Хозяйка Судьба
Шрифт:
Карл страстно захотел обернуться и посмотреть на Дебору, но все-таки этого не сделал, чтобы не выдать ей волнения, неожиданно охватившего его теперь, когда перед его внутренним взором сложилась еще одна, казалось, навсегда утраченная мозаика, яркие краски которой не потускнели за давностью лет и событий. А, между тем, наяву, глаза Карла видели лишь темный камень стен и ступеней, освещенный тревожным пламенем факела, который он нес в руке. Только камень и огонь. Темный грубо обработанный камень, кое-где влажный, а кое-где сухой, как мертвые кости, недвижный и немой, и, напротив, живой и нервный, не знающий покоя огонь. Простые честные вещи, природа которых неизменна, что в том веке, что в этом, здесь и сейчас или где-то и когда-то.
Карл и отправившиеся с ним в этот ночной поиск женщины находились сейчас в глубине замковой горы, и, хотя сам по себе лабиринт, состоявший из узких и широких галерей, прорезанных в твердой скальной породе,
Винтовая лестница, на которую они попали, открыв хитроумно, но без использования магии устроенную, потайную дверь на четвертом ярусе башни, была упрятана в узкую вертикальную шахту, врезанную в толщу стены донжона. Далее, насколько мог судить Карл, лестница шла строго параллельно колодцу с подъемным механизмом. Во всяком случае, дважды на пути вниз, им попадались короткие ответвления, которые вели в крошечные каменные каморки со смотровыми щелями, забранными железными, насквозь проржавевшими пластинами. По-видимому, метал, в отличие от дерева, не был защищен древней волшбой от безжалостного воздействия времени и природы. Впрочем, возможно, так же, что дело было не только в этом, но и в том, где Карл видел сохранившее свои природные качества дерево, и где встретил теперь столь очевидным образом пострадавшее от дыхания вечности железо. Однако если Карл и заинтересовался этой странностью, то только потому, что проржавевшие заслонки невозможно было теперь отодвинуть в сторону. Но, с другой стороны, и отодвигать их было незачем. Нетрудно было догадаться, что если бы это все-таки оказалось возможным, то из узкой щели, прорезанной в твердом камне стены, на них равнодушно посмотрела бы давным-давно поселившаяся в колодце глухая тьма. Не на что там было смотреть, вот в чем дело. И не надо, потому что мертвую пустоту огромной шахты Карл чувствовал и так, как будто и не было разделяющей их каменной стены.
Лестница, однако, уводила их все дальше в глубь горы, и, чем дальше, тем больше, становилось очевидно, что ведет она не к ущелью Второй ступени, что в принципе было бы логично для потайного хода, но слишком просто для такого сложного сооружения. Между тем, бесконечная череда ступеней действительно вывела их не к выходу наружу — хотя наличие такого выхода художественное чувство Карла и не отвергало вовсе — а привела к началу запутанного каменного лабиринта, состоявшего, как вскоре выяснилось, из множества узких и широких галерей, малых и больших залов и камор, и, естественно, лестниц, на этот раз, в большинстве своем коротких. Ориентироваться здесь было не просто, если возможно вообще, не имея к тому же никакого представления ни о плане самого лабиринта, ни о его назначении, ни о том, что они здесь, в конечном счете, ищут. Вероятно, Карл мог бы прибегнуть к помощи Тьмы, хотя искать во тьме неизвестное, как он хорошо знал, был крайне трудно и даже опасно. Кроме того, не смотря на то, что присутствия магии Карл по-прежнему совершенно не ощущал, он чувствовал, что место это особое, и игры со Тьмой здесь могут стоить им всем слишком дорого. Рисковать же Деборой и Валерией Карл не мог. Однако «дорогу», то есть, маршрут, предназначенный именно для него, как ни странно, великолепно чувствовали обе женщины, и художественное чувство Карла ни разу не усомнилось в правильности выбранного ими пути.
Они медленно шли по коридорам, поднимались или спускались по лестницам, пересекали залы и каменные мостики над подземными ручьями, и Карл, размышлявший, пользуясь воцарившимся в их маленьком отряде молчанием, над разными тревожившими его воображение вопросами, неожиданно подумал о том, сколько труда и средств было вложено в прокладку этих подгорных путей. Впрочем, если быть последовательным, то считать следовало сверху, с самой крепости, построенной в таком труднодоступном месте, как отвесная скала, вздымающаяся над затерянным в диких горах ущельем Второй ступени. Сколько же власти и богатства должно было быть у князя Кершгерида, если он мог позволить себе такое грандиозное строительство? Каково было его могущество? Однако вопросы эти были второстепенными, потому что, как бы ни был сложен и оригинален лабиринт, через который они теперь шли, это никак не объясняло того, почему Дебора решила, что «эта дверь» предназначена именно для Карла.
«Что же ты оставил мне, Кершгерид?»
Или того человека все-таки звали Ульмо Геррид?
Однако, как бы ни звали того, кто все это построил — а ведь это мог быть и кто-то совсем другой и в совсем уже древние времена — одно было очевидно, случилось это много раньше, чем триста лет назад. Герцоги Герр гордились — среди прочего — и тем, что могут назвать поименно всех глав своего рода за последние четыре сотни лет. А в то время, когда на Северном побережье
«Зачем? — подумал Карл вдруг. — Зачем я сюда пришел?»
И в самом деле, зачем он пришел сюда сейчас в сопровождении двух самых близких ему людей?
«Женщины…» — воспоминание это медленно всплыло из глубин памяти, как усталая сонная рыба к поверхности пруда. Всплыло и обрело плоть, превратившись из смутной тени в четкий и ясный образ. Нет, недаром, он так легко согласился с тем, чтобы в этом ночном — вполне возможно, чреватом опасностями — поиске, его сопровождали Дебора и Валерия, а не Август и Март. И мастер Василий Вастион вспомнился ему неспроста… И Сдом… Художественное чувство подсказывало Карлу нечто с того самого момента, как Дебора сказала, что это дверь предназначена для него. Но чувство не обременено необходимостью четко формулировать причины тех или иных действий, и в ясном знании оно не нуждается, питаясь лишь смутными воспоминаниями, случайными смыслами, размытыми временем, как льдины на реке весенней водой. Чувство подсказывало, но сознание, занятое поиском ответов на совсем другие вопросы, еще не готово было воплотить предзнание в знание, смутные догадки в конечное понимание.
Есть врата, которые открываются только в присутствии свидетелей, — голос Молящегося за всех Ишеля звучал чуть напевно, как будто он читал вслух стихи, а не раскрывал перед Карлом сокровенные тайны «Путей и Дверей». — Есть и такие, открыть которые можно лишь в присутствии определенных свидетелей…
Свидетельство женщины — свидетельство души… Ключи сердца надежнее отмычек разума.
Так говорили в земле убру, а не далеко от убрских степей — всего шесть дней пути верхом — в Цейре, что с незапамятных времен сторожит излучину Данубы, в старой части дворца Ноблей, сохранились две фрески работы мастера Вастиона, и на одной из них Василий изобразил рыцаря, отворяющего врата в «Замке Последней Надежды». Карл вспомнил сейчас эту фреску во всех подробностях, так, что смог бы — если бы таково было его намерение — воспроизвести ее на бумаге или полотне, не упустив ни одного штриха, ни единого цветового контраста. Однако из всего богатства, что предложила ему услужливая маркитантка-память, по-настоящему заинтересовала сейчас Карла всего лишь одна деталь. По обе стороны от рыцаря стояли, «свидетельствуя», две женщины: алая и лиловая дамы Василия Вастиона. Случайно или нет, но мотив этот считался таким же характерным для работ мастера, как и его автопортреты, с внушающим уважение постоянством возникавшие на всех его картинах. Алая дама — женщина в алых одеждах, которые время и копоть превратили в бордовые, и лиловая дама, чье одеяние со временем стало черным. Даже на той фреске, что неожиданно для себя обнаружил Карл в цитадели Кузнецов, тоже можно было увидеть две темные женские фигуры, застывшие за спиной окутанного плащом тьмы вождя иных.
Означало ли это что-то, и если да, то что?
«Ишель говорил про парные ключи…»
Ключи, а не отмычки, понял сейчас Карл. Душа, а не разум, женщины, а не мужчины.
Но тогда, картина событий случившихся за эти полгода, обретала новые черты.
«Я вошел в Сдом…»
Он вошел в Семь Островов, встретив на дороге трех женщин, и с ними же, в конце концов, покинул город. Три не два, это так, но три — счастливое число почти в любом уголке ойкумены. Счастливей — только семь. Но и то правда, что две из трех этих женщин образовывали естественную пару.
«Парные ключи? Свидетельницы… Свидетельницы чего?»
Если все на самом деле так и обстояло, как он увидел это сейчас, то тот, кто сплел этот вычурный узор, должен был, кроме всего прочего, предполагать, желать или даже знать наверняка, что Карлу, попавшему в паутину его замысла, придется открывать двери, требующие особого свидетельства. Однако сейчас, приближаясь к той самой «двери», которую ему, по-видимому, предстояло открыть — если, конечно, такая «дверь» существовала на самом деле — Карл был не один. Его сопровождали две женщины. Впрочем, по силам ли кому-нибудь предугадать то, что могло или должно было произойти через три или даже четыре сотни лет?
«Он и не знал, — это был следующий шаг в постижении истины. — Потому что не я цель интриги, но тогда…»
Тогда, выходило, что Карл являлся всего лишь инструментом для достижения этой неизвестной ему пока цели. Не цель, а средство, как любой другой подходящий для этого человек. Но каковы, тогда, должны были быть условия? Являлся ли таким инструментом любой рожденный под Голубой странницей? Возможно. Во всяком случае это звучало вполне логично, однако, Карл чувствовал, что если это и так, то восход звезды — условие при выборе «кандидата» пусть и обязательное, но недостаточное. Не единственное условие.