Хозяйка Судьба
Шрифт:
Карл ощутил удар, сотрясший не только его тело, но и разум, заставивший вздрогнуть и замереть душу и остановиться сердце.
Глава 4
Капет
1
В глаза ударил ярчайший свет, Карл отшатнулся и замер, инстинктивно смежив веки, из-под которых тут же градом хлынули слезы. Ему потребовалось совершить неимоверное усилие, чтобы снова открыть глаза, но смотреть и видеть мешала соленая влага слез. Впрочем, невыносимый свет уже исчез, и вокруг Карла было сейчас скорее темно, чем светло, да горели в размытой слезами мгле какие-то невнятные огни.
«Свечи?» — спросил себя Карл, одновременно пытаясь
— Со слов его императорского величества божественного Дмитрия, — неожиданно услышал он скрипучий старческий голос. — В присутствии трех положенных свидетелей, собственноручные подписи которых и печати подтверждают подлинность и законную силу сего документа, записал Первый Нотарий Городской Общины Цэйра Александр Ной и большую печать гильдии Нотариев к сему приложил.
Внезапно, как будто скребущий по сердцу голос этот был способен прояснять зрение, влажная пелена упала с глаз Карла, и он увидел, что тревожные огни, которые он заметил с самого начала, и в самом деле, являлись множеством зажженных свечей. Теперь, когда взгляд Карла очистился, ему стало понятно, что находится он в просторном, изрядно обветшавшем, но, тем не менее, все еще роскошном спальном покое. Между тем, комнату эту он хорошо помнил и узнал ее сразу, хотя и не мог сейчас с определенностью сказать, как здесь теперь очутился. Однако, так или иначе, одно Карл знал наверняка, он не был здесь очень-очень давно.
2
За пять лет до битвы при Констанце [15]
— Глаза, — задумчиво сказал Гавриель, откидываясь на спинку кресла. В голосе его звучало приглушенное воспитанием и самодисциплиной восхищение. — Все дело в глазах, Карл. Впрочем, я думаю, ты это понимаешь не хуже меня.
— Разумеется, — согласился с маршалом Карл, раскуривая, между тем, свою глиняную трубочку и размышляя над тем, что оба они, по-видимому, споткнулись об один и тот же предмет. — Разумеется, глаза.
15
Битва при Констанце произошла за сорок три года до событий, описываемых в книге, в год смерти императора Евгения Яра (см. книгу Карл Ругер. Боец).
«Глаза…»
— Я писал их множество раз, — Гавриель грустно улыбнулся, как бы заранее, раньше, чем будут произнесены разъясняющие вводную фразу слова, признавая свое поражение. — Но мне не дается это сияющее золото, вот в чем дело.
— Мед, — предположил Карл. — Такой, знаешь ли, золотисто-красный, как в предгорьях Высоких гор, в солнечный день…
Он представил себе этот мед, стекающий из кувшина в плоскую глиняную миску медлительной плавной струёй, пронизанной лучами встающего из-за гор солнца, и почувствовал бессилие перед неисчерпаемым великолепием природы, которое никому не дано отобразить на холсте.
— Гаранс [16] и золото? Может быть, флорианская желтая [17] ?… — он перепробовал все эти пигменты, но результат неизменно не соответствовал ожиданиям. — Кармин [18] и янтарь?
— Возможно, — кивнул Гавриель и, подняв глаза, с интересом посмотрел на Карла. — Значит, ты тоже пытался… Я исследовал все возможные сочетания, Карл. Красный краплак с серной кислотой [19] … красный кадмий… — он говорил медленно, явным образом погрузившись в свои воспоминания. — Но ты
16
Краплак красный, гаранс — принадлежит к краскам древних времен. Со времен эпохи Возрождения и до нашего времени он имеет очень широкое применение в живописи. Краплаки подвержены некоторому выцветанию на свету, особенно розовый и розово-золотистый, причем выцветание происходит тем сильнее, чем цвет краплака светлее.
17
Флорианская желтая — имеется в виду индийская желтая, обладающая очень красивым прозрачным золотисто-желтым цветом. Оттенки, получающиеся при лессировках, трудно заменимы другими красками, но эта краска не очень светостойка, как и большинство красок органического происхождения. В масляной живописи она прочнее, чем в акварельной.
18
Кармин (от араб. кирмиз — кошениль и лат. minium — киноварь) — красный краситель, получаемый из карминовой кислоты, производимой самками насекомых кошенили.
19
Красный краплак с разбавленными серной и соляной кислотами дает желтую окраску.
— Она вам нравится, Гавриель? — в голосе Эф, устроившегося, как всегда, когда они собирались втроем, чуть в стороне, звучала растерянность. Он ничего, бедный, не понимал, к тому же сегодня ему приходилось делить сундук, поставленный у окна, с Еленой, обильные прелести которой рвались на волю из тесного плена узковатого для такой женщины платья, синего, отделанного белыми кружевами. Девушку разговор не интересовал вообще. Она его просто не понимала, и оживилась на мгновение только при последней реплике Горца. Елена была слишком тупа и необразованна, но Карл ценил ее не за ум. Она была чудной моделью и изобретательной любовницей, этого было вполне достаточно.
— Она вам нравится, Гавриель? — судя по всему, Эф тоже ничего не понял. Его никогда не знавшая покоя ревность не ведала границ.
— О, да, — усмехнулся Гавриель и снисходительно посмотрел на юношу. — А тебе, Эф, стало быть, нет?
— Она моя императрица, — коротко, но с внезапно прорвавшейся в голосе злобой, выдохнул Эфраим.
— Разумеется, — снова, но уже несколько иначе улыбнулся Гавриель. — Разумеется, она твоя императрица.
«Но не твоя, и не моя, не так ли?»
— И это все, что ты можешь о ней сказать? — а сейчас в голосе маршала звучала ирония.
— Я… — Эф был в явном затруднении. Как выяснилось, при всем своем незаурядном уме, он и сейчас не понимал, о чем, собственно, Карл и Гавриель говорят. Впрочем, в рамках его видения мира, ничего другого от Горца нельзя было и ожидать.
Карл перевел взгляд на окно. На улице шел дождь. Долгий, унылый, он заливал город уже второй день подряд, и точно так же, как медленно уходило из воздуха смываемое дождем тепло прошедшего лета, исчезали с лиц горожан улыбки, и блекли их глаза. Осень, холод и медленные стылые дожди, перемежающиеся серыми унылыми туманами.
— Иногда у нее бывает такое выражение глаз, — нарушил повисшее в комнате молчание Карл. — Что я ощущаю некоторую неловкость.
Это все, что он мог сказать при свидетелях, и почти все, в чем осмеливался признаться самому себе. Но вот, слова прозвучали, и стало ли от этого легче? Ответом ему были недоумевающий взгляд Горца и понимающий — Гавриеля.
«Что означает твой взгляд, Гаври? — спросил он себя, с привычным спокойствием принимая взгляд друга. — Что ты об этом знаешь? Что вообще можешь знать?»