Храм Фортуны
Шрифт:
— Слушаю тебя, — спокойно сказала женщина.
— Для начала, — заговорил Тиберий, с натугой двигая челюстями, — я бы хотел задать тебе один откровенный вопрос. И услышать на него откровенный ответ.
— Задавай, — невозмутимо произнесла императрица. — Ты же знаешь — от тебя у меня нет тайн.
Тиберий собрался с духом и посмотрел ей прямо в глаза. Даже ему, полководцу, который провел множество кампаний и не раз смотрел смерти в лицо, стало не по себе.
— Скажи мне, — с трудом произнес он, — ты имела отношение к ссылке Агриппы Постума?
Ливия пожала плечами.
— На этот счет был цезарский указ. Если ты забыл его, я могу приказать принести из архива копию.
— Я просил отвечать откровенно, — заметил Тиберий. — Ладно, поставлю вопрос по-другому: были ли справедливы обвинения, предъявленные Постуму?
Ливия пожевала губами, собираясь с мыслями.
— В какой-то степени, да, — ответила она наконец.
— А в какой степени? — настаивал Тиберий.
— Скажи мне, сын мой, — с укором произнесла императрица, — почему ты заставляешь меня отвечать на подобные вопросы? Ты же знаешь — все, что я делала, было лишь во благо тебе и Риму.
— А потому, — взорвался Тиберий, — что скоро такой же вопрос тебе задаст суд! И я хочу, чтобы ты была готова к этому.
Слова сына потрясли Ливию, но она огромным усилием воли взяла себя в руки и спросила с прежней невозмутимостью:
— Вот как? Не перегрелся ли ты на солнце, милый Тиберий? Я — перед судом? Такое только в горячке может привидеться. Уж— не болен ли ты, как и бедняга Постум?
Самообладание матери вывело Тиберия из себя. Он выхватил из внутреннего кармана копию письма Августа и почти швырнул свиток пергамента матери на колени.
— Почитай-ка вот это. А потом поговорим.
Ливия небрежно взяла свиток двумя пальцами и брезгливо оглядела его, словно дохлую мышь.
— Что это? — спросила она спокойно, видя, что сын в бешенстве, и желая еще больше завести его. — Ода в мою честь? Неужели ты сам написал это, Тиберий?
— Это написал твой муж! — рявкнул тот. — И оставь свои неуместные шуточки. Тебе сейчас впору думать, как спасти свою жизнь.
Ливия презрительно улыбнулась одними губами.
— Вижу, ты продолжаешь заботиться обо мне, — сказала она с издевкой. — Ладно, если хочешь, я прочту это.
Она развернула свиток и пробежала глазами первые строчки. Ей все стало ясно, дальше читать не было смысла.
Императрица подняла голову и посмотрела в глаза сына.
— Ну и что? — спросила она спокойно.
— Как — что? — опешил Тиберий. — Не прикидывайся, пожалуйста. Цезарь теперь знает, что Постум был осужден несправедливо. И знает, кто несет за это ответственность. Как он поступит, по-твоему?
— Прежде всего он посоветуется со мной, как делает это вот уже пятьдесят лет, — с достоинством ответила Ливия. — Он один знает, сколько сил я отдала становлению нашего государства. Он любит меня, ценит меня и верит мне.
Тиберий ухмыльнулся.
— Любит — да, ценит — может быть, но вот верить тебе он теперь не будет, это точно. Да как ты не поймешь: если Агриппа Постум вернется в Рим, то первым делом он предъявит тебе обвинение в клевете. И тебе придется отвечать перед судом. На сей раз ты не сможешь отвертеться. Цезарь просто обязан будет удовлетворить просьбу внука. И не строй иллюзий — суд признает тебя виновной. Доказательств — как явствует из письма — более, чем достаточно.
— Я в этом не уверена, — ответила Ливия невозмутимо, хотя внутри у нее все клокотало. — Но даже если так, мне ничего не грозит. Я скажу, что действовала в интересах государства, принесу свои искренние извинения Постуму, и цезарь со слезами на глазах заставит нас поцеловаться в знак примирения. Вот и все. Не позволит же Август учинить расправу над своей женой, с которой...
— Не строй иллюзий — я сказал, — повторил Тиберий со злостью. — Да ты сама все прекрасно понимаешь. У цезаря не будет выбора. Куда он денет глаза, если в сенате встанет какой-нибудь Гатерий и спросит, почему он проявил достаточно гражданского мужества, когда надо было отправить в ссылку Постума, но не хочет проявить его сейчас, когда дело касается его жены? Почему он сурово наказал свою родную дочь и внучку — причем, за проступки морального характера, не имевшие особого политического значения, но пытается выгородить жену, вне всякого сомнения виновную в государственной измене? И потом, не забывай — Постум наверняка вспомнит и о своих братьях Гае и Луции, чью безвременную кончину ты так трогательно оплакивала.
— Ах, ты, подлец, — тихо, с ненавистью произнесла Ливия, сбросив маску невозмутимости. — Да ведь все это делалось для тебя. Гай и Луций умерли, чтобы ты мог вернуться в Рим и занять прежнее положение. Постум был изгнан, чтобы ты стал главным наследником. Или ты забыл, как умолял меня помочь тебе уехать с Родоса?
— Да, но не такой ценой, — пробормотал смущенный Тиберий. — Я не предполагал...
— Все ты предполагал, — махнула рукой императрица, с горечью глядя на сына. — Просто ты трус. Когда можно было делать вид, что ты ни при чем, и только пожинать лавры, мать тебя устраивала, но как только возникает малейшая опасность, ты готов всех продать и предать. Жалкая у тебя душонка, Тиберий. Грязь, замешанная на крови, — так, кажется, говорил Феодор?
Тиберий в ярости скрипнул зубами и сжал кулаки.
— Ты обезумела! — крикнул он в бешенстве. — Ты сама сделала меня таким, а теперь еще попрекаешь?
— Тише, — презрительно фыркнула Ливия. — Слуги услышат.
Некоторое время они молчали; Тиберий тяжело дышал сквозь зубы, императрица смотрела на него холодным взглядом из-под старческих век.
— Ну, успокоился? — спросила она наконец. — Теперь давай рассуждать здраво. Что тебя так взволновало?
— Ты еще спрашиваешь? — воскликнул Тиберий. — Перечитай письмо и увидишь.
Ливия пренебрежительно сбросила свиток с колен, пергамент упал на пол.
— Ты так боишься возвращения Агриппы Постума?
— Это ты должна бояться возвращения Агриппы Постума! — взорвался Тиберий.
— А почему ты так уверен, что он обязательно вернется? — невинно продолжала императрица.
— Как почему? — изумился сын. — Да ты действительно выжила из ума! Ведь цезарь ясно написал, что уже изменил завещание, и назначил преемником Постума.
— А разве завещание уже было оглашено? — спросила Ливия с хитрой улыбкой. — Разве сенат его утвердил? Или оно, по крайней мере, находится в официальном хранилище в храме Весты?