Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
Очки Аврелий Яковлевич к вечеру самолично преподнес: круглые и со стеклами синими.
– Брунетам, говорят, синий идет, – сказал он и на стеклышки дыхнул, протер батистовым платочком, отчего рекомые стекла сделались какими-то неестественно яркими.
Глава 3,
где имеет место быть семейный ужин и высокие отношения
Женщине вдвойне приятнее ответить, если спрашивают другую женщину.
Тихие семейные вечера Евдокия успела возненавидеть.
Нет, ей было немного совестно, поелику нехорошо ненавидеть родственников мужа, тем паче что сам супруг к вышеупомянутым родственникам относился с нежностью и любовью.
А она…
Она старалась. Весь год старалась.
А вышло… что вышло, то вышло.
Музыкальная комната в пастельных тонах. Потолки с лепниной. Люстра сияет хрусталем. И сияние ее отражается в натертом до зеркального блеска паркете.
Темные окна. Светлые гардины обрамлением.
Низкая вычурная мебель, до отвращения неудобная… Евдокия с трудом держит и осанку, и улыбку… собственное лицо уже задеревенело от этой улыбки, маской кажется.
Тихо бренчит клавесин.
Играла Августа, а Катарина перелистывала ноты… или наоборот? Нет, ныне Августа в зеленом, а Катарина в розовом… или все-таки? У Катарины мушка на левой щеке… точно, в виде розы. Августа же на правую ставит и над губой тоже… и пудрится не в меру, по новой моде, которая требовала от девиц благородного происхождения аристократической бледности.
…Катарина же предпочитала уксус принимать, по пять капель натощак.
И Евдокии советовала весьма искренне: средство хорошее, авось и поможет избавиться что от неприличного румянца, что от полноты излишней…
Клавесин замолк.
И сестры поклонились. Они хоть и рядятся в разное, а все одно Евдокия их путает…
– Чудесно! – возвестила Богуслава.
Как у нее получается быть такой… искренней?
– Вы музицируете раз от раза все лучше… в скором времени, я уверена, вы сможете и концерты давать…
Евдокия благоразумно промолчала. Чего она в музыке понимает? Вот то-то и оно… ни в музыке, ни в акварелях, которые сестры демонстрировали прошлым разом, и Богуслава пообещала выставку организовать, хотя, как по мнению Евдокии, акварели были плохонькие… ни даже в столь важном для женщин искусстве, как вышивка гладью. Вышивка крестом, впрочем, также оставалась за пределами Евдокииного разумения.
– Вы так добры, дорогая Богуслава! – воскликнула Августа.
Или Катарина?
– Так милы!
– Очаровательны!
– Мы так счастливы принимать вас…
Евдокию, как обычно, не заметили. И в этом имелась своя прелесть. В прежние-то разы ее пытались вовлечь в беседу, во всяком случае, она по наивности своей видела в этих попытках участие.
Добрую волю.
– И я счастлива, дорогие мои… – Богуслава обняла сначала Катарину, затем Августу… – В детстве я мечтала о сестре… а теперь получила сразу троих…
Все-таки голова разболелась. И не только в мигрени дело. Этот дом будто высасывал из Евдокии силы. И всякий раз она давала себе слово, что нынешний визит будет последним.
Она поднялась и вышла.
Никто не заметил.
Своего рода перемирие. Евдокия старается его не нарушать.
В соседней комнате темно, и лакей не спешит зажечь газовые рожки, надо полагать, не считает Евдокию достойной этаких трат. Обидно? Уже нет. Она ведь поняла, что в этом доме ее никогда не примут. Зачем тогда она мучит себя, являясь сюда раз за разом? Чего проще отговориться той же мигренью или занятостью… хотя нет, занятость – неподобающий предлог для женщины. Впрочем, чего еще ждать от купчихи, помимо денег?
Деньги они бы приняли. И готовы были бы терпеть Евдокию, если бы она…
Не плакать.
Было бы из-за чего слезы лить… небось маменьке с ее свекровью благородных эльфийских кровей тоже нелегко приходится…
Смешно вдруг стало, только смех горький, безумный почти… а ведь дай повод, и станет объявить. Нет, хватит с нее игр в приличия.
Глаза Евдокии привыкли к сумраку.
Нынешняя гостиная была невелика и, пожалуй, не столь роскошна. Дом требовал ремонта. Об этом Лихославу напоминали постоянно и еще о его долге перед сестрами, которые были уже достаточно взрослыми, чтобы устроить их судьбу… настолько взрослыми, что через год-другой это самое устройство судьбы станет мероприятием затруднительным, если и вовсе не невозможным.
Сестрам требовался новый гардероб.
И драгоценности.
Коляска.
Выезды, приемы, для которых опять же надобно было привести дом в порядок…
Евдокия коснулась шершавой, чуть влажноватой стены. Странное дело, сейчас, наедине, дом, в отличие от хозяев его, Евдокии нравился. Было в нем нечто спокойное, сдержанное… Лихослава напоминал.
…если рассказать…
…получится, что Евдокия жалуется, он поверит, конечно… и огорчится.
Он ведь действительно любит сестер, а те… те любят Богуславу и желают быть на нее похожими…
– Я тобой займусь, – пообещала Евдокия дому. – Но позже… сначала надобно с поместьем разобраться. Ты не представляешь, до чего там все запущено… а ведь хорошая земля… сытная… и лес опять же. Его за копейки продавали, штакетником, а меж тем – первоклассная древесина. Дуб.
Вряд ли дому было интересно слушать об этом.
А кому интересно?
Разве что Лихославу, который вполне искренне пытался вникнуть в дела поместья и вникал же, разбирался понемногу, пусть и давалась ему эта наука с немалым трудом.