Храм фараона
Шрифт:
Западнее Фив тем временем по желанию царя началось строительство двух гробниц — его собственной и Великой Царской Супруги. Чтобы как можно быстрее приготовить Дом Вечности для свой любимой жены, фараон приказал украсить его не рельефами, требующими большого времени для изготовления, а роскошной живописью на белоснежных стенах. Во время одной из следующих поездок в Фивы Рамзес хотел преподнести любимой сюрприз.
Здесь, западнее Фив, произошла случайная встреча принцев Енама и Рамозе. Их дружба давно прошла, они не доверяли друг другу и избегали друг друга. Енам, наследный принц и благодаря этому более высокий по рангу, не имел ни малейшего повода искать милости своего единокровного
Однако получилось, что оба принца встретились во время охоты в одинокой пустынной области близ Фив. Эта местность была богата газелями, антилопами, дикими козами и овцами. Иногда здесь можно было видеть ланей, каменных козлов и страусов.
С тех пор как царь объявил наследником Енама, Сети держался стороны наследного принца и избегал Рамозе. Он сопровождал Енама повсюду, держал себя ненавязчиво и выступал вперед только тогда, когда мог оказать какую-либо услугу. Скоро он принадлежал уже к свите Енама, которая встретила Сети с почтением, потому что все знали, как его ценит Благой Бог.
Хотя Енам лучше стрелял из лука, Рамозе сегодня больше повезло, и на его легкой охотничьей колеснице лежали три газели, две дикие козы и козел, в то время как Енам застрелил только двух газелей и одну жалкую лисицу.
Они холодно приветствовали друг друга, оба принца, однако Енам, который обладал более дружелюбным сердцем, вспомнил о прежнем согласии и обратился к единокровному брату:
— Оставим свиту и прогуляемся немного на восток.
Рамозе кивнул. Они взяли луки, привязали колчаны и пошли к паре блестевших на солнце пустынных гор цвета охры. Оба были почти одного возраста — перешагнули восемнадцатый год, и оба были более похожи на своих матерей, чем на их общего отца. Хотя Рамозе унаследовал высокую сильную фигуру царя, лицом он был вылитая Изис-Неферт, в то время как жилистое, но изящное тело Енама выдавало в нем отпрыска Нефертари. Его приятное лицо имело лишь легкое сходство с родителями и в своей простой мужественности более походило на лицо деда Сети.
Они долго шли молча рядом друг с другом, пока Енам первым не заговорил:
— Не думай, что я имею что-либо против тебя, Рамозе. Мне кажется, скорее, наоборот, с тех пор как меня назначили наследником трона, ты избегаешь меня. Собственно говоря, мы все должны уважать волю Благого Бога и не проявлять враждебности. Ты так не считаешь?
Рамозе остановился:
— Враждебность? Я тебе не враг, это тебя на меня натравили.
— Я не позволяю себя натравливать! Мне кажется, это твой случай из-за того, что ты общался с коварной сворой Амона.
Рамозе дерзко ухмыльнулся:
— Неплохое определение, брат. Но цари меняются, а власть Амона остается — это в нас вдолбили еще в школе.
Енам презрительно отмахнулся:
— Я полагаю, кое-что следовало бы изменить. Есть разница в том, чтобы почитать бога Амона и танцевать под дудку его жрецов. Фараону, нашему высокочтимому отцу, в этом нет необходимости. Он верховный жрец, он один!
— Тебе нет нужды мне это говорить. Но есть причины тому, что уже столетиями назначаются четыре жреца Амона, чтобы ухаживать за богом и его храмом, потому что царь не может заботиться об этом.
— Ты хотел бы это изменить, да?
Рамозе испугался. Не узнал ли Енам что-нибудь о документе, который заставил его подписать Тотмес? Однако этого не могло быть: клика Амона слишком хитра в подобных вещах. Он притворился удивленным:
— Я? Что я должен в этом менять? Ведь наследник престола ты! Меня это не касается, и я, собственного говоря, рад этому. Можно жить без забот и хлопот. Не думай, что я тебе завидую.
«Ложь не больше, чем ложь, — подумал Енам. — Кажется, верно мне сказал отец: чем ближе к трону, тем горше правда».
Они молча пошли дальше по раскаленной цвета охры пустыне и внезапно услышали шорох. Будучи опытными охотниками, оба тотчас остановились.
Медленно размахивая крыльями, пролетели два ястреба. Енам тут же сорвал лук с плеча и выстрелил вслед птицам, затем сразу же послал вторую стрелу. Вторая стрела попала в цель, и один из ястребов камнем упал. Рамозе не шевельнулся и произнес с легкой насмешкой:
— Боюсь, ты совершил нечто ложное. Член царского дома не может убивать ястребов, потому что в их облике выступает богиня Юга страны Нехбет. Коршун и змея, тростник и пчела, лотос и папирус, Сет и Гор воплощают Обе Страны — Север и Юг. Ты, как наследный принц, должен был бы это знать.
— Конечно, я знаю это, — прошипел Енам, — и не нуждаюсь в твоих поучениях.
В гневе он повернулся и чуть не бегом возвратился к своей свите. Рамозе плелся позади и был очень доволен собой.
На ладье с Пиайя сняли оковы. Он смотрел на мелькавшую мимо него местность, и пестрые, быстро менявшиеся формы скалистого берега вызывали у него в памяти картины из прошлого.
Каким прекрасным было время, проведенное в доме Ирамуна. Он находился вдали от грязной рабской работы на полях, от постоянных побоев. Его не шпыняли, и в его распоряжении имелись горшки, полные мяса, в храме Озириса. Как развивался и зрел его талант, как Ирамун хвалил его и взял к себе вместо сына, первая встреча с наследным принцем Рамзесом, год обучения, который он провел, странствуя по всей Кеми: Мемфис, Пер-Баст, Он с его храмом Солнца. Маленькая Мерит, которая всегда появлялась, когда царь беседовал с ним, и которая уже в восемь лет хотела выйти за него замуж. Картина, картина жизни и взлета человека, который теперь возвращается к своему началу: он снова раб, только на этот раз он будет обрабатывать не землю, а твердый камень.
Пиай горько улыбнулся и подумал: «Я всю свою жизнь имел дело с камнем только как мастер, который придает грубой глыбе форму, а теперь я осужден на то, чтобы вырубать такие глыбы, — тяжелая работа для раба, которую не поручают даже самому плохонькому каменотесу. Как долго я выдержу? Полгода? Год? Два года или пять лет? Побои, болезни, несчастные случаи, плохое питание… Ну, похоже, долго это не протянется».
Ночью светила луна, и ладья плыла в ночное время. Пиайя не расковывали даже ночью. На третий день путешествия он попросил весло, но ему сказали, что согласно приказу его должны доставить в каменоломни Суенета, где у него, между прочим, будут богатые возможности удовлетворить свое стремление к работе.
Так Пиайю пришлось и дальше смотреть на берег. Он пытался в мыслях приблизиться к любимой. Угрожали ли ей, чтобы вынудить на признание? Вероятно, фараон скоро простит свою дочь-первенца, однако он, богохульник, дерзкий выскочка, не заслуживает снисхождения. Его приговорили к медленной смерти в каменоломне.
Что могла предпринять она, маленькая львица, возмущенная, разгневанная, упрямая, униженная? Нет, конечно, «униженная» — это не про нее. Перед мысленным взором Пиайя возник ее нежный образ, а потом, как удар дубины, до него дошло, что он больше никогда не увидит ее. По крайней мере, в этом мире. Никогда! Нигде! Раньше до Пиайя не доходил весь ужас этого слова, но теперь ему казалось, что острый нож глубоко вонзился в его сердце и врезал в него с жестокой болью письменный знак «никогда».