Храм фараона
Шрифт:
Если правда то, что вещают жрецы, и если его правильно похоронят, то, может быть, есть возможность встретиться друг с другом в Закатной стране. Возможно ли это вообще при подобных обстоятельствах? Его, Пиайя, погребут в пустыне под Суенетом, в то время как его возлюбленная переселится в прекрасную гробницу западнее Фив. Это означало, что его ка будет отделено от любимой многими днями пути, а он никогда не слышал ничего о том, насколько далеко ка может удаляться от гробницы и от мумии.
Конечно, о ба, свободно передвигавшейся душе человека, говорят, что она парит птицей, разыскивая старые места. Тогда они вместе
Обычно Пиай верил во все эти вещи, но сейчас внезапно они показались ему настолько чужими и неправдоподобными, что его одолели сомнения. Может быть, существует только эта жизнь, и лишь она одна имеет значение?
Тем хуже! Тогда нет никакой надежды когда-либо снова увидеть Мерит. Тогда, вероятно, будет лучше при первой же возможности покончить с жизнью.
Каменоломни под Суенетом простирались на большом расстоянии вдоль восточного берега Нила. Сотни мужчин были заняты здесь тем, что добывали ценный серый и розовый гранит. Этот прекрасный твердый камень имелся только здесь, однако его жадно желали во всей Кеми и везли по Нилу вплоть до Дельты.
Благой Бог буквально влюбился в этот камень, и если при его предшественниках добычей гранита никогда не занималось более двухсот рабочих, то теперь их число выросло втрое, и уже издалека был слышен монотонный звук молотков, пил и зубил, который превращался в оглушающий шум, по мере того как человек приближался к каменоломне. Рабочие делились на две группы: свободные и каторжники. Чтобы уменьшить опасность побега, группы работали в строгом разделении, однако среди каторжников существовала четкая иерархия. Во главе групп стояли помощники надсмотрщиков, которые не должны были заниматься тяжелой работой. Их благосостояние обеспечивалось стараниями их родственников, которые регулярно подкупали должностных лиц, следивших за исполнением наказания. Покуда плата в форме вина, масла, зерна или слитков металла поступала, дела у наказанного шли хорошо. Как только платы не было, он оказывался в рабочей группе, и его шансы пережить время наказания значительно уменьшались.
Иногда бывало, что осужденный и без доплаты с чьей-либо стороны достигал положения помощника надсмотрщика, потому что становилась известна его жестокость и бесцеремонность и его ценили как идеального надсмотрщика за рабами. Таких людей боялись, но и они должны были быть настороже, как дикие звери. Едва они допускали промашку, их настигал удар тяжелого камня и разбивал им череп. Если виновного не обнаруживали сразу же, надсмотрщики мудро отказывались от того, чтобы выяснять подробности несчастного случая. Таким образом, каторжникам негласно разрешали развлечься и отвести душу, а для опасной должности находились все новые добровольцы.
Хуже всего приходилось тем, у кого не было никакой надежды на помощь и поддержку. Они были никем и ничего не имели, и едва ли кому-нибудь из них удавалось живым покинуть каменоломню.
К этой группе принадлежал теперь и Пиай, которому нисколько не помогало то, что еще несколько дней назад его называли Единственным другом фараона. Об этом здесь не знали, и он был не единственным, прибывшим сюда из высших кругов и оказавшимся среди разбойников, убийц и поджигателей.
Охрана передала каторжника Пиайя старшему надсмотрщику третьей гранитной каменоломни (их было здесь восемь), и это был единственный раз, когда высокий господин занимался судьбой каторжника.
Рассеянный толстяк с лицом, раздувшимся от злоупотребления вином, казалось, наслаждался своей должностью.
— Пиай? Бывший скульптор? Ну, это, конечно, преимущество. Можешь забыть свое имя, получишь номер… — Он вопросительно взглянул на писца. — Ага, двадцать три. Это, конечно, не значит, что ты здесь двадцать третий каторжник, просто твоего предшественника с этим номером несколько дней назад раздавило в каменоломне.
Старший надсмотрщик с наслаждением облизал толстые синюшные губы и повторил с удовольствием:
— Да, его раздавило. Так это всегда называют. Он не сумел достаточно быстро отскочить от блока скалы, который передвигали к Нилу, поэтому — раз, и все. От него ничего и не осталось, знаешь ли. Ты получил его номер, и, может быть, носить его ты будешь недолго…
Потом пришел кузнец и надел на Пиайя медный ошейник. Ошейник был с вмятинами, и на нем стояло число двадцать три.
— Он был на твоем предшественнике во время несчастного случая, и я должен был его немного подправить, — заметил кузнец.
Тем временем наступил вечер, и Пиайя отправили в спальный барак каторжников. Он представлял собой квадрат, окруженный стеной в человеческий рост, сделанной из кирпича. Квадрат был покрыт тростником и бамбуком, а сверху наброшена вонючая, кишащая насекомыми солома. Тут бок о бок лежали каторжники, скованные бронзовой цепью за ошейники. В большом помещении ужасно воняло потом, мочой, калом и прогнившей соломой.
Пиай был в таком отчаянии, что не находил сна, и, мучимый насекомыми, а также горькими мыслями, крутился с боку на бок, что вызывало проклятия и ругательства его соседей, потому что звенящая цепь дергала их за ошейники. К утру он наконец заснул, совершенно измотанный, расчесавшийся до крови, закусанный блохами, но рев жутко ругавшего надсмотрщика вырвал его из сна:
— Вставать! Вы, вонючие кабаны, крокодилы бы порадовались вашему тухлому мясу! Я побоями сдеру кожу с ваших спин, если вы не будете шевелиться быстрее!
У барака каторжников выстроили в два ряда. Заспанные, дрожащие от холода, многие из них были по-настоящему жалкие создания, заставлявшие удивляться тому, как они вообще могут стоять прямо. Младший надсмотрщик освободил их от общей цепи, другой раздал деревянные горшочки с дурно пахнувшей массой, которая оказалась кашей из ячменя грубого помола и всякого рода мертвых насекомых. Пиай с отвращением бросил горшок на землю, и мгновенно наступила странная тишина. Подошел надсмотрщик. Более любопытно, чем разгневанно, он спросил:
— В чем дело? Ты не голоден? Ты новенький, не правда ли? Наши повара не угодили твоему вкусу? Ну, мне жаль. В качестве замены я могу предложить тебе только побои, ничего другого, к сожалению, нет. На колени!
Тут и там послышался смех, и надсмотрщик приказал:
— А теперь руки на землю!
Сразу раздался свист от ударов бамбуковой палкой, быстро следовавших один за другим. Кожа загорелась, как будто ее ошпарили кипящей водой. Пиай начал визжать, беспомощно, униженно, он был куском избиваемого мяса, которое не могло обороняться.