Хозяйка кофейной плантации
Шрифт:
Сжимаю кулаки, чтобы высказать всё, что я о нём думаю. А если получится заехать ему по лицу. Вот только сомневаюсь, что он позволит даже замахнуться. Вон, как сверкают от предвкушения развлечения глаза. Нет, я не доставлю тебе удовольствия унижать меня. Что-нибудь обязательно придумаю.
— Дона Тори, я помогу вам освоиться, — предупредительно предлагает дон Смит, утаскивая меня за руку. — Представлю вас управляющему и экономке, а они, если пожелаете, познакомят вас с остальной прислугой.
Я
— И ванну прими, — кричит мне вслед жених, — вечером у тебя не будет для этого времени.
У меня в ушах стоит его многообещающий мех, я красная как рак вбегаю портик дома.
— Дон Смит, что всё это значит? — Тяжело дыша спрашиваю я. — Вы же были против свадьбы с Мигелем, а теперь помогаете.
Он устало присаживается на скамью.
— Тори, я старше тебя и опытнее, — с грустью в голосе говорит Смит, — я гожусь тебе в отцы. Послушай моего совета.
Я присаживаюсь рядом с ним и склонив голову внимательно слушаю.
— То, что сделал Педро отвратительно, но ничего изменить нельзя. Но как бы парадоксально это ни звучало, тебе повезло.
— Что вы такое говорите, дон Смит? Признаюсь, что за время путешествия я привязалась к вам и прислушиваюсь к вашему мнению, — я возмущена его предательством. То, что он оказался на стороне Мигеля, я иначе не расцениваю. — Но то, что вы согласились помочь так быстро обвенчать нас, меня неприятно разочаровывает.
— Вы мало знаете, — произносит с глубоким вдохом дон Смит.
— Так, мало, что смысл речей и тот мне темён, — добавляю я.
— Всё верно. Я не на стороне Мигеля, а на вашей. Остаться здесь одной без покровительства мужчины, отца, брата, мужа неважно, очень опасно. Мужчин здесь много. Белых женщин мало. Сами понимаете, что красивая и одинокая девушка — лакомая добыча для разного рода проходимцев.
Господи, чем же забиты мои мозги, что я не подумала о самом ужасном развитии событий. Остаться одной в чужой стране без средств к существованию.
Я далека от фантастических убеждений, что ум и красота позволят пробиться везде и в любом времени. Помогут, если к этому перечню добавить ещё один ингредиент – деньги. У меня его не было.
— Мигель — страшный человек, — утешает меня дон Смит, — но он никогда не был замечен в жестоком отношении к женщинам. И тебе его репутация только поможет. Никто не захочет связываться с женой Мигеля.
Даже Смит избегает называть его полным именем. Я люблю разгадывать загадки, но не тогда, когда решается моя судьба.
— Дон Смит, так кто же он мой будущий муж? — С надеждой спрашиваю я. — Чем он занимается, если его имя вводит в священный ужас всех, даже вас?
— Он торговец алмазами и чёрным деревом, — отвечает поверенный.
Не понимаю, пока ничего страшного я в этом не вижу.
Глава 13
Дон Смит замечает мой недоумевающий взгляд и поясняет:
— Дона Тори, под чёрным деревом или чёрной слоновой костью подразумевают рабов. Мигель — работорговец. Его люди закупают чернокожих у вождей береговых племён и продают на Мадейру, острова Зелёного Мыса, в нашу страну.
— Мигель же вроде испанец, — осторожно расспрашиваю я. — Прерогатива работорговли же сейчас у португальцев.
— Везде есть свои исключения, — говорит дон Смит. — Пожалуй, пора идти одеваться к церемонии. А мне найти и поговорить со священником.
Он доводит меня до двери моей комнаты и исчезает по своим делам. Когда я оказалась на борту корабля, думала обо всём, но не вспомнила, что попала в самый расцвет рабства и мне придётся смириться с этим, так как до его отмены ещё два века.
Понятно, что рабство существует с того самого момента, как зародились первые цивилизации. И у египтян, и у греков, и у римлян существовало рабство.
Но несчастная Африки в течение четырёхсот лет была неисчерпаемым источником дармовой рабочей силы для западных стран и их колоний.
Пальма первенства в торговле людьми принадлежит Португалии. Первые чернокожие рабы появились не на плантациях, а в Лиссабоне. Сначала они были в диковинку и иметь чернокожего раба считалось престижным. А уже в шестнадцатом веке даже у португальских крестьян были чернокожие рабы.
— Дона Виви, — выводит меня из задумчивости Мила, — мне сказали подготовить самое красивое платье для венчания. Я с помощью рабынь отпарила ваше подвенечное платье, которое мы привезли с собой, помните?
— Честно говоря смутно, — говорю я.
Мила разложила передо мной действительно потрясающе красивое платье голубого цвета.
До семнадцатого века белый цвет в Европе означал траур. Свадебные платья традиционно шили голубого, розового и даже красного цвета. Во Франции если невеста хотела выбесить свекровь, то надевала платье сиреневого или бордового цвета, последний объяснялся тем, чтобы муж всю жизнь сгорал от страсти.
— Вы не возражаете против него? — Робко спрашивает горничная.
— Почему я должна возражать? — Удивляюсь такому странному вопросу.
— Всё-таки его везли совсем для другой свадьбы и другого мужчины, — полувопросительно произносит Мила, словно прощупывает моё отношение к Мигелю.
— Да, какая разница, — машу рукой я. — Этот или тот.
Мила и рабыня звонко рассмеялись, распуская мне волосы.
— Ну, не скажите, дона. Новый-то и моложе, и красивее, — смеясь говорит Мила, раздевая меня.