Хозяйка лабиринта
Шрифт:
Она коснулась нити жемчуга у себя на шее. Внутри каждой жемчужины скрывается крохотная частица, инородное тело, загрязнение. Это и есть истинная душа жемчуга, верно ведь? Красота жемчужины – лишь попытка бедной устрицы как-то оградить себя от боли. От грязи. От истины.
Устрицы напомнили Джульетте Лестера Пеллинга, младшего инженера программ, а Лестер, в свою очередь, Сирила, с которым она работала во время войны. У них двоих много общего. С этой мысли она перескочила на другую и в конце концов пришла обратно к Годфри Тоби. Все на свете взаимосвязано – огромная сеть, что простирается через время, через историю. Форстер, конечно, призывал «только соединить» [8] , но Джульетта решила,
8
Из романа Э. М. Форстера «Говардс-Энд» (1910).
Жемчуга на шее Джульетты не принадлежали ей – она сняла их с мертвой женщины. Смерть, конечно, тоже истина, поскольку она абсолютна. «Боюсь, она тяжелее, чем кажется. Ну-ка, раз-два – взяли!» От воспоминания Джульетту передернуло. Лучше об этом не думать. Наверно, лучше вообще не думать. От лишних мыслей у нее всегда были только неприятности. Джульетта допила кофе и закурила еще одну сигарету.
Мистер Моретти делал ей прекрасный кофе – по-венски, с корицей и взбитыми сливками. Разумеется, война и этому положила конец. Теперь в кафе «Моретти» варили кофе по-турецки, и он был практически невыносим. Горький, полный гущи, его подавали в чашечке, похожей на толстостенный наперсток, и кое-как проглотить этот напиток можно было, лишь добавив несколько ложек сахара. Европа и Османская империя – в кофейной чашке. Джульетта руководила программой для школьников, которая называлась «Взгляд на вещи». Она много знала о чашках. Она на них глядела.
Она заказала еще ужасного кофе, стараясь не смотреть на странного низкорослого человечка, сидящего за угловым столиком. Незачем его поощрять. Он поглядывал на Джульетту с самого ее прихода в кафе, и ее это сильно выбивало из колеи. У него был потрепанный вид, как у многих других посетителей кафе, представителей послевоенной европейской диаспоры. Еще в нем было что-то от тролля – будто его сшили из остатков тел. Такого могли прислать из театрального агентства – изображать бедняка. Одно плечо выше другого, глаза мутные, словно галька, чуточку несимметричные, будто один съехал вниз. Лицо в оспинах, будто по нему стреляли дробью (может, так оно и есть). Раны былой войны, подумала Джульетта, очень довольная такой формулировкой. Годится на заглавие для романа. Может, ей стоит написать роман. Но ведь, кажется, творческие проекты – последнее прибежище неприкаянных людей?
Джульетта решила разобраться с человечком, задав ему вопрос в лоб – вежливо, как подобает англичанке: «Простите, разве мы с вами знакомы?», хотя была совершенно уверена, что запомнила бы такого странного типа. Но не успела она к нему обратиться, как он вдруг встал.
Она была уверена, что он хочет подойти и заговорить с ней, и приготовилась к какому-нибудь скандалу, но вместо этого он поковылял к двери – оказалось, что он хромает, но вместо трости пользуется большим сложенным зонтиком. Он исчез в дверях, ведущих на улицу. Он не заплатил, но армянин за стойкой лишь взглянул ему вслед, сохраняя нехарактерное для себя спокойствие.
Когда принесли кофе, Джульетта проглотила его, как лекарство, надеясь, что оно поддержит ее силы в испытаниях, предстоящих после обеда. Затем она, словно гадалка, уставилась на узоры кофейной гущи в чашечке. Почему Годфри Тоби отказался ее признать?
Он выходил из банка. Тогда, давно, у него была такая легенда – банковский служащий. Отлично придумано на самом деле, ведь никто не станет расспрашивать банковского служащего о его работе. Джульетта часто думала, что у человека, с виду настолько заурядного, должна быть какая-то тайна – захватывающее прошлое, ужасная трагедия, – но со временем поняла: заурядность и есть его тайна. Ведь это самое лучшее прикрытие, разве не так?
