Хpоники российской Саньясы. Том 1
Шрифт:
— «Ты — как раз мой случай. Я уже несколько лет в основном с такими пиздюками — маменькиными сыночками работаю. Боишься, наверное, всего на свете, верно? Короче — полный пердомонокль! Ладно, будем делать из тебя мужика!»
В тот раз он дал мне задание выбрать любую сложную ситуацию, которую мне надо решить и сделать из нее «мультик с изюминкой», а затем несколько раз «прогнать» этот мультик, сначала здесь, с прибором, а потом дома.
— «Представь, к примеру, что тебе нужно попросить что-то, а то и потребовать у человека, которого ты стесняешься, боишься, у какого-то там авторитета. Ну и вложи этот сюжет в мультик, типа ты — Красная Шапочка, идешь по лесу с корзинкой пирожков и кузовком масла (на этом месте он хитро прищурился, а я затрясся от хохота: этот «кузовок масла» оказался действительно «изюминкой»!), навстречу тебе Серый Волк, — ну как образ того, кого ты
Было символично и забавно, что он предложил мне образ Красной Шапочки. С течением времени я перешел от него к образу Иванушки Дурачка и другим, более мужественным персонажам. В качестве «изюминки» выступали то расстегнутая ширинка, то дрочильная машинка, то еще что-нибудь, что пускалось в ход в самый ответственный момент и полностью обесценивало страх, тревогу или стеснение.
Мы встречались раз десять за два месяца. Каждый раз какая-то тема прорабатывалась с прибором, потом следовало задание на дом, с возрастающей раз от раза степенью сложности. Все, что происходило при встрече, сопровождалось неизменными приколами, как правило, с отборным и очень сочным матом. Довольно много времени мы посвятили страхам и теме смерти. Излюбленным приемом Александра Павловича было что-то типа:
— «Ну вот представь, идешь ты где-то в незнакомом угрюмом месте. Представил? Ну вот. И вдруг тебе становится страшно. Так страшно, что не приведи Господь». — Дождавшись, когда я войду в переживание и меня слегка затрясет, он продолжал — «И вот тебе уже полная хана, и тут у тебя бах —…эрекция, — аж ширинка лопается. И ты как побежишь, как побежишь! А член-то из штанов выскочил и болтается — туда-сюда, туда-сюда…» — К этому моменту меня уже скручивали спазмы хохота.
Или:
— «Ну вот, наконец таки, помер ты, — что называется преставился. И лежишь, как подобает покойнику, в церкви, а вокруг поп ходит и кадилом машет. Но ведь ты, мерзавец, перед смертью, со страху-то обосрался, — и вонища стоит такая, что хоть вон выбегай!» — Тут он демонстративно морщится, затыкает нос, машет рукой, как бы отбиваясь от запаха — «Фу, блин, фу, ну и вонь, брррр:, да ну тебя на хуй!» — Александр Павлович даже отпрыгивает в сторону, как будто это все и впрямь происходит, а я хохочу до слез.
Последние домашние задания были для меня на самом деле серьезными испытаниями. Будучи учеником нерадивым я в некоторых случаях умудрился схалтурить. Так, одно из заданий было — изменить жене. Мотивировал он это тем, что такие мальчики, как я, лет до тридцати сидят себе возле юбки жены, а потом глядишь, — начинают из своего «окопчика» высовываться, да как осмелеют, да как загуляют: А жене то уже некуда деться, — тут и ребенок и проблемы всякие. Вот и получаются различные драмы. Так что нужно это все пройти сейчас, пока дело еще поправимо.
Это задание оказалось запредельным. Мне тогда и познакомиться-то с девушкой было ой как трудно — стеснялся, комплексовал и все такое. А тут — изменить жене! В общем хватило меня на то, чтобы с грехом пополам познакомиться с какой-то десятиклассницей. Александр Павлович долго прикалывался надо мной, а потом махнул рукой:
— «Хрен с тобой. Останется это за тобой как должок…».
Затем мне нужно было выделить целый день на то, чтобы посетить крематорий, поприсутствовать на нескольких церемониях прощания с покойным, пристраиваясь то к одной, то к другой процессии, вообще побыть несколько часов в тамошней атмосфере, прочувствовать настроение, погулять по колумбарию, размышляя о жизни и смерти, и не уходить, пока не попривыкну. Переживание тогда было для меня потрясающим. Как только я прибыл в крематорий, у меня сразу же «зачесались пятки» и я решил без промедления смыться оттуда и «Бог с ним, с этим заданием!». Я бы, наверное так и сделал, если бы, по случайности, не возникли проблемы с транспортом — отменили несколько автобусов подряд и мне пришлось, в самом паршивом настроении прогуляться по колумбарию — площадке с огромными вереницами маленьких ячеек с урнами, — это напоминало соты: Жутковато, но я начал прокручивать «мультик с изюминкой» и постепенно попривык, и вдруг накатило настроение торжественности и умиротворения. Потом я пристроился к длинной процессии, — в тот день кремировали какого-то академика…
На следующий день я был с утра уже у Александра Павловича. Он встретил меня очень серьезно, взгляд его был тих и дружелюбен, он не прикалывался и не обзывался, — я понял, что он заметил, как во мне что-то изменилось.
Последнее задание было самым трудным, — мне нужно было вечером поехать загород (был конец марта и везде еще лежал снег) и провести ночь в глухом лесу, вдали от всяческого жилья. Это может показаться смешным заданием, посильным для любого подростка, но для меня тогдашнего оно казалось за пределами возможного. Погоревав немного и смирившись со своей судьбой, я собрал рюкзак, взял лыжи и поехал. Часов до трех ночи я кое-как держался, потом необъяснимый страх накатился лавиной. Помню, как бегал я, гонимый этим страхом, по ночному лесу, совершенно потеряв ориентацию и направление, затем провалился в неглубокую полынью, где остались с тех пор мои лыжи и рюкзак, потом еще часа два я бегал, весь промокший, уже не чувствуя страха — просто в каком-то отупении, пока не наткнулся на поселок, где светилось единственное окно. Туда я и постучал: открыл мне взлохмаченный мужик с безумными глазами, не спросил ни слова, налил чаю, а сам уставился в телевизор, где (в пять часов утра!) показывали единственную картинку — черно-белую сетку. Так, уставившись в эту сетку, мы просидели до шести утра и, когда телевизор заиграл гимн Советского Союза, я тихонько вышел и направился, еще не высохший, к первой электричке. Александр Павлович сказал тогда, что экзамен он этот, хотя и на три с минусом, но все же принимает.
Сейчас, вспоминая все это, я вдруг понял основную стратегию его работы со мной. С точки зрения энергетики, все что он делал, было направлено на расслабление «низа». Нижние энергетические структуры (центры) — мочеполовая и копчиковая области были у меня здорово деформированы, напряжены, что и выражалось во всех моих страхах, стеснительности, недостатке мужских качеств. Все задания, «мультики», мат и сальности, стиль общения со мной, а главное — все поведение Александра Павловича, которым он демонстрировал прямо противоположное моему состояние: предельное расслабление «низа», — это и было основой работы, сами же техники и задания — второстепенны.
Кстати, часто во время моих визитов ему звонили женщины, или же кто-то из них оказывался в этот момент у него в гостях, и пока шли приготовления к сеансу, он очень вальяжно и даже как бы развязно общался с ними, а телефонные разговоры заканчивал фразами типа: «Целую во все места» и тому подобное.
Далеко не сразу, но все это возымело свое действие. Чтобы произошло расслабление этих самых нижних энергоструктур, понадобилось несколько лет и дополнительные усилия, но общее направление и стиль были заданы Александром Павловичем еще тогда.
Месяцев через десять после окончания наших встреч я позвонил ему, сообщить как идут дела и сказал, что в принципе есть еще с чем работать. Он помолчал немного в телефонную трубку, а затем сказал:
— «Ладно, запиши такой-то телефон, позвони и спроси Георгия Владимировича. Скажи что от меня, а там он сам разберется, что с тобой делать».
Через неделю Георгий Владимирович — очень солидный, представительный мужчина, лет пятидесяти, с густой черной бородой, пришел ко мне домой. Поздоровавшись, он неторопливо обошел всю квартиру, внимательно осматривая расстановку вещей и всякие мелочи (что сразу же меня озадачило), затем сел за стол, достал из портфеля какие-то бумаги, чистую тетрадь и четыре ручки с пастой разных цветов. Минут десять он что-то записывал в тетрадь этими ручками, меняя цвета и подчеркивая отдельные фразы. При этом он периодически поднимал голову, внимательно смотрел на меня или оглядывал комнату. Закончив записи, он начал задавать мне вопросы, ответы на которые также педантично записывал разными цветами в тетрадку. Обращался он ко мне на вы, исключительно по имени-отчеству, с подчеркнутым вниманием, тактом и серьезностью. Его поведение было полной противоположностью тому, как действовал Александр Павлович. Исключительная вежливость и корректность (даже когда он настойчиво чего-то требовал или критиковал мои действия), строгость речи, четкость формулировок, без малейших отклонений в сторону вольных оборотов, педантичность, неторопливость и обстоятельность, — все эти качества он неизменно проявлял в течение всего нашего знакомства.
В тот день мы проговорили часов пять. Вопросы Георгия Владимировича затронули буквально все факторы моей жизни: интересы, увлечения, круг общения (мне приходилось давать очень подробные характеристики всем, кто меня окружал в тот период жизни), подробное описание семейных взаимоотношений, образ жизни, режим дня, предпочтения в еде, одежде, вкусы в музыке, кино, искусстве, литературе, спорте, научные, философские и мировоззренческие взгляды, подробные планы на будущее, отношение к самым разным жизненным вопросам и многое другое. Выслушав и записав мои ответы, он, после некоторой паузы, сказал: