Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
– Лихослав. – Себастьян развернулся к братцу, на круглой физии которого была написана вся палитра испытываемых им чувств.
И раздражение.
И отвращение.
И вовсе не характерная для Велеслава задумчивость.
– Так это… он ушел, – наконец соизволил сказать он, и Тадеуш кивнул, подтверждая слова сына.
– И давно ушел?
Вопрос Себастьяна прозвучал тихо, но услышали его все, и Яцек из своего угла дернулся было, чтобы ответить, но был остановлен ленивым взмахом княжеской руки.
– Давно. – Тадеуш сгреб фишки.
– Ага, –
Врет.
– Вот так взял и ушел? Невежливо как… и жену свою оставил…
Яцек вновь открыл было рот, но Велеслав поспешил с ответом:
– Так… сказал, чтоб, мол, приглядели… он вернется…
– И ты не стал спрашивать, куда он ушел?
Не стал, потому как знал, но Себастьяну не скажет… или… Велеслав с отцом обменялись быстрыми взглядами. И Тадеуш, тасуя карты, лениво произнес:
– Мало ли куда надобно уйти мужчине так, чтобы жена о том не ведала?
– Мало.
Себастьян поднялся.
– Видите ли, дорогой папа, Лихослав, к счастью, не в вас пошел…
Тадеуш лишь плечами пожал. Ему было все равно.
Или казалось, что ему было все равно?
Яцек вышел следом за Себастьяном и дверь придержал, прикрыл аккуратно. Выглядел младший братец донельзя виноватым.
– Ну? – Себастьян чувствовал, что вот-вот сорвется.
Он устал. И голова болела. И не только голова, но и желудок, который с утра ничего-то, помимо овсянки, на воде сваренной, не видел. А овсянка на воде еще никому хорошего настроения не прибавляла.
Дом злил.
Отец.
Велеслав, который что-то задумал, и не сам, потому как сам он категорически думать не способен. Богуслава… она не колдовка, ведь проверяли, и не единожды, но уже и не человек в полном смысле.
Еще и Яцек мнется, краснеет…
– Мне кажется, я знаю, где Лихослав…
Он покраснел еще сильней. Уши и вовсе пунцовыми сделались, а на щеках проступили белые пятна. И Яцек волнуется, потому как не привык до сих пор к этой скрытой семейной войне, и знать не знает, под чьи стяги становиться.
Ему хочется мира. Только и он уже понимает, что мир невозможен.
А Себастьяну надо бы мягче… брат все-таки…
– Я… я видел его у конюшен… подошел спросить… думал, что, может, ему плохо… а он зарычал и… и велел убираться.
Яцек вздохнул.
– Я бы не ушел. Только там Велеслав появился… и сказал, что приглядит, что… Лихо… он на порошок счастья подсел… еще там, на Серых землях… он борется, только не выходит. Об этом никто не знает и знать не должен… и мне тоже молчать надо. Велеслав посидит рядом, пока ему… пока лучше не станет. А меня отец заждался уже…
– А он заждался?
– Не знаю… ругался, что я поздно… а так больше ничего…
…если бы Яцек не появился вовсе, его отсутствие вряд ли бы заметили. Но его беда в том, что он появился весьма не вовремя.
– Мне не надо было уходить?
– Идем, – решился Себастьян. – Покажешь, где…
И Яцек коротко кивнул.
Но Себастьяну было не до размышлений.
Порошок, значит… в том, что Лихо порошок сей пробовал, Себастьян не сомневался. Но пробовать – одно, а сидеть – другое. Он бы заметил… точно заметил. Или не он, но Евдокия… те, которые на порошке сидят, меняются… а она сказала, что за последние месяцы Лихо крепко переменился…
…или он не сам, но его подсадили? Подсыпали раз, другой, а потом…
Нет, с выводами спешить не следовало.
Яцек вел окольной тропой, тоже спешил.
Тощий. И высокий, едва ли не выше Себастьяна. И уланский мундир на нем висит, а штаны и вовсе мешком, пусть и затягивает Яцек ремень до последней дырочки. Ничего, пройдет.
Себастьян себя таким вот помнит, только, пожалуй, наглости в нем было куда побольше и самоуверенности…
– Тебя надолго отпустили? – Молчание сделалось невыносимым.
– К утреннему построению должен вернуться.
– Вернешься.
Яцек вздохнул.
– Тебе вообще служба нравится?
Он покачал головой и признался:
– Не особо.
– Тогда зачем пошел?
Конюшни были старыми, построенными еще в те далекие времена, когда и сам Познаньск, и Княжий посад только-только появились. И если дом не единожды перестраивали, то конюшни так и остались – длинными приземистыми строениями из серого булыжника. Помнится, в прежние времена Себастьяну казалось, что строения эти достоят до самой гибели мира, а может, и после останутся, уж больно надежны.
Правда, коней здесь ныне держали не сотню, а всего-то с дюжину. Оттого и переделали левое здание под хранилище. Держали в нем что сено, что тюки золотой соломы для лошадок простых, что опилки, которые сыпали в денники господским жеребцам. Нашлось местечко и для старой упряжи.
А под крышей вместе с голубями поселились мальчишки-конюхи.
– Да… отец сказал. Я в университет поступить хотел, – признался Яцек, остановившись. – На правоведа… а он сказал, что среди князей Вевельских никогда крючкотворов не было и не будет… Я все равно хотел, но как без содержания? Мне стипендия не положена… и жилье тоже не положено… и вот…
– А ко мне почему не пришел?
Яцек вздохнул.
Понятно. Потому и не пришел, что стыдился этакого своего выбора. И денег, в отличие от Велеслава, просить не умел.
– Послушай, – Себастьян редко испытывал угрызения совести, – если не передумаешь, то я помогу…
– Но…
– Если действительно хочешь. Отца не особо слушай, он много о княжеской чести говорит, да только мало делает. Уже взрослый, сам понимать должен.
Яцек тяжко вздохнул.
Понимает.
Небось доходили сплетни всякие да разные, и злили, и обижали… Сам-то Себастьян к батюшке завсегда с немалым подозрением относился и ничего-то хорошего от него не ждал, но Яцек – дело иное.