Джульетта никогда не называла его про себя Джоном Хэзелдайном, ибо он так полно, так великолепно вжился в весьма скучную оболочку, именуемую Годфри Тоби.
В лицо его называли «мистер Тоби», но за глаза – исключительно Годфри. Это не было знаком фамильярности или дружбы – просто привычка. А свою операцию они называли «дело Годфри», и в Регистратуре хранилось немало папок, подписанных просто «Годфри», даже иногда без надлежащей перекрестной нумерации. Конечно, это порой доводило работающих в Регистратуре девиц до истерики.
Когда война закончилась, его, по слухам, перевели за границу. Новая Зеландия. Во всяком случае, что-то такое. Может быть, Южная Африка. Обезопасить на случай возможной мести. Но разве месть из того или иного источника не грозила им всем?
А его информаторы, пятая колонна, – что стало с ними? Кто-то хотел продолжать наблюдение за ними в мирное время, но Джульетта не знала, осуществился ли этот план. Она знала, однако, что после войны их решили оставить в неведении. Никто не сказал им о коварстве MИ-5. Они так и не узнали, что все их разговоры записывались микрофонами, спрятанными в штукатурке квартиры в жилом комплексе «Долфин-Сквер», куда они со всех ног прибегали каждую неделю. Не знали они и того, что Годфри Тоби работал на МИ-5 и что они приносили свою предательскую информацию вовсе не агенту гестапо, каковым его считали. И были бы очень удивлены, узнай они, что на следующий день в соседней квартире девушка садится за большую пишмашинку «Империал» и расшифровывает их предательские разговоры. Один первый экземпляр и два под копирку. Разумеется, этой девушкой была Джульетта.
Когда в конце сорок четвертого года операция завершилась, информаторам сказали, что Годфри снят с поста и «эвакуирован» в Португалию. На самом деле его отправили в Париж допрашивать пленных немецких офицеров.
Где он был после того, как война закончилась? Почему вернулся? И самое главное, почему притворился, что незнаком с Джульеттой?
Я-то его знаю, подумала она. Они работали вместе всю войну. Господи боже мой, она была у него дома, в Финчли, где он тогда жил, – в доме с парадной дверью сплошного дуба и мощным латунным дверным молотком в форме львиной головы. С витражами в свинцовых переплетах и паркетным полом. Она сидела на разрезном плюше его массивного дивана. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».) Она мыла руки мылом, пахнущим фрезией, у него в ванной комнате, видела ряды пальто и обуви у него в шкафу в прихожей. Она даже мельком узрела розовую обивку пухового одеяла, под которым он спал вместе с миссис Тоби (если таковая существовала).
И еще они вместе совершили отвратительное деяние – такое, хочешь не хочешь, связывает тебя с другим человеком навсегда. Может, поэтому он теперь от нее отрекается? («Два кусочка сахара, верно, мисс Армстронг?») Или он из-за этого и вернулся?
Надо было за ним проследить, подумала она. Но он бы сбросил хвост. Он был виртуозом в этом деле.
1940
Один из нас
– Его зовут Годфри Тоби, – сказал Перегрин Гиббонс. – Он выдает себя за агента немецкого правительства, но на самом деле он один из нас.
Так Джульетта впервые услышала имя Годфри Тоби.
– Значит, он на самом деле не немец?
– Боже, нет, конечно. Большего англичанина, чем Годфри, трудно вообразить.
Но ведь апофеоз англичанина – это сам Перегрин Гиббонс, подумала Джульетта. Одно имя чего стоит.
– И более надежного человека тоже трудно найти, – продолжал Перегрин Гиббонс. – Годфри уже очень давно живет под чужим именем и легендой. В тридцатые годы он посещал митинги фашистов и всякое такое. До войны контактировал с рабочими заводов Сименса – их английские отделения всегда кишели немецкими разведчиками. Он хорошо известен представителям пятой колонны, они считают его своим. Я полагаю, мисс Армстронг, вы знаете, что такое пятая колонна?