто отводил моего мужа в сторону, пытаясь обсудить с ним план того, какую экспедицию лучше послать, чтобы пробиться с территории Кале дальше, в Нормандию. Ричард следовал своему обычному правилу: хранить верность своему командиру и не перечить ему. Я пока помалкивала, замечая, что глаза королевы постоянно следуют за Бофором и моим мужем, когда они беседуют тет-а-тет, но мне было ясно: с ней придется снова серьезно поговорить.
В первую очередь меня побуждало сделать это чувство долга. Я едва сдерживала улыбку, понимая, что это влияние моего первого мужа, герцога Джона Бедфорда. Он никогда в жизни не манкировал своими обязанностями, даже самыми сложными, и чувство долга было для него превыше всего. У меня было такое ощущение, будто это он обязал меня служить английской королеве, даже если мне придется высказывать ей свое порицание, недовольство ее поведением и требовать от нее большей ответственности.
Наконец я выбрала подходящий момент. Мы как раз готовились к маскараду, задуманному Эдмундом Бофором. Он приказал сшить для королевы белоснежное платье, высоко зашнурованное на талии плетеным золотым шнуром. Распустив волосы, она должна была изображать в этом платье некую богиню, но на самом деле выглядела как невеста. Герцог даже новый фасон рукавов придумал для этого белого наряда: рукава были обрезаны так коротко и были такими широкими, что руки Маргариты открывались почти до локтей.
— Вам придется надеть другие рукава, [52] — напрямик заявила я. — Эти совершенно неприличные.
Она погладила себя по внутренней стороне руки и ответила:
— Но ощущение такое приятное. И кожа у меня гладкая, как шелк. И это так чудесно, быть настолько…
— Обнаженной, — закончила я за нее.
Не проронив больше ни слова, я подыскала другую пару рукавов в ее комоде и пришнуровала их к платью. Маргарита без жалоб и возражений позволила мне сменить рукава, затем уселась перед зеркалом, а я, махнув рукой, отпустила служанку и взяла щетку для волос, чтобы разгладить и распутать массу медно-золотистых кудрей, которые ниспадали ей на спину почти до пояса.
52
XV и XVI века были эпохой сменных рукавов, зачастую дорого и пышно декорированных. Одежда была дорога, и к одному платью делалось несколько пар рукавов, а под рукава с прорезями надевался еще один рукав из тонкой материи.
— Благородный герцог Сомерсет обращает на вас слишком много внимания, — сказала я. — Это всем заметно, ваша милость.
Она засияла от удовольствия.
— Ах, вы повторяетесь, Жакетта. Это все старые песни. Ведь Эдмунд смотрит на меня как истинный придворный, как рыцарь на свою королеву.
— Скорее, как на даму сердца, — возразила я. — Он смотрит на вас как влюбленный мужчина.
Я ожидала, что она смутится, и с ужасом наблюдала, как королева, напротив, пришла в полный восторг, ее щеки вспыхнули еще более ярким румянцем.