Хозяйка ветров

1

1

Белый песок. Белое небо. Черная, маслянистая вода. Три шага - волна, рисует узор, смывает в нескончаемый океан, окатывает ленивыми брызгами.

Ничего, кроме песка и океана. Ни тепла, ни холода. Ни имени, ни памяти. Только шаги, волны, вязь узоров на песке.

Он останавливается, оглядывает темную и светлую половины бесконечности, силится

Волна шуршит под ногами, стирает следы. Не вспомнить, в какую сторону шел. Берег пуст и одинаков, насколько хватает глаз.

Он снова идет, считая шаги: один, второй, третий - волна. Один, второй...

__________________________________

2

2

– Эй, Грыт! Пора привал!
– крикнул Колчан, закутанный в заиндевелый мех по самые глаза.

Грыт тряхнул головой, отгоняя привычный морок: эту картину он видел во сне и грезил ею наяву, сколько себя помнил. Ветер пел тоскливые песни в ущелье, пробирался острыми когтями под волчью доху, пытался столкнуть вниз. Жмурясь, Грыт оглядел четырех идущих следом торговцев с яками под уздцы, полдюжины сгорбленных фигурок налегке, замыкающего остатки каравана Бочку. Ослепительно белели склоны и пики. Справа нависала скала, снег едва прикрывал широкий карниз: как раз разойтись двум якам.

– Какой привал, - буркнул Грыт.
– До заката три часа.

Колчан пожал плечами:

– Нурша-бей говорит, дальше не пойдем. Люди устали, яки устали.

Грыт еще раз обернулся, встретился взглядом с купцом. Тот смотрел прямо, с вызовом. Теперь Грыт пожал плечами.

– Привал так привал. Мне-то все равно, где сдохнуть.

Он почти не лукавил. За шесть недель пути по Грозовым Горам от каравана осталось меньше четверти людей, из двадцати охранников - трое, а сам он подхватил ледяную жабу: она ворочалась в груди, мешая дышать, драла горло и заставляла кашлять кровью. Проводник сорвался со скалы пять дней назад, и никто не знал дороги до Башни Заката. Вести караван выпало Грыту, как самому старшему и самому удачливому из бойцов. Вот он и шел на запад, ориентируясь на едва угадываемые следы прошлых караванов и странное, беспорядочно блуждающее меж облаков солнце. А еще - на уверенность в том, что на этот раз придет, куда надо.

"Идеши на запад солнца, видевши свет вечерний..." - где-то далеко, когда-то давно слышанное песнопение жрецов бога-одиночества тоскливо тянулось на двух нотах, поднывая ветру. Чем ближе он подходил к башне Хозяйки Ветров, тем мельче и глупее казалась цель, что вела его двадцать два года: вспомнить. Назваться своим именем, а не собачьей кличкой.

Грыт усмехнулся: надо было вовремя остановиться, смириться. Радоваться тому, что имеешь - ведь было все: почет, богатство, дом, который он мог назвать своим. Все, кроме памяти.

Пустые мысли. Вот он, путь - позади. И вот он, конец пути - в одном дневном переходе, за снежным пиком. И только боги знают - не будет ли конец подобен началу.

– Остановимся под той скалой.
– Грыт указал на большую выемку, почти пещеру, примерно в получасе пути.

Колчан кивнул, купцы промолчали. Грыт пошел вперед, прислушиваясь к шорохам и принюхиваясь к ледяному ветру: сдохнуть в двух шагах от цели было бы досадно. Перед внутренним взором вставали картины прошлого. С самого первого мига, как он осознал себя двадцать два года назад.

3

3

– Грыт!
– хриплый ор над ухом выдергивает из сна, в ребра бьет окованный медью сапог.
– Ун гер лошым!

Страшно! Руки скованы, тело едва слушается. Ни имени, ни места, ничего - вместо памяти провал. Но думать некогда, надо действовать.

Он перекатывается под ноги орущему, сбивает на песок, хватает за шею. Узкие глаза врага выпучиваются, козлиная борода топорщится, коричневое лицо, под цвет песка, корежится. Кто-то кричит рядом: удивление, опасность, незнакомый гортанный язык. Он снова перекатывается, закрываясь пойманным... надсмотрщиком? воином? Короткий дрянной меч на поясе, грубый кожаный нагрудник, рубаха и высокая шапка... Он отмечает детали, но вместо названия народа - пустота. Вместо привычного сильного и здорового тела - истощенная развалина. Кости ломит, связки трещат от малейшего усилия. Шею трет и печет металл, на стертых до мяса запястьях тоже металл. Дешевое железо в пятнах крови и ржавчины.

– Кто ты?
– рычит он пересохшим горлом в ухо ошалевшему воину.
– Где?

Тот мотает головой и пытается выхватить меч, неумело тыча локтем и дрыгая ногами. Легкий нажим на ключицу, воин скрючивается и замирает от боли.

Он оглядывается. Полтора десятка таких же узкоглазых бегут к нему вдоль каравана: косматые кривоногие лошаденки, вереница истощенных рабов, нанизанных кандалами на одну веревку.

– Грыт!
– орет ближайший воин, с медными бляшками на доспехе и рыжим хвостом на шапке, потрясая таким же дрянным мечом.
– Тхам абу!

В тоне ни намека на страх, ни намека на переговоры. Грыт удивляется: его не боятся? Встает спиной к пустыне, сжимая плечо пойманного. Пятится. Пленник подергивается от боли, скулит. Вырваться не пытается.

– Кто такие?
– кричит... сержанту? десятнику? вожаку?

Вожак строит зверскую рожу, неразборчиво рычит и тычет мечом в сторону неопрятной груды в хвосте короткого каравана. Отбросы? Он вглядывается: нет - избитый кнутом мертвый раб. Откуда-то изнутри поднимается смех. Он не понимает, чего тут забавного, но ничего не может поделать: смеется отрывисто, словно лает. Дергает рукой в неприличном жесте. Слышится металлический лязг.

Работорговцы? разбойники? кочевники? останавливаются, разражаются гневными воплями, спорят между собой. Лежащие вповалку на песке рабы поднимают головы в удивлении.

Он резко замолкает и смотрит на свою руку: на костлявой кисти с обломанными ногтями и потрескавшейся коричневой кожей болтается грубо заклепанный браслет и обрывок цепи. Рука дрожит. Пустыня дрожит, подергивается туманом. Солнце приближается, печет. Только почему-то оно темное, солнце. И вокруг темно... А кочевники снова орут.

Второй раз он очнулся не рабом, а воином: по закону степи раб, победивший в поединке воина, занимал его место. Племя должно жить.

От убитого врага ему достались косматая ленивая лошадь, меч, дырявая йорта и две высохшие, кривоногие жены. И имя Грыт - отбросы, падаль. Поначалу соплеменники косились и посмеивались над "великим воином с грозным именем", но успокоились и приняли за своего, когда он двоим сломал руки, а третьему отсек ухо его же ножом.

Грыт быстро выучил язык кочевников Тмерла-хен, но своего родного так и не вспомнил. Он не вспомнил ничего. На месте примерно тридцати лет - возраста бывшего пленника никто не знал - была вязкая, тоскливая пустота. Грыту упорно казалось, что он - вовсе не он. Новые соплеменники подтверждали: до того утра взятый вместе с хмирским караваном наемник из далекой западной земли не отличался особой ловкостью и ничуть не походил на "адай-хсыл", что примерно означает "бешенное отродье Хсы".