Хозяйка Костяной горы
Шрифт:
– Лита, идем ко мне, не бойся, – из-за печи показалось испуганное и бледное личико маленькой девочки.
Она медленно выбралась из своего укрытия, богатырь чуть обернулся, глянул, но смолчал. Девочка в этот момент замерла, что олененок, даже глаза стали такие же большие и влажные.
Капюшон богатырь не снял, так и ел. Казалось, что ему неудобно, но раскрывать себя он не торопился. Поня же все время трапезы ругался на своих девок: то жена громко стучала ложкой по посуде; то дочка причмокивала и хлебала, что поросенок; то травяной отвар слишком горький; то мясо непропеченное. Хозяйка это молча сносила и все больше
– Благодарствую за трапезу, – богатырь убрал ложку и приподнялся.
– Хозяйка! – гаркнул Поня, отчего задребезжали плошки на полках. – Ну, быстро подготовила место отдохнуть гостю.
– Нет, – настойчиво проговорил богатырь.
– А что же…
– Пойду в корчму, там спокойнее… теперь.
Было ясно, на что намекал богатырь. Поня досадливо скрипнул зубами: где это видано, чтобы гость отказывался от радушия старосты.
– Что ж, дело твое, давай хоть провожу, – Поня направился следом за уходящим богатырем.
На двор опускалась ночь. Вялый свет из окон освещал небольшой клочок свежей травы и пару закрывающихся молодых ромашек. Благо конец весны радовал своими светлыми вечерами и ясными ночами.
– Бывай, здоровяк, советую не задержива…
– Слушай ты, напыщенный, – прошептал богатырь, хватая Поню за грудки и слегка приподнимая его над землей. Тряхнул разок да поставил обратно, но рубаху не отпустил. – По воле богов мне предстоит остановиться в этой веси. На сколько – не могу знать. Но как буду уходить – обязательно сообщу. Тебе же советую не мешаться под ногами, а то меч придется тебе рассмотреть поближе. И я не потешаюсь.
– Мне тут нахлебники не нужны, – прохрипел Поня.
Богатырь отпустил его рубаху и полез себе за пазуху.
– Вот, – протянул он мешочек с монетами, звякнувшими так, что аж в ночи блеснули глаза Пони. – И пока я тут, запомни: будете распускать руки и язык – отрежу. И то, и другое, если будет кому-то мешать в веси.
– Понял, – ворчливо отозвался Поня, перехватывая мешочек и незаметно взвешивая его в руке.
Богатырь кивнул, открыл калитку и направился обратно в корчму.
Там уже было тихо, осталось только парочку выпивох, которые были не в состоянии идти до дома. Но в скором времени и их выкинут на улицу, чтобы не занимали зазря место.
Богатырь подхватил свой мешок, на который даже никто не позарился – видимо, боялись.
– Комнату на седмицу, – он ловко покрутил в мозолистых, но длинных и тонких пальцах монету, и положил ее на столешницу. Теперь настала очередь глаз кормчего загореться.
– Подкрепиться? – услужливо уточнил тот.
Богатырь отрицательно мотнул головой.
– Умыться? – уже поднимаясь по лестнице, спросил кормчий.
– Угу, – спустя мгновение отозвался богатырь, словно сомневался.
Комната была маленькой и заполненной: полати с настилом, мелкая скамья и сундук – да и все, места больше не осталось.
Воду принесли быстро: все та же девка, к которой лез Поня с мужиками. Приоткрыв тонкие губы, она заинтересованно оглядела богатыря, но все же ничего не произнесла и вышла.
Богатырь опустился на полати, тяжело выдохнув и расслабив плечи, словно с них свалились горы, что наверняка виднелись из слухового окна под потолком. Посидев так немного, он откинул капюшон и снял
– Как всегда. И когда я научусь не вмешиваться и не привлекать внимание?
*
Баба оказалась искусным кузнецом. Да и девкой-то она становилась только в своей комнате, все остальное время притворялась мужиком: то пряталась за капюшоном и мало разговаривала; то измазывалась сажей, чтобы никто не рассмотрел милость лица; то рявкала и ругалась, что заправский выпивоха; то шапку на глаза натягивала даже в самую жару. На вопрос о безбородости она рассказала дивную историю о том, как по беспечности сильно приблизилась к огню, а батюшка Сварог ка-ак схватил ее за бороду, ка-ак оттаскал знатно. И вот после этого ни единого волоска не росло на подбородке.
Представилась она Гешей – кузнецом из самого города. А что делает тут, почти на окраине границ? Так ищет. Кого?.. Брата! Да, точно, ищет брата, которого вот с полгода как утащила Хозяйка Костяной горы. И в этот момент рассказа все в корчме притихли, запереглядывались, заозирались, словно сама Хозяйка стояла прямо за дверью и вот-вот ворвется и всех превратит в костяшки.
В этих местах Хозяйкой Костяной горы пугали маленьких ребят, которые не слушались. Пугали гуляющих мужей, потому как, якобы их чаще всего и крала Хозяйка, чтобы позабавиться с ними. Пугали красивых девушек, чтобы они не кичились и не хвастались, потому как за такое Хозяйка могла наказать: прийти во сне и высосать красоту и желание жить. Пугали всех и многих. Пугали так, что от одного только упоминания у людей волосы вставали дыбом на загривке и чесались от переживания уши.
Имени Хозяйки Костяной горы никто не знал, что было разумно. Как она выглядела? Красива и статна, с блистательно-длинными волосами цвета лунного света, с голубыми пронзительными глазами, что могли поразить, обездвижить человека. Она спускалась со своей горы в ночном, мрачном одеянии, на тройке вороных коней, в черных санях с полозьями, что с легкостью ездили даже по густой траве – отчего казалось, что Хозяйка летит, так как выходила она в основном в ночи.
Откуда столько познаний? Кто-то утверждал, что видел ее собственными глазами. Кто-то рассказывал про блудящего зятя, который пропал на месяц, а потом вернулся весь потрепанный да с дикими историями. Маленьким же детям она мерещилась в мутных оконцах и колодезной водице, возле которой они игрались.
Басенки про Хозяйку Костяной горы гуляли в основном на границах, ближе к горам. К городу же накал их становился меньше. Поэтому было удивительно, что в стольном городе объявилась Хозяйка Костяной горы, да и еще утащила мужика: не пившего, работящего, умелого и совсем не бабника. По крайней мере, так утверждал Геша. Ну, утверждала.
Гешу взял в помощники местный кузнец – уже старый и слабый, отчего работы его были грубы, но все так же крепки. Иногда Геша делала необычные вещи: то замочек смастерит с маленьким ключиком; то клинок выкует с витиеватым обережным рисунком; то подкову смастерит узорчатую, совсем не годную для работы – она делала больше красоту, чем пользу, поэтому за спиной мужики порой посмеивались над новым кузнецом, но в лицо никогда ничего не говорили.