Хозяйка розария
Шрифт:
— Нет, она говорила негромко, но так, что ее всегда можно было хорошо понять.
— Кроме того, она ждала такси на углу улицы. Она не стала ждать его дома. Мне кажется, что такое поведение не совсем типично для пожилой дамы!
Беатрис не знала, что сказать по этому поводу.
— Я не имею ни малейшего представления о том, что с ней там происходило. Могу только сказать, что в тот день она вела себя как обычно. Она была немного подавлена, но она всегда бывает такой первого мая. В этот день, пятьдесят пять лет назад, умер ее муж.
— Могло ли случиться так, что вечером — после того, как она сама немного выпила — она впала в слишком сентиментальное или депрессивное состояние? Может быть, поэтому она говорила так тихо и не могла дождаться приезда такси в доме?
— Это возможно. Хелин так и не оправилась от потрясения, вызванного смертью мужа.
— Водитель такси утверждает, что за ним вплотную ехала другая машина. Она была так близко, что водитель решил воспользоваться ближайшей возможностью разворота и высадил миссис Фельдман, не доезжая до дома. В той машине, возможно, находился важный свидетель, и было бы очень желательно его найти. Таксист, естественно, не видел номер автомобиля и не знает даже его марку. Мы дали в газетах и по радио объявление, в котором просили откликнуться водителя той машины, но пока никто этого не сделал, — следователь встал и положил блокнот в карман. — В каких отношениях вы находились с Хелин Фельдман?
Позже, бродя по дому в поисках человека, которого там уже не было, она долго думала о своем ответе.
— Мы знали друг друга почти шестьдесят лет.
Следователь посмотрел на Беатрис и сказал:
— Это не ответ на мой вопрос.
Беатрис не испытывала ни малейшего желания рассказывать полицейскому о нюансах своих отношений с Хелин.
— Мы действительно прожили около шестидесяти лет под одной крышей. Это все же ответ на ваш вопрос. Мы стали, можно сказать, семьей. Членов семьи не выбирают и не задают себе вопросов, как к ним относятся. Это невозможно изменить. Люди вынуждены жить друг с другом.
Следователь не дал увести себя в сторону.
— Часто ли вы ссорились?
— Нет, ссорились мы очень редко.
— Не испытывали ли вы к ней неприязни? В конце концов, миссис Фельдман была женой оккупанта, захватившего ваш дом.
— Господи, да я же тогда была еще ребенком! Это уже давно не играло никакой роли, давно не играло.
— Но что играло роль в ваших отношениях с миссис Фельдман?
— Мы уважали друг друга. И мы привыкли друг к другу.
Следователь тяжело вздохнул. Было видно, что эта информация его не устраивает.
«При этом, — думала теперь Беатрис, — я дала ему самый правдивый ответ. Уважение и привычка. Именно они определяли наши отношения все последние годы».
Но так ли это? Она поднялась по лестнице, открыла дверь комнаты Хелин, вошла в нее и остановилась. В комнате ничего не изменилось. Казалось, еще мгновение, и войдет ее обитательница. В комнате до сих пор пахло Хелин, ее духами, тальком, которым она пользовалась вместо пудры. На изящном секретере у окна лежала стопка бумаг, исписанных почерком Хелин. Бесчисленное множество записок, писем и газетных вырезок. «Боже мой, она сохраняла все, что попадало ей в руки, — подумала Беатрис, — и мне будет трудно все это просмотреть и рассортировать».
Надо разобрать вещи и белье в шкафу. Часть придется выбросить, а часть отнести в какую-нибудь благотворительную организацию. Надо разобраться и с бумагами, счетами, выписками из банковских счетов.
Кто унаследует ее деньги? Оставила ли она завещание?
Останется ли комната Хелин комнатой Хелин — даже после ее смерти? Это будет означать, что она и после смерти останется здесь, во всяком случае, пока.
«Нет, комнату надо освободить, — решила Беатрис. — Я выброшу все, как платья, как бумаги, и буду сдавать комнату приезжим туристам».
Быстрота, с какой она приняла решение избавиться от пожитков старухи, вдруг ужаснула ее.
В каких отношениях вы находились с миссис Фельдман?
Она оглядела комнату.
— Она порядком испортила мне жизнь. Бывали моменты, когда мне хотелось, чтобы она провалилась ко всем чертям.
Хотите ли вы и теперь, чтобы она провалилась ко всем чертям? — спросил бы ее полицейский. Она задумалась.
— Не думаю, что мое отношение к ней переменилось. Да, я хочу и всегда, каждый день моей жизни хотела, чтобы она провалилась ко всем чертям.
Испытываете ли вы облегчение от того, что она умерла?
— Не знаю. Я, во всяком случае, никогда не желала ей такого конца. Но думаю, когда шок пройдет, я испытаю облегчение.
«Вероятно, — подумала она, — за такие слова мне могут предъявить обвинение в убийстве».
Но кто, на самом деле, так ужасно обошелся с Хелин?
За последние дни они много говорили об этом с Франкой и пришли к выводу, что это сделал какой-то сумасшедший. С этой версией им обеим было легче жить. Конечно, то, что на Гернси завелся какой-то маниакальный убийца, было плохо, но еще хуже было бы знать, что кто-то до такой степени ненавидел Хелин, что перерезал ей горло и бросил на дороге истекать кровью.
Она услышала на лестнице какой-то шум и вздрогнула. На мгновение ей показалось, что это полицейский следователь потихоньку проник в дом и подслушал ее монолог. Нет, это абсурд. Ни один английский полицейский никогда себе такого не позволит.
Она вышла из комнаты, перегнулась через перила и крикнула:
— Кто здесь?
Она сразу увидела Кевина, который как раз собрался поставить ногу на ступеньку лестницы. Казалось, оклик Беатрис испугал его едва ли не до смерти. Он вздрогнул всем телом и резко побледнел.
— Господи, я думал, никого нет дома! Я долго стучался в дверь, потом через кухню вошел в дом, покричал, но никто не ответил, — Кевин явно волновался и сильно нервничал. — Простите, что я просто так…
— Чепуха. Ты же как член семьи, Кевин, — она сбежала по лестнице, поняв одновременно, что он и в самом деле хотел подняться наверх — это не на шутку ее удивило.
— Что ты хотел наверху, Кевин? — как можно более небрежным тоном спросила она и поцеловала его в обе щеки.