Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
– Мне не хватило смелости. Я слишком люблю эту жизнь… и вашего брата…
Ложь.
У лжи сладковатый вкус, но нынешняя горчит. И Евдокия касается собственных губ, слишком жестких, несмотря на все бальзамы и восковые помады, которыми ей приходится губы мазать в попытке сделать их хоть сколь бы подобающими даме ее положения.
Как же ненавидит она собственное это положение!
– И потому остается малое. Я помогаю иным… тем, о ком некому позаботиться… или тем, кто имел неосторожность оступиться… мне ли осуждать
И странно, что щека эта белей платочка.
А слез нет. И сам платочек этот – часть представления. Вот только для кого его играют? Для Бержаны, которая глядит на Богуславу с восторгом, едва ли не как на святую… для Евдокии? Для близняшек, которые застыли, склонив головы друг к другу…
– В моем приюте примут всех… и дадут укрытие. Накормят. Утешат. Научат полезному делу… а после обучения определят в хорошее место. Я сама беру девушек в свой дом горничными, а после, когда вижу, что они освоились, даю им рекомендации…
– Вы так добры! – хором выдохнули Августа с Катариной.
Добра.
И странно, ведь не вяжется эта доброта с обличьем Богуславы. Никак не вяжется, однако же…
…есть приют, о нем писали газеты.
…и Евдокии пришлось побывать на открытии, потому как она ведь родственница ныне…
…будущая княгиня…
…княгине надобно заниматься благотворительностью и делать это правильно, не роняя своего, княжеского, достоинства…
– Более того, – платочек выпал из пальцев Богуславы, – я помогаю этим девушкам устроить свою жизнь… кому, как не мне, знать, что истинное счастье женщины – в ее семье. Я хочу, чтобы мои подопечные были счастливы…
…снова ложь.
Но в чем? И не может ли случиться такое, что Евдокия в своей иррациональной неприязни отвергает поистине доброго человека? И пускай Богуслава надменна, но так она, в отличие от Евдокии, урожденная княжна…
– Я пригласила сваху… хорошую проверенную женщину, которая осознает все тонкости… положения моих подопечных…
– И у нее получается? – шепотом поинтересовалась Августа.
А Катарина кивнула, присоединяясь к вопросу.
– Получается. Конечно, не в Познаньске… здесь мужчины избалованны. Кому нужна бесприданница? А вот на границе… там трудолюбивую сироту встретят с радостью…
Наверное, она бы еще рассказала о границе ли, о приюте и его обитательницах, но дверь в гостиную распахнулась.
– Доброго вечера, дамы. – Себастьян отвесил шутовской поклон. – Хотелось бы надеяться, что вы мне рады, но давно уже не тешу себя иллюзиями…
Бержана поморщилась.
Катарина с Августой вздохнули.
– Себастьян такой…
– …невежливый.
– …совершенно невоспитанный…
– …мы здесь беседуем…
Они говорили по очереди, в этой речи дополняя друг друга.
– Бержана, ты с прошлой нашей встречи стала еще благочестивей. – Себастьян поцеловал сестре ручку, близняшкам кивнул, а Богуславу и вовсе будто бы не заметил.
– С чего ты взял?
Как ни странно, но Бержана зарозовелась, верно, эта похвала была ей приятна.
– Чувствую, – вполне серьезно сказал Себастьян и, отстранившись, внимательно оглядел сестру. – Ты уж поаккуратней, дорогая… а то этак и нимб скоро воссияет…
– Какой нимб? – Улыбка Бержаны мигом исчезла.
А вот румянец сделался красным, болезненным.
– Обыкновенный. Такой, знаешь… – Себастьян поднял над головой растопыренную ладонь. – Нимб, конечно, не рога… но сомневаюсь, что к нему в обществе с пониманием отнесутся.
– Ты… все шутишь!
– Стараюсь.
Близняшки вновь вздохнули.
– А вы, дорогие, смотрю, цветете, что майские розы… сиречь пышно и бессмысленно… впрочем, я ж не о том… то есть о том тоже, но это к случаю. Дусенька, отрада сердца моего… а также разума, которому общение со слабым полом всегда дается тяжко, не соблаговолишь ли ты уделить мне минуту твоего драгоценного времени? Можно пять. От десяти тоже не откажусь.
Себастьян оказался вдруг рядом. Руку подал. И хвост его скользнул по юбкам.
– А мне вы ничего не хотите сказать… любезный родственник? – Голос Богуславы утратил прежнюю сладость.
Теперь каждое произнесенное ею слово отдавалось в висках тянущей болью.
– Ничего. – Себастьян рывком поднял Евдокию. – Боюсь, у нас с вами не осталось общих тем…
– Пока не осталось.
– В принципе, – жестко отрезал он.
– Вы злитесь… интересно, что же стало причиной вашей злости? И почему вы готовы обвинить во всем меня?
Ноющий тон. Зудящий. Будто комар над самым ухом вьется… и Себастьян тоже слышит этого комара. Встряхивает головой и, стиснув зубы, бросает:
– Прекратите…
– Что прекратить?
Богуслава улыбается. У нее белые красивые зубы, и почему-то за этими зубами Евдокия не видит лица.
– Вы знаете. – Ненаследный князь держал за руку крепко, и, пожалуй, Евдокия была ему благодарна. – Или вам помочь? Знаете… ходят слухи, что в Совет подали проект… об особом учете лиц, наделенных даром… и о мерах, направленных на выявление оных лиц…
– Разве это не замечательно? – Улыбка Богуславы стала шире. Ярче.
– А еще об ограничениях… ведьмаков и колдовок надобно контролировать… особенно колдовок.
Себастьян произнес это медленно, глядя в глаза.
– Вы что, намекаете, будто бы я… – притворный ужас.
И оскорбленная невинность, которая фальшива насквозь. Невинность у Богуславы плохо получается играть…
– Себастьян, дорогой. Вы только скажите, и я завтра же… сегодня пройду освидетельствования… – И вновь платочек батистовый в пальцах. – Мне оскорбительны подобные подозрения, но я понимаю, что после всего… у вас есть причины меня ненавидеть…