Храбр

Дивов Олег Игоревич

– А кто говорил, что я глупый? – Илья хитро прищурил один глаз.

– Я не говорил!

– Ты говорил, – сказал Илья. – Но это было давно.

* * *

Булава у Ильи была в руку длиной, не его руку, конечно, а простую человеческую. Навершием служил железный куб с тупыми шипами на четырех сторонах. Надежное оружие, совсем простое, и не скажешь, что знаменитого храбра. Давным-давно, по молодой глупости, Илья заказал себе булаву много длиннее и тяжелее обычного, которую выкинул после первого же серьезного боя. Эта дура могла размазать врага в кровавую юшку с одного попадания, от нее не было спасу ни щитом, ни броней. Но, увы, булава-великанша

таскала Илью за собой, закручивала, вынуждала приноравливаться к своему весу, рассчитывать все движения на несколько ходов вперед. А Илья привык быть самым быстрым, действовать по наитию, бить в слабое место, едва оно откроется, уходить из-под удара, когда противник уже уверен, что тебе конец. Да, Урманин представлял собой очень большую цель. И в пешем бою его ноги перемещали огромное тело не так споро, как хотелось бы. Зато Илья почти не чувствовал веса оружия и брони. В двух кольчугах, шлеме, с топором и булавой, он мог вертеться на месте ловчее всех. И даже иногда невысоко подпрыгивать. Еще очень помогала длина рук. И наконец, Илье было достаточно ударить человека один раз. Ударить чем угодно. Недаром Лука Петрович сказал брату: «А он дерево сломает и тебя по репе треснет…» Лука однажды это видел.

Сейчас пальцы Урманина стиснули рукоятку булавы так, будто хотели сломать ее.

Илья стоял посреди священной рощи, уставившись пустыми глазами на Перуна. Это был совсем новенький идол, наспех вытесанный, неглубоко вкопанный, измазанный кровью.

Здесь вообще кровью было измазано все. И повсюду валялись начисто обглоданные кости. Илья догадывался, почему на девяти дубах не висят кишки, – их подъели.

В лес уходили следы, множество следов. От ног и от волочащихся тел. Прямо рядом с сапогом Урманина в окровавленном снегу отпечаталась ступня, похожая на человечью. Почти вдвое больше, чем безразмерная нога Ильи.

Перун скалился Илье в глаза. Перуна вырубили топором и быстро дорезали ножом. У Перуна были клыки волота, остроконечные уши волота, круглые маленькие глаза волота, растопыренные ноздри волота. Пока его не окропили кровью, свежеобтесанное бревно было светлым, почти золотистым.

Перун был Соловым.

…При свете дня, когда нажравшаяся человечины нечисть отсыпалась в чаще, сюда пришли люди. Выдолбили в мерзлой земле яму. Воткнули идола. Спели ему, сплясали перед ним, вознесли к нему мольбу. А потом? Перерезали горло ребенку? Бросили к ногам Перуна шкуру и на ней быстро по очереди вошли в дрожащую от холода девку, после чего срубили ей, уже бесчувственной, голову – может, тем самым топором? Или в таких случаях положено отдавать девку Перуну непорченой? Значит, сразу топором по шее? Все это не могло помочь никак. Могло только подарить людям надежду. И они надеялись. До следующей ночи…

Илья медленно обошел священную рощу. Слишком много следов, все затоптано. Такое же месиво на пути от рощи к селу, не поймешь, кто куда и когда бежал. Но похоже, в самый разгар кровавого жертвоприношения из леса выскочила нечисть, вся до последней мелкой тварюки, и напала на молящихся. И разметала в кровавые ошметки. И съела. Илья подумал – это было справедливо.

Они могли биться и умереть достойно. Могли после первых же смертей бежать, не по опасной узкой дороге в Карачев, а за реку, к далекому Киеву. Боялись, волоты настигнут их? Наверное. Но они могли сделать хоть что-то! Не сдаваться.

А они взяли и пали на колени перед божеством.

И божество покарало их за слабость.

Илья вернулся к Перуну. Еще раз посмотрел на него пристально.

– Нет, ты не бог, – сказал он идолу.

Повесил булаву на пояс. Развязал пару ремешков,

стягивающих куртку у шеи. Сунул руку под рубаху, нащупал там крест, а рядом с ним кожаный мешочек. Достал что-то из мешочка и показал Перуну.

– Гляди.

На ладони Урманина лежал маленький кусочек железа в виде буквы Т.

– Увидел?

Илья спрятал железку обратно на шею, застегнул куртку и снова взял оружие в руки. Мгновение он стоял перед идолом, словно раздумывая, не врезать ли ему булавой по оскаленной морде.

– Теперь ты знаешь, что будет, – сказал Илья.

Круто повернулся и ушел к селу.

Из Девятидубья донесся сдержанный грохот. Там пытались без лишнего шума раскатать избу.

* * *

Малая дружина не добилась в Девятидубье ничего, кроме позора, но дала уяснить важное. Нечисть не хотела идти за Смородинку. Только пара молодых рыже-бурых тварей выскочила на лед, преследуя отступающее воинство, но сразу встала. Обычно волоты не боялись рек, наоборот, они любили воду, хорошо плавали и ныряли, а зеленые лешаки так вообще жили на болотах, в самой топи, питаясь лягушками и змеями. Отогнать от реки берегиню надо было постараться. Да никто, пожалуй, и не пробовал, если оставить братьев Петровичей, которые непонятно чего с берегиней учудили – по пьяни небось.

Раз отпрыски Солового встали на реке, а потом еще пошвыряли на лед объедки коней, обозначив так границу, значит, глава рода не считал землю за Смородинкой своими охотничьими угодьями. Видимо, он с самого начала двигался на восход, туда, где леса гуще, дичи больше, селений меньше. Не застрянь он у Девятидубья да не оголодай вконец, никто бы его и не заметил.

По большому счету, все эти «если бы да кабы» Илью не заботили. Ему надо было уберечь то, что он пренебрежительно называл «обоз», – сани, коней, челядь Петровичей, Миколу. Дабы строптивый парубок не дергался, его назначили над челядью временно главным. А то прискачет, неровен час, на подмогу, тут и конец ему.

Миколе приказали до захода солнца убраться с обозом на пару верст за реку, встать по возможности в открытом месте, обложиться кострами и сидеть тихо до особого распоряжения.

– А если тут у вас что? – неуверенно спросил Микола.

Он нашел в снегу у реки оброненный кем-то из дружинников меч и с тех пор очень волновался. Когда дружина, пусть даже не «младшая киевская», а вовсе малая, с бору по сосенке, удирает, теряя оружие, тут заволнуешься.

– А если что, я тебе свистну, – пообещал Илья.

Как и предсказывал Лука Петрович, от Девятидубья мало чего осталось, когда его раскатали на требуемое количество дров. Только баньки у реки не тронули, да кузницу Лука не позволил ломать, маленькую, тоже над самой рекой, наверняка переделанную из бани.

– Железо из кузни грузите в сани, – распорядился он. – Пригодится в хозяйстве.

Подгоняемая страхом, челядь разметывала избушки и кладовки с невероятной скоростью.

– Истинно говорят: ломать не строить! – только и сказал Василий.

– Вот вы, значит, как можете трудиться на самом деле, – добавил Лука. – Вернемся домой, высеку всех скопом и каждого по отдельности. Лентяи!

Постоялый двор обнесли кольцом высоких, в рост человека, костров, готовых к немедленной растопке. От костра к костру бродил Лука и вздыхал. Стало ясно, что хоть Петровичу и отказали, а в мечтах он все равно видел Девятидубье своей вотчиной.

Пока обоз собирался, витязи сели подкрепиться. На ночь и утро Микола сделал каждому по два куска жареного мяса, завернутого в толстые лепешки. Для питья отыскал пару уцелевших кадушек и наполнил их водой из проруби